Страница 45 из 154
Темный лес, грабовая роща. Мало кто, кроме охотников, бывает в этих местах. Белый граб — примитивен и лишен тайны. Такая роща мало чем отличается от зарослей орешника. Душа черного граба таинственна, непредсказуема. В ней скрыта угроза. Черный граб тоже станет цвести весной, как и все деревья, расправит молодые листья, пустит новые побеги. Но и это произойдет как бы втайне от всех. Никто никогда не видел, как цветет и зеленеет черный граб. В любое время года роща черного граба напоминает бурелом. Стелются по земле перепутанные узловатые корни, прочные и жесткие, как камень. От корней — длинные тонкие стрелы побегов. На глаз они гибче и тверже стали. В действительности прилипчивые и цепкие, словно щупальца. Для чего существует на земле черный граб, каково его предназначение — никому не дано знать. Но то, что лежит у черного граба на душе, темной и непроницаемой, поймет всякий, стоит ему очутиться в сумрачном лесу среди стволов, покрытых жемчужно мерцающей корой.
Охотник, пытающийся проложить путь через черную грабовую рощу, не только обречен оставить обрывки одежды и кожи на острых крючьях корней и стволов черного граба и смириться с тем, что сотый, тысячный раз он будет принужден вытаскивать свое ружье из зарослей. Словно в насмешку, станут они выхватывать его из рук и удерживать всеми силами, как собака — любимую кость. Несчастный, потерянный в первозданном мраке переплетений мерцающих ветвей, он должен также выдержать пытку наказания розгами. Стоит ему прикоснуться к гибким стрелам побегов, отвести их в сторону, как они, выждав какое-то мгновение, обрушат на жертву свистящий удар. И бить будут точно, уверенно и умело — с расчетом до миллиметра. По ушам, которые сразу же распухнут от крови, по запястьям рук — где побольнее, по щекам, подглазьям, глазам — едва успеваешь зажмуриться, по любой части тела, везде, где нестерпимее боль. Нанеся удар (предпочтительнее самым кончиком истонченного побега), черный граб делает вид, что он ни при чем — ветки застывают недвижимо, как прежде, и уж не колыхнутся. Только едва заметная безразличная дрожь выдает стрелы, только что пущенные в ход. Как это происходит — неизвестно. Ветви других деревьев, например того же белого граба, даже если нарочно их согнуть и отпустить на волю, способны в лучшем случае хлестнуть по рукам или по лицу идущего следом. Но не до удивления тому, кто оказался в плену у черного граба. Даже сильный духом не выдержит долго прогулки в сумрачной грабовой роще. Очень скоро почувствует он себя жертвой, отданной на растерзание мерцающим духам, которые не ведают пощады. Злобные гномы и безжалостные сильфиды с узловатыми палками и крючьями водят вокруг него свои хороводы под свист розги. Удар ее, рассекающий воздух и обжигающий тело, тем горячей, чем медленнее и плотнее ложится она на тело, часто это напоминает взлет бекаса, когда тот пытается вырваться из кустов на волю. Так черный граб мешает охотнику выследить добычу. Даже если на расстоянии вытянутой руки от прицела ружья и пролетит остроклювый бекас, охотник все равно не успеет выстрелить.
В такой лес и углубился Капитан. Шел он быстро, не задерживаясь. Очевидно, черный граб понимал, что ему все равно. Пытаться его останавливать было уже неинтересно. Снег перестал. Чуть развиднелось. Удары, посвист хлыста, скрежет шипов отзываются в его теле постоянным ровным гулом горной реки. Снег... Выпал снег. Но что это метнулось белой тенью вдали? «В этих местах встречаются совершенно белые зайцы», — ответил Капитану какой-то чужой и ненужный голос. Слишком велика, нет — слишком мала тень. Какой же это заяц? «Значит, отбилась от стада овца, — продолжал тот же надоедливый голос». Бегущая перед ним белая тень не спряталась среди скал. Она вела Капитана за собой. Тень — отблеск рассветной зари — преследовала серого паука. Капитан шел по следу. И все ближе были они к рассветной полосе.
Здесь начинается та часть нашего повествования, которую можно было бы определить как горизонтальное движение. Автор, учитывая помутненность сознания своего героя, вынужден сказать несколько слов от себя, как умеет, в своей несколько грубоватой манере. Ведь как бывает в кино: актриса, играющая роль героини, идет с отсутствующим взглядом навстречу судьбе или любви. Глаза ее смотрят куда-то вдаль. Взгляд совершенно горизонтален, устремлен за линию горизонта. Препятствия, встречающиеся на пути, она преодолевает не глядя. Ни при каких обстоятельствах не позволит она себе посмотреть под ноги. Как зачарованная движется она к той точке за линией горизонта, куда устремлены ее помыслы. Шаг за шагом, несмотря на рытвины, кочки, препятствия, продвигается она по прямой линии к желанной цели. И пусть на пути окажется ветка дерева, пусть шарф съедет с плеч и попадет под ноги, пусть зыбкий песок или топкое болото преградят дорогу — все равно ступня, лодыжка, коленный сустав, одним словом, нога, левая, затем правая, шаг за шагом выведут героиню на конечную прямую. Она одержит победу, невзирая на превратности пути. Главное, чтобы глаз был зорок и незамутнен. В таком случае весь мир у твоих ног. Все видели, как в приключениях Микки Мауса любое средство передвижения удлиняется или укорачивается, применяясь к встречному препятствию, а Микки кажется, будто он путешествует по ровной и гладкой дороге. Таким приблизительно образом и двигался Капитан, вперив взгляд в белую тень. Все как в кино. Скользили по снегу, спотыкались об узловатые корни его ноги. Со свистом хлестали его по рукам и щекам гибкие прутья, а белая тень, то удлиняясь, то укорачиваясь, вела его за собой навстречу заре.
Наконец он упал и замер. Рассвет уже был в самом разгаре. Весь мир в одночасье стал ярким, свежим, серебряно-четким. Сверкали на солнце посеребренные инеем скалы. Под нефритовым небом переплетения побегов черного граба на какое-то мгновение застыли в ожидании и казались лесом, в котором возжжены светлые обетные свечи, пытающиеся своим ароматом умилостивить небеса. Капитан лежал на снегу. Он чувствовал, как холод мало-помалу начинает пробирать его до костей, холодить сердце. Зловещая тень омрачила рассвет. Небо насупилось и помрачнело, приобретя желтоватый оттенок. Взору Капитана за переплетением ветвей открывался вид на долину — белоснежную и целомудренную. Слева от Капитана круглился выступ скалы, чей крутой бок был окутан только что выпавшим снегом. Первые лучи зари (да полно — зари ли?) подернули это белоснежное одеяние желтизной. И вся скала превратилась вдруг в тело чудовищного паука — из тех, которые напоминают волдырь, наполненный гноем.
Сколько времени прошло с тех пор, как Капитан упал в снег? Холод, подобравшийся к его костям и пронзивший его сердце, превратился уже в лед, в совершенный кусок льда. Медленно, но неуклонно превращал он в кристаллы последние искорки тепла. Сковав кожу панцирем, он продолжал вымораживать остывающее тело изнутри. Сковывать и вымораживать. Ледяной панцирь становился все тесней, стягивался наподобие диафрагмы в объективе фотоаппарата. Наконец осталась последняя точка света и тепла. Затем — ничего. Затвор защелкнулся. Как в кино.
Какое дело было теперь Капитану до пауков? Ему чудилось, что все его отвращение превратилось в безграничную любовь. Он наслаждался нечаянной радостью примирения со своими кровными врагами. В то же время какое-то утробное бормотание предупредило его о том, что внутри у него происходят перемены. Наконец вполне определенно обозначился позыв — мощный и ничем не остановимый позыв. Губы его осветила слабая улыбка.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЛОТЬ ПАУКА!
Примечание.На этом месте автор считает целесообразным в силу стечения обстоятельств, для определения которых он может сослаться лишь на свою интуицию, поставить точку. Житейской точности ради автор позволит себе сделать всего лишь одно пояснение, которое, впрочем, вовсе не полагает обязательным. Как впоследствии выяснилось, Капитан вовсе не был капитаном дальнего плавания. Он никогда не совершал кругосветных путешествий. В его жизни не было никаких необычайных приключений, на которые он претендовал. Жизнь его прошла как у всех государственных служащих, получающих свои тысячу двести лир в месяц до самой пенсии. Родственников у него не было никаких. О мальчике, который вскоре умер от эпилепсии, злые языки поговаривали, что он не был его родным сыном. Те же злые языки, как будто им мало этого, утверждали, что так называемый Капитан (в действительности заместитель заведующего отделом какого-то министерства в столице) страдал от такого физического недостатка, при котором не мог иметь детей и жену. Женщины, оказавшись в его компании, могли не опасаться за свое целомудрие. Каким образом и когда Капитан поселился в городке, где мы застали его, нам так и не удалось выяснить. Что касается Розальбы, взятой им на воспитание в возрасте одного года из сиротского приюта, то со временем ей удалось поймать в ловушку адвокатского сына настолько прочно, что тот, вопреки мудрым советам родителей, пожелал непременно взять ее в жены. С тех пор о ней ничего не слышно.