Воспоминания выжившей

Вроде бы не существовало какой-то единой причины для бегства. Но было общеизвестно, что коммунальные службы на юге и на востоке прекратили функционировать, что эта «мертвая зона» распространялась в нашем направлении. Мы знали, что юг и восток покинуты населением, что там остались лишь те — в основном подростки, — кто живет «подножным кормом»: остатками урожая на полях, отбившимися от стад животными. Группы эти — можно даже назвать их бандами — в отношении немногочисленного городского населения вели себя в основном мирно, не проявляя склонности к насилию. Они даже «сотрудничали с силами правопорядка», как сообщали средства массовой информации. По мере роста дефицита продуктов питания агрессивность их, однако, увеличилась, и, когда они проходили через наши пригороды, жители прятались, запирались по домам.

Так продолжалось несколько месяцев. Сперва грозные слухи, затем их подтверждения в медиа: такая-то банда продвигается в таком-то направлении, ожидается тогда-то, гражданам рекомендуется принять меры предосторожности, чтобы сохранить жизнь и имущество. Затем опасность нависала над соседней местностью. Периодические тревоги стали частью нашей жизни.

Южные районы города давно уже привыкли жить в страхе, однако улицы северной части, где я жила, оставались вне маршрутов набегов бродячих банд еще долгое время. Мы прятали головы в песок, надеялись, что опасность исчезнет, растворится, улетучится. Первые два-три визита бандитов-гастролеров в нашу местность мы восприняли как нечто случайное, еще не подозревая, что мир и покой превратятся из нормального состояния в передышки, а разгул банд станет нормальным явлением.

Все говорило о том, что приходит время бежать. Скоро, скоро… Моя повседневность, моя дневная жизнь, протекавшая на свету, казалась все более эфемерной, все менее весомой. Стена стала для меня… как бы это выразиться… навязчивой идеей, что ли. Моя одержимость ею подразумевала, что я готова была предать ее и то, что она символизировала собой. Приоритеты сдвинулись, и я готова была считать — сначала это меня слегка беспокоило, — что происходящее за стеной столь же важно, сколь и моя жизнь в милой и удобной, хотя и запущенной бедной квартире. В гостиной у меня преобладают кремовый, желтый и белый цвета, создающие впечатление солнечного света. Но есть еще стена. Самая обычная, даже заурядная капитальная стена без дверей и окон. Дверь в коридор прорублена в примыкающей под прямым углом перегородке. При стене камин, сдвинутый к углу так, что большое пространство стены остается незанятым. Ни картин, ни драпировок. Без солнечного света выглядит стена мрачно. Она оклеена обоями, но обои закрашены сверху. Сквозь краску проступают выпуклости орнамента: цветы, листья… птички какие-то. Утром на стену падает солнечный свет, и узор этот настолько оживает, что кажется цветным изображением сада с зеленью древесной листвы и золотом цветов. Стена невысока, потолок комнаты не давит, не удручает излишней высотой.

Как видите, ничего необычного об этой стене я поведать не могу. Тем не менее, когда я стояла перед нею или когда взгляд мой нечаянно падал на нее, у меня всегда появлялось ощущение, которое, должно быть, испытывает фермерша, подносящая к уху насиженное яйцо. В ладони что-то теплое, гладкое, живое. Хрупкое — двумя пальцами раздавишь, — но неумолимое, подчиненное времени и законам природы; жизнь, готовая вырваться на свет из темницы. Как человеческий плод, ворочающийся и колотящий конечностями в утробе матери, цыпленок из-под крыла, прикрывающего его голову, стучится в оболочку, и наконец появится в скорлупе черная зияющая точка с расходящимися от нее молниями трещин. Я и вправду прижималась ухом к стене, вслушивалась в проникающие сквозь нее звуки. Не обязательно в звуки шагов профессора Уайта и его жены, не в шумы коридора. До меня доносились звуки откуда-то издалека: передвигали мебель, разговаривали; где-то плакал ребенок… Звуки нечеткие, смазанные, но знакомые. Я слышала такие на протяжении всей жизни.

Однажды после завтрака я дымила сигаретой — да, я позволяла себе одну-единственную, но живую, реальную сигарету, с утра и на весь день — стоя перед этой стеной и наблюдая сквозь клубы сизого дыма, что выделывает солнце со стеной и потолком. Меняющееся изо дня в день, из месяца в месяц, от одного времени года к другому пятно солнечного света безо всякой натуги постепенно приподнимало потолок в центре комнаты. В какое-то мгновение я вдруг оказалась там, за стеной. Какие-то давно не используемые никем комнаты, пустые, без мебели; облупившаяся краска падает мелкими чешуйками на доски пола, на дохлых мух и пожелтевшие обрывки бумаги, на девственный слой пыли. Я не двигаюсь, стою на грани двух миров, застыла между своей знакомой квартирой и этим ожидающим меня пространством. Стою, смотрю, усваиваю впечатления, ощущаю тягу куда-то, жду неведомо чего — ждала всю жизнь. Сразу узнала эти комнаты; еще не увидев, уже знала, что потолки здесь выше, чем в моей квартире, что здесь много окон и дверей, что это большая, просторная, светлая квартира в большом, прекрасном доме. В соседней комнате замечаю стремянку, на ней, как раз перед тем как солнце исчезло, съеденное каким-то облаком, успела разглядеть человека в светлом малярском комбинезоне с валиком в руке; он наносил на облупившиеся стены свежий слой белой краски.

Это утреннее происшествие как-то само собой забылось. Жизнь в ее мелких проявлениях продолжалась, я сознавала, что за стеной ждут эти комнаты, но не помнила, что побывала там. Лишь через несколько дней, когда я снова стояла на том же месте с утренней сигаретой в руке, пронизывая взглядом сизый беспокойный дым, я сообразила: а ведь я там была! Как же я умудрилась забыть об этом? И снова стена растворилась, снова я там. Комнат еще больше, сразу чувствуется — хотя непонятно почему. Ни мужчин, ни женщин в комбинезонах, пусто. Надо заселить, сделать это место обитаемым. На это требуется время: недели, месяцы… Посмотрела на отвалившуюся штукатурку, заметила протечку на потолке, грязь, царапины на стенах и полу. И именно в это утро, когда я осознала, как много нужно работать в этих запущенных помещениях, я уловила какой-то мгновенный проблеск… чего? Не смогу даже выразить. Возможно, даже ощутила, а не увидела. Какое-то дуновение радости бытия, уверенности, определенности. Лицо? Тень человечности? Впоследствии я увидела знакомое лицо, и не исключено, что лицо это обратным ходом во времени бросило свое отражение в тот второй визит, не требуя для себя никакой материальной ипостаси, ни зеркала, ни узора на обоях — лишь желания и готовности с моей стороны. Я увидела полноправного обитателя этих застенных комнат. Изгнанного обитателя, ибо не могла же она жить в этой холодной грязной пустоте, в застоялом затхлом воздухе…

И снова мысли мои вернулись в свою оболочку, снова я стою перед стеной у себя в квартире, и сигарета в руке наполовину сгорела. Меня переполняет убежденность, уверенность, вне зависимости от сознания грядущих осложнений как в моей жизни, так и в тех комнатах, скрытых стеной.

□ □ □

А теперь я расскажу, каким образом у меня появился ребенок. Копошась однажды в кухне, я услышала какой-то шум в комнате. Там оказался совершенно незнакомый мне мужчина с девочкой, которую я тоже увидела впервые. Я подумала, что, должно быть, оставила входную дверь незапертой, и открыла было рот, чтобы прояснить ситуацию. Незнакомцы повернулись ко мне, и я сразу обратила внимание на яркую, нервную и угловатую улыбку девочки. Мужчина среднего возраста, ничем не примечательный, заявил:

— Вот ребенок. — И тут же направился к выходу, предварительно потрепав девочку по плечу и улыбнувшись ей.

— Но… — протянула я, ничего не понимая.

— Нет-нет, никаких ошибок, никаких недоразумений. Вверяю девочку вашим заботам.

Он был уже в дверях.

— Но подождите!

— Ее зовут Эмили Картрайт. — И он исчез.

Мы остались вдвоем, замерли, глядя друг на друга. Помню, было утро, солнце еще вовсю освещало комнату. Как же они проникли в квартиру? Это, впрочем, казалось уже не столь важным, ведь мужчина-то все равно ушел. Я подбежала к окну. Снаружи все было как всегда: улица, деревья, очередь на автобусной остановке, дети семейства Мехта играют в мяч. Темнокожие мальчики и девочки; сияют белые рубашки, голубые и розовые платьица девочек; сверкают зубы, курчавятся волосы… А мой таинственный гость, похоже, бесследно исчез.