Трава поёт

Мэри не ответила. Она повернула голову и смотрела через плечо на дверь, возле которой стоял Мозес. На ее лице появилось столь безобразное, пустое и бездумное выражение, что Чарли не выдержал и вдруг рявкнул на туземца:

— Пошел вон отсюда! Марш работать!

Здоровяк туземец тут же исчез, немедленно подчинившись приказу Слэттера. Повисло молчание. Чарли ждал, когда Дик заговорит, скажет нечто, свидетельствующее о том, что он еще не сдался. Однако Дик сидел, все также безмолвно понурив голову, со страдающим выражением лица. Под конец Чарли обратился непосредственно к нему, не обращая внимания на Мэри, словно ее и вовсе не было в комнате:

— Избавься от него, Тёрнер.

— Он нравится Мэри, — медленно, со смущением ответил Дик.

— А ну-ка выйдем, я хочу с тобой переговорить.

Дик поднял голову и обиженно посмотрел на Слэттера — возмущенный, что его заставляли обратить внимание на то, чего он сам старался не замечать. Несмотря на это, он послушно поднялся со стула и проследовал за Чарли на веранду. Мужчины спустились вниз по ступенькам, остановившись в тени деревьев.

— Сваливать тебе отсюда надо, — отрывисто промолвил Чарли.

— А как? — равнодушно отозвался Дик. — Как я уеду, если я в долгах? — И тут же, словно дело было исключительно в деньгах, он добавил: — Я знаю кучу народу, кто вот так живет и в ус не дует. Я знаю, есть фермеры, которые, как и я, в долгах, но при этом они покупают машины и ездят отдыхать на побережье. Но я-то так не могу, Чарли. Не могу, и все. Не из того я теста слеплен.

— Слушай, Тёрнер, я выкуплю у тебя ферму, а ты, если хочешь, можешь оставаться здесь за управляющего. Но сперва тебе надо поехать отдохнуть. По меньшей мере месяцев на шесть. Тебе надо забрать отсюда жену.

Слэттер говорил так, словно возможность отказа и не приходила ему в голову. Сейчас он был настолько потрясен, что даже не думал о личной выгоде. В данный момент им двигала не жалость к Тёрнеру, нет, он подчинялся диктату главного закона белого человека, проживающего в Южной Африке, который гласил: «Никогда не позволяй белому опускаться ниже определенного уровня, поскольку, если это произойдет, ниггер увидит, что он ничем не хуже нас». Сейчас в голосе Слэттера звучало самое сильное из чувств, порожденных жестко структурированным обществом, и именно оно переломило волю Дика. Все-таки Тёрнер прожил в этой стране очень долго, и его воля была ослаблена чувством стыда: он знал, чего от него ждут, и понимал, что потерпел неудачу. Однако он не мог заставить себя принять ультиматум Чарли. Ему представлялось, что Чарли предлагает ему лишить себя жизни, которую для Дика воплощали в себе ферма и право на владение ей.

— Куплю все как есть, дам тебе денег, чтобы ты рассчитался с долгами, найду управляющего, покуда ты не вернешься с побережья. Тёрнер, ты должен уехать хотя бы на полгода. Минимум. Куда — не важно. Я дам тебе на это деньги. Так дальше жить нельзя, и точка!

Однако Дик не собирался так просто уступать. Он сражался целых четыре часа. Четыре часа они ходили меж деревьев и спорили.

Наконец Чарли уехал, так и не зайдя снова в дом. Дик вернулся, тяжело ступая, чуть ли не шатаясь: у него отобрали источник силы, помогавший жить. Теперь он более не будет владеть фермой, он станет слугой другого человека. Мэри сидела на бугорке в углу дивана. Покуда в доме был Чарли, ей инстинктивно удавалось держать себя в руках ради спасения лица, однако с его отъездом все вернулось на круги своя. Когда Дик вошел, она даже на него не посмотрела. Вот уже четыре дня она не разговаривала с мужем, словно бы не замечая его, глубоко погрузившись в свои мечты. Мэри оживала и начинала обращать внимание на то, что делает, только когда в комнату заходил туземец. В этом случае она ни на секунду не отводила от него взгляда. Однако Дик не понимал, что означает такое поведение, не понимал, да и не хотел понимать, поскольку теперь уже был не в силах с ним сражаться.

Чарли Слэттер не тратил времени зря. Он пустился по округе, объезжая ферму за фермой, силясь отыскать кого-нибудь, кто бы согласился на несколько месяцев взять хозяйство Тёрнеров под свое крыло. Чарли ничего никому не пытался объяснить. Он оставался на удивление сдержан и говорил, что просто помогает Тёрнеру вывезти отсюда жену. Наконец ему рассказали о молодом человеке, приехавшем недавно из Англии, который как раз искал работу. Чарли было все равно, сейчас сгодился бы любой — уж больно срочным представлялось дело. Все закончилось тем, что Слэттер лично отправился в город на поиски. Нельзя сказать, что молодой человек произвел на Чарли сильное впечатление. Англичанин этот, по сравнению с себе подобными, ничем особо не выделялся: сдержанный, образованный, разговаривает подчеркнуто вежливо. Обратно Чарли приехал вместе с молодым человеком. Слэттер мало что ему открыл, он не знал, что ему рассказывать. Они договорились, что молодой человек через неделю полностью возьмет управление хозяйством в свои руки, чтобы Дик и Мэри смогли сразу же уехать к океану; Чарли позаботится о деньгах и объяснит, что именно надо делать на ферме. В этом и заключался его план. И все же, когда Чарли вернулся к Дику, собираясь все ему рассказать, он столкнулся с неожиданным препятствием. Несмотря на то что Тёрнер смирился с отъездом, его никак не удавалось уговорить немедленно отправиться в путь.

Чарли, Дик и молодой англичанин по имени Тони Марстон стояли посреди поля. Чарли был взвинчен, раздражен и зол (он и в лучшие времена терпеть не мог, когда его планы срывались). Дик, несмотря на жалкий вид, продолжал упрямиться, а Марстон, чувствуя щекотливость ситуации, старался вести себя тише воды, ниже травы.

— Черт подери, Чарли, почему ты меня выставляешь отсюда пинком? Я прожил здесь пятнадцать лет.

— Господи боже, да никто тебя не гонит. Я хочу, чтобы ты уехал до того, как… словом, надо поскорее уехать. Ну пойми же ты сам!

— Пятнадцать лет, — произнес Дик, и на его худом загорелом лице вспыхнул румянец, — пятнадцать лет. — Не осознавая, что делает, он даже наклонился, взял горсть земли и сжал ее в руке, словно бы заявляя на нее свое право. Жест был нелепым. На лице Чарли промелькнула глумливая улыбка:

— Слушай, Тёрнер, ты же все равно сюда вернешься.

— Но тогда она уже не будет принадлежать мне. — Голос Дика сорвался.

Он отвернулся, по-прежнему сжимая в руке землю. Тони Марстон тоже отвернулся, сделав вид, что разглядывает поле, силясь понять, в каком оно состоянии, — он не хотел лезть в чужое горе. Чарли, не обремененный подобной деликатностью, с нетерпением смотрел на задумчивое лицо Дика. Смотрел не без уважения. Чарли с почтением относился к чувствам, которых сам он не мог понять. Гордиться тем, что являешься собственником, — тут да, дело понятное, это ему и самому было знакомо, — но эта странная привязанность к земле… Ее он понять не мог, однако его голос смягчился.

— Считай, что ферма будет все равно что твоя. Не стану я ее трогать. Вернешься, можешь и дальше делать с ней все что хочешь, — он говорил с привычным грубоватым дружелюбием.

— Милостыня, — тихим скорбным голосом промолвил Дик.

— Это не милостыня. У меня здесь свой интерес. Мне нужно пастбище. Буду выгонять твой скот вместе со своим, а сажать можешь, как и раньше, все что хочешь.

И все же Чарли на самом деле считал, что занимается благотворительностью, и даже немного сам себе удивлялся — как так получилось, что он полностью отрекся от своих деловых принципов. Действия Слэттера представлялись присутствующим именно «милостыней», и это слово, написанное огромными буквами, полыхало в сознании обоих мужчин, затмевая все остальное. И все же они ошибались. Чарли подталкивал инстинкт самосохранения. Слэттер не хотел допустить, чтобы растущая армия белых бедняков пополнилась новыми членами, ибо подобное ввергало уважаемых членов белого общества в состояние шока (в котором, впрочем, не было особого сострадания, поскольку таких бедняков скорее не жалели, а презирали и ненавидели за неспособность соответствовать стандартам, предъявляемым к белым), причем никого не беспокоили миллионы чернокожих, обитавших в тесноте трущоб или же в резервациях, созданных в их же собственной стране и становящихся все меньше и меньше.