Красота на земле

— Ну как, что скажете, Жюльет? — Он был в ударе и весел. — Сейчас почти так же жарко, как в тех краях, откуда вы родом.

— Ну, не совсем.

— Смотри-ка… Ладно, все впереди… Что ни говори, — добавил он, — но в такую погоду хочется пить, и у нас тут есть чем утолить жажду, а у вас там… какое вино… В тех краях и вина-то нет…

Она кивнула. Снаружи раздавался гул, как от многоязычной толпы на ярмарке, и музыки больше не стало слышно. Хлопнула пробка; Руж разлил вино по стаканам.

— Это наше винцо, — сказал он. — Да, наше… Не такая уж гадость на вид, да и на… — Он поднес стакан к носу. — Ну, она-то в этом не разбирается, но вы, месье Урбэн, должны бы, ведь в вашей стране… За здоровье, за здоровье… Ваше здоровье, Жюльет, месье Урбэн… И ты, дружище Декостер…

Жюльет сидела за столом, а Руж — на скамейке рядом. Горбун сидел у стены на стуле чуть поодаль. Декостер вышел.

В кухню снова влетел порыв ветра, и осада Бурже всколыхнулась, приоткрыв изнанку. Прошло несколько минут. Руж говорил без умолка, все время повышая голос. В этот раз аккордеон так и остался лежать в своем вощеном чехле. Она обхватила колено руками, выставив вперед маленькую ножку и худую лодыжку, которую впору было обхватить пальцами. На ней были шелковые чулки (которые она обнаружила в принесенном Ружем пакете); издалека, откуда-то из озерной дали донесся первый удар грома. Да, теперь уже скоро (было видно, как померк дневной свет). Руж подошел к двери, загородив ее на две трети; за его плечами были видны первые белые гребешки, мерно скользившие по воде с запада на восток. Руж повернул голову в сторону скалы — кто-то его звал.

— В чем дело? — крикнул Руж.

Горбун взглянул на Жюльет; та встала и тоже подошла к двери. Ружа звал Декостер. Он размахивал сперва одной рукой, потом замахал обеими.

Руж заторопился.

Горбун не двинулся с места, а Жюльет пошла было за Ружем, но остановилась на полпути между домом и озером. Ветер закрутил ее юбку. Она увидела, как Руж подошел к Декостеру. Тот что-то пытался объяснить, бурно жестикулируя, Руж молча стоял рядом. Вдруг Руж обернулся и взглянул на Жюльет. Немного поколебавшись, он крикнул:

— Жюльет! Эй, Жюльет!

Он пошел прямо к ней, а она ему навстречу, потому что уже почти ничего нельзя было услышать.

— Жюльет, отвязалась одна из лодок, ваша как раз… Та, что мы должны были взять… Мы догоним ее, — сказал Руж. — С Декостером. Ее не могло унести далеко. Это ведь ненадолго, Жюльет. С вами останется месье Урбэн… Надо будет только запереть дверь…

Он повернулся к ней спиной и широко зашагал прочь, но потом все-таки еще раз обернулся:

— Договорились, Жюльет? Заприте дверь на ключ.

Боломе устроился на вершине скалы, Морис — с другой стороны ущелья, а Алексис — чуть в стороне от площадки для танцев (там спрятали и две мортиры). Они обо всем сговорились втроем и условились с несколькими приятелями о помощи. Те не спорили:

— Конечно, нужно, чтобы она пришла… А она будет в своем платье? Вот будет веселье! О мортирах и говорить нечего, их уже сто лет не пускали в дело. Когда еще представится такой случай… Отлично, спрячем их в зарослях.

Троица объяснила, что они нашли способ заставить Ружа разрешить Жюльет пойти, ну а там Декостер возьмется задело… Они не упустили ни одной мелочи, эти Алексис, Боломе и Морис; теперь каждый был на своем месте, а праздник шел своим чередом. О ненастье никто и не думал, потому что над площадкой для танцев соорудили навес. Домой отправились лишь мамаши с детьми, почтенные матроны да несколько старушек. Боломе с вершины скалы видел, как Декостер позвал Ружа, как тот пошел ему навстречу и как они оба сели в оставшуюся у берега лодку и отправились за второй, отнесенной волнами к самому устью Бурдонет. Боломе сбежал по склону, направляясь к Морису. Тот не сводил глаз с места, где тропа выныривала из ущелья в просвете между кустами. Два друга пошли к Алексису.

Его место было чуть в стороне от площадки для танцев и немного ниже, да вдобавок еще и в кустарнике. Там они и засели втроем около мортир. Прямо перед ними была дорога, которая шла вдоль реки по ущелью, а потом — по открытому пространству. Там, к юго-западу, небо меняло свой цвет, становясь темно-голубым, как гончарная глина, и похожим на огромный нависающий холм. Поднялся ветер, и стемнело.

Вокруг Жюльет тоже менялся свет. Они издалека увидели, как она приближается в наступающей мгле. Горбун шел за ней почти скрытый тенью. Едва-едва различались верхушки елей, словно по команде склоняющихся то в одну, то в другую сторону. Горбун нес инструмент на груди и растягивал меха. О на шла перед ним, впитывая свет и излучая его. Все вокруг потеряло свои очертания, и ростом она была уже не такая, как прежде. Ветер подхватывал ее, подгонял; те трое видели, что она все ближе, ближе, и Алексис сказал:

— Ну что, готовы? Огонь!

Из стволов вылетели длинные языки огня, бледные, как угасающий день. Огонь! Огонь! Два языка каждый в добрый метр длиной.

Они увидели, что горбун остановился. Аккордеон умолк, его больше не было слышно; первое эхо донеслось до ущелья, словно кто-то рвал холст или ветер полоскал парус. Потом — второе эхо и третье; холст намок, и ветер уже был не тот. Музыка праздника смолкла где-то за ними; восемь музыкантов оторвались от своих инструментов, надув уже бесполезным воздухом щеки; вот где было ее место — там, куда прибывал народ. Она была ослепительна в красной шали; народ устремился на праздник, вот Алексис, Боломе и Морис; тут и Шови, и маленькая Маргарита. Все держали бумажные розы и протягивали их ей. Горбун следовал за ней. Он снова наклонил голову и перебирал пальцами клавиши.

Там, на скале, никто не приметил савойца.

Она прошла на площадку для танцев, люди расступились перед ней и стали в круг. Савоец осклабился, пристроившись под дубком с раскидистыми ветвями. Кто-то сказал Гавийе, что его музыканты могут перевести дух, потому что пришел горбун. Тьма сгущалась, и послышались голоса: «Надо бы зажечь свет». Она стояла под навесом площадки для танцев, и пришедшая раньше времени ночь была некстати. «Скажите в трактире, пусть дадут электричество». А савоец все ухмылялся, сидя на скале. Он смотрел на лодку с двумя гребцами, идущую наперерез волнам. Он сунул руку в карман, проверяя, там ли припасенные два коробка спичек; они были на месте. Времени у него хватало. Тем двоим в лодке было не управиться с делом так быстро, как они, может статься, подумали; что же, тем лучше. Он смотрел, как они борются с волнами, видел Ружа, видел Декостера. Лодку сносило. Они напрягали силы, выгребая на волну, вдруг пропадали из виду и появлялись с другой стороны. Потом они снова взбирались на волну, налегая на весла изо всех сил. Он ухмылялся. Да уж, придется попотеть, если они не хотят упустить лодку. Не так-то просто и самим вернуться назад, если только они пожелают. Время есть, времени сколько угодно!.. Восемь музыкантов спускались с помоста вслед за Гавийе, который говорил: «Как вам будет угодно…» — но был все же немного задет. Не выдавая себя, он продолжал: «Все-таки два часа без перерыва». — «Вино вас уже ждет», — говорили ему. Музыканты спускались по ступенькам среди бумажных роз, а савоец вместо ступеней нащупывал песчаные кочки. В кармане куртки он обнаружил еще коробок спичек — итого три, он был человеком запасливым. Теперь увидят, кто я такой, Киприан из Сен-Долуар. Посмотрим, как они будут теперь насмехаться. Дверь в дом Ружа была открыта настежь. Внутри гулял ветер, был слышен гром и видны отблески молний. Он вошел. Когда не можешь иметь, разрушаешь. Пусть, по крайней мере, узнает, кто это сделал, я уж тут распишусь. Он вошел вместе с ветром и розово-желтыми молниями; ветер сдвинул вощеный холст со стола. Цементный пол был покрыт мусором, летающим у ножек стола: обрывками бумаги, щепками, сухими листьями, поплавками из пробки. Он схватил стул и с размаху швырнул его в висячую лампу, брызгами стекла прыснувшую в стены. Остаток керосина растекся по столу и закапал на пол. Все просто отлично. Он подошел к шкафу и взял канистру (она была полна доверху), налег плечом на закрытую дверь в комнату и рассмеялся, потому что она поддалась почти без усилия. Теперь он был у нее. Большое зеркало, в котором она отражалась так часто, больше не увидит ее. Если не можешь заполучить, разрушаешь. Он взял один из новых крашенных белым стульев… «Сначала немного вина… Для вас все готово, можете и закусить, если проголодались, вот хлеб и сыр». Бах! В зеркало. Бах! В стол. Что за работа, просто надвое развалился. Он плеснул на стол керосин, плеснул на кровать, свалил на нее кучей белье и одежду и пошел в сарай. Там было полно сетей, ага, да они уж давно сухие, три недели как в воде не были. Газеты, керосин, спичка… Готово. Хорошо, что у него три коробка. Он снова вошел в ее комнату, запихнул под кровать газеты, свалил в кучу стулья и чиркнул спичкой. Теперь на кухню. Он сбросил холст со стола на скамьи и соломенные стулья. Он захотел пойти в комнату Ружа, но между ним и дверью вдруг полыхнул язык огня; савоец едва успел отпрыгнуть.