Два берега

У Жанны Мари понимания не нашла — Жанна обожала всех детей поголовно и согласилась бы даже на неведому зверюшку. Жанна начала объяснять кузине что-то про «лишь бы был здоровенький», и Мари повесила трубку. С Наташей ей повезло больше — Наташа мужественно выслушала ее истерику.

— Я оставлю его в роддоме, — объявила Мари в итоге, громко высморкавшись. — Просто я не понимаю, почему нельзя сделать аборт. Неужели лучше плодить нежеланных детей, которые будут потом голодать и страдать в детдомах, чем закрыть глаза на срок? Врачи что, не понимают, что аборт — это куда меньшая боль для ребенка, чем годы мучений в казенном доме? Или они наивно надеются, что усыновители налетят и разберут всех детей влет? Это издевательство! Я должна теперь мучиться еще несколько месяцев, вынашивая нелюбимое и нежеланное существо только из-за их дурацких правил?

— Мари, но аборт на большом сроке опасен для твоего здоровья, пойми.

— Не пойму, — завизжала Мари, — не пойму! Я не хочу этого ребенка, я хочу дочку! И бросила трубку.

Мари и сама замечала, что стала во время беременности нервной, раздражительной, плаксивой, но была уверена, что эти изменения в пределах нормы. Окружающие, естественно, так не думали. Родители всерьез совещались, как подослать к дочери психиатра, чтобы она не догадалась.

В газете «Из рук в руки» дотошная Мари нашла несколько рекламных объявлений об абортах до тридцати двух недель. Позвонила по первому же номеру, пообщалась с весьма нелюбезной женщиной, которая сказала, что про аборты ничего не знает, может назвать адрес, все расскажут по приезде.

— Приедете? — поинтересовалась она.

— Да.

— Тогда скажите имя, фамилию и срок беременности.

— А что, нужно документы приносить? — уточнила Мари.

— Не обязательно. Это для внутренних целей. Кстати, с собой возьмите халат и тапочки.

До безымянной клиники Мари, отпросившись с работы, добиралась из центра почти два часа. От метро «Семеновская» ходил автобус, затем она следовала подробным телефонным инструкциям — сто метров вперед, еще сто вдоль забора, пролезла в дыру, пересекла двор, обошла неряшливое здание и увидела с задней стороны железную дверь без надписи, в которую следовало постучаться. Молчаливый охранник проводил Мари в подвальное помещение, и она уселась на единственный стул, осматривая обстановку. Было холодно, довольно темно и грязно. Откровенно говоря, девушка стала догадываться, что никакого аборта делать не будет — в таких условиях точно. Прождала она почти час, после чего охранник сказал пройти в маленький кабинет. Там никого не было. Мари очень удивилась и хотела вернуться в коридор, когда вбежала женщина среднего возраста в спортивных штанах и с порога спросила:

— По записи? Имя? Фамилия? Срок? Хорошо, быстренько раздевайся и ложись на кушетку, у меня совсем нет времени. Ну, что ты стоишь?! Раздевайся скорее! — И она начала резко стягивать с Мари шарф.

— Но я хотела спросить…

— Все объяснения в процессе, мне некогда.

Она бросила шарф на стол и принялась расстегивать на девушке куртку.

— Доктор, а это не больно? Не опасно? — быстро затараторила Мари.

— Нет, не опасно, у меня многие делают, никто не умирал, а совсем не больно — это как же ты так родить хочешь, чтоб не больно!

Бормоча, она стянула с Мари куртку и побежала мыть руки.

— Скорее снимай брюки и ложись.

— И никто об этом не узнает?

— Я не пойму, ты аборт собираешься делать или разговаривать! Никто не узнает. А все, что надо, расскажу попозже, когда лекарство введу, думаешь, ты одна такая?!

Мари опять замямлила:

— Вы знаете, я боюсь…

— Бояться надо было раньше. В общем, или ты раздеваешься и ложишься — или уходишь.

Мари подумала несколько секунд, поблагодарила заполошную докторицу и вышла. В коридоре на стульях уже сидели две товарки по несчастью. Обе они были довольно замученного вида, одеты в некрасивые растянутые вещи, и под ногтями у той, что помоложе, виднелась траурная кайма.

Мари как будто пронизало острой болью понимания — вот какие бабы делают аборты на позднем сроке и бросают младенцев в роддомах. А такие симпатичные и умненькие девочки из приличных семей, как она, рожают. И воспитывают детей. Как могут — так и воспитывают. Мари раз и навсегда решила — никому она своего мальчишку не отдаст. Если даже не сможет полюбить — просто будет стараться о нем заботиться в меру своего умения, ведь это все равно ее сын.

Дома Мари прочла в журнале, что рост ребенка на сроке двадцать четыре недели составляет около тридцати двух сантиметров, вес около одного килограмма. Он умеет улыбаться и хмуриться, у него полностью сформированы оба полушария мозга, внутренние органы работают так же, как у взрослого человека, малыш пробует дышать, у него есть пушок на голове и ноготки на руках и ногах. И девушка порадовалась, что врачебные правила не дали ей погорячиться и убить такое славное существо, пусть даже оно и не девочка, а мальчик.

Той ночью Мари впервые уснула спокойно, и ребенок больше не стучался и не бился в ее довольно крупном животике. Девушка решила, что назовет его как угодно, только не Дмитрием. Может, он будет похож только на нее и ничего не унаследует от отца.

ГЛАВА 14

Когда Жанна уверенно звонила маминому юному любовнику в дверь, она совершенно не стеснялась. Если честно, в тот момент ей не нужны были ни взятые для храбрости Катя с Лешей, ни даже сама разборка с Сергеем. Куда больше ей хотелось остаться одной и до малейшей детали вспомнить мимолетный разговор с Александром, и его тон, и выражение его лица, и крепость его рук, прижимающих ее к груди. И помечтать о том, как они могли бы пожениться, нарожать детишек и жить долго и счастливо. Сергея Жанна сейчас рассматривала как досадное недоразумение, мешающее ей погрузиться в упоительные грезы, поэтому на звонок нажимала с изрядной досадой.

— Кто там? — послышался тихий старушечий голос.

— Я пришла к Сергею, меня зовут Жанна.

— Сейчас, сейчас.

За дверью закопошились, зашуршали. Наконец дверь открылась. На пороге показалась невысокая полная фигурка, закутанная в заношенный халат. На распухших ногах теплые шерстяные носки и старые тапочки, на голове — темный платок.

— Сереженька! К тебе гости! — прошелестела пожилая женщина, и по ее измученному жизнью голосу Жанна догадалась, что это Сережина бабушка.

«Хотела бы я посмотреть на мать семейства — сектантка же какая-то, как она, интересно, выглядит?» — лениво подумала девушка.

Несколько минут Жанна рассматривала тесную прихожую — много пар старой детской обуви, какие-то залатанные линялые детские же курточки, отваливающиеся желтые обои, на всем отчетливые следы нищеты. «Баптисты, — вспомнила Жанна, и ее существо остро пронзило обидой, — такие вот по десять человек рожают, а я даже одного не смогла».

Сережа вышел, на ходу продолжая поправлять майку, и очень удивился, узнав Жанну. Он, видимо, был близорук — неловко щурился и бормотал:

— Проходите, пожалуйста, проходите, я не ожидал.

Девушка никуда проходить не хотела — ее ждали Катя, Леша и Александр.

— Сергей, — взяла она высокую торжественную ноту и осеклась, когда парень подпрыгнул от неожиданности. — Короче, мы хотим с тобой поговорить, — просто сказала Жанна, — одевайся и спускайся вниз. Пойдем в ближайшее же кафе или куда скажешь, мы на машине.

— А мы — это кто?

— Мы — это я, моя сестра Катя, ее жених Леша и Александр… мой жених! — неожиданно для самой себя гордо выпалила Жанна.

— И зачем я вам нужен?

— Хотим поговорить про нашу маму, Елизавету Аркадьевну. По-человечески поговорить. Бить не будем, честное слово, — пообещала Жанна и улыбнулась.

Сережа тоже заулыбался и пошел одеваться.

«Хорошая у него улыбка, — подумала Жанна, — не был бы альфонсом, был бы вполне симпатичный парень».

Уходя, Жанна услышала, как Сережа спросил: «Мам, что-нибудь купить по дороге?» — и старая женщина прошелестела: «Хлеб белый кончился».