Красота на земле

Он выкурил несколько сигарет, открыл окно и, высунувшись наружу, спросил хозяйку, нельзя ли сегодня получить свою порцию супа раньше, чем обыкновенно. Потом съел суп и вышел. Он перешел большую дорогу и улегся неподалеку от нее под деревом. По дороге летели автомобили с блестящими капотами и козырьками от солнца, посверкивающими пламенем на манер винтовок. Они фыркали, лаяли и заходились кашлем, словно залежавшиеся сторожевые псы; мчались по дороге, не поднимая пыли, навстречу друг другу или вдогонку, исчезали за изгородью и снова выныривали наружу, снова кашляли, свистели и лаяли. Десять, пятнадцать, двадцать: савоец достал часы и от нечего делать принялся считать секунды. Потом он сплюнул, поднялся и пошел вдоль дороги. Выйдя к Бурдонет уже у железнодорожного моста, он стал спускаться по склону, у подножья которого был тот самый карьер, где уже принялись за работу его товарищи. Со дна карьера разодетый савоец стал делать знаки каменотесам на верхних уступах: эй, наверху, привет! Все они были в майках или обнажены по пояс. Все его видели: куда это он так вырядился? «Да ну, — сказал кто-то, — он вообще немного того. Иногда лучше не обращать на него внимания, это может плохо кончиться». Рабочие снова взялись за лопаты и стали всаживать их в месиво из камней и песка. Савоец пошел прочь и начал спускаться вдоль Бурдонет, где и встретил промышлявшего форелью Боломе в резиновых сапогах. Тот шел как раз вверх по течению. Они поравнялись и разошлись, не сказавши ни слова. Чуть дальше берега речки сходились, она становилась глубже, прыгая с уступа на уступ, через которые форель перемахивала одним движением хвоста. Именно там, повыше, любил ловить рыбу Боломе, нацепив свои резиновые сапоги и пристроив за спиной плоскую корзину. Он курил сигареты, засунув руки в карманы. Струи воды здесь пробивались вперед с барабанным боем. Дальше река становилась спокойной и гладкой, там начинались камыши, и в илистом русле появлялись маленькие каменные островки. Именно там савоец свернул направо.

Как раз в это время плотник Перрен привез к дому Ружа заказанные балки. Словно чего-то опасаясь, савоец замедлил шаг и направился к ним. Он заметил пристройку к дому и сказал себе: «Ага, он строится! Отчего бы этому типу строиться?» Руж как раз измерял складным метром сваленные на землю балки, сверяясь со своей тетрадкой. Он не заметил савойца, и только хруст камней под ногами заставил его поднять голову.

Савоец остановился, держа сигарету в уголке рта.

— Строитесь, значит? — спросил он.

— Как видите, — ответил Руж.

— Это для себя?

Савоец как-то странно ухмыльнулся, а Руж сначала и не нашелся что ответить.

— А вам-то что за забота? Займитесь лучше своими делами…

Но савоец уже повернулся к нему спиной и, сплюнув на землю, пошел прочь. Тут-то дорога и привела его к заведению Миллике, куда он сначала хотел зайти, но передумал, увидев внутри торговцев скотом.

Тогда он прошелся по деревне и вернулся позже, но снова решил не входить.

Где среди нас найдется место для красоты, когда на нее открыта такая охота? Ведь мы знаем, он все-таки зашел, устроился на террасе и заказал пол-литра вина, которые ему принес Миллике. И выпил эти пол-литра.

Потом он отправился в лавку за сигаретами, вернулся и положил пачку перед собой на стол.

— Где ваша племянница? — спросил он Миллике.

Тот повернулся к нему спиной, и савоец сказал:

— Ага, значит, так! — А потом велел маленькой служанке: — Позови ее!

Но та только рассмеялась. И он снова:

— Ага, значит, так!

И савоец отправился к вокзалу — выпить в тамошнем кафе.

Под окном слышатся голоса:

— Я-то видел, что он взял нож, я давно за ним наблюдал. А что прикажете делать? Как знать, для чего ему нож: может, ноготь обрезать или бородавку, а может — шнурок на ботинке…

— Верно.

— К тому же он бросился на инструмент, а человека пальцем не тронул…

— Ну, тут…

— Да говорю я тебе, не тронул.

— Потому что его скрутили. Хорошо еще, что здесь был Алексис…

Она слушает там, наверху, в своей комнате. Слушает все, что доносится снизу. Откуда-то изнутри, словно вода из крана, беспрерывно и монотонно льется голос хозяйки:

— Ну вот, теперь ты доволен! Какая удача, можешь себя поздравить! Дурень! Ты получил, что хотел, вот уже и до смертоубийства у нас тут дошло, лучшей славы и не придумать! Было чем гордиться, когда ты говорил: «Сегодня сто франков» или «Сегодня сто двадцать». Бестолочь, если так пойдет дело, то завтра будет ноль франков и послезавтра тоже ноль франков… Эта оторва, эта уличная девчонка, эта не пойми что, сказать стыдно…

Бежать бы от этого голоса на лестницу, но укрыться от него негде. Она стоит у окна и слушает.

— Бояться нечего, Алексис там за ним присмотрит. При нем еще трое-четверо. Ему и шагу ступить не дадут.

Где-то закрылась дверь, и смолк голос мадам Миллике. Жюльет видит, что до нее никому нет дела. Малышка Маргарита спустилась в самом начале, оставив ее одну; она сможет уйти незаметно, а если ее остановят — тем хуже: она сможет за себя постоять.

Ей все-таки удается уйти.

Как и в прошлый раз, она проскальзывает в переулок и карабкается на стену террасы, а он, увидев ее, снова лишь приподнимает голову. Он сидит перед столом, держа инструмент на коленях.

Видно, что удар ножа пришелся поперек мехов так, что прореха тянется от складки к складке. Осторожно, словно хирург, он ощупывает пальцами рану, стягивая ее края.

Он лишь кивнул головой. Заметил ли он вообще, что она вошла?

Все-таки да, заметил и говорит:

— Для меня здесь нет места… — И, помолчав, добавляет: — Да и для вас тоже…

Она хочет что-то сказать и делает шаг в его сторону, но он жестом просит ее молчать, словно они у постели больного.

«Так вот, — рассказывал Руж, — в тот вечер (следовало бы сказать — ночь, ибо полночь уже миновала) я уже давно улегся и вдруг услышал шаги возле дома. Сначала я подумал о припозднившейся парочке, ведь влюбленные не очень-то стесняются меня, возвращаясь с прогулки по лесу. Я не попал тогда к Миллике, оттого что Перрен привез балки, а в июне можно работать почти до десяти вечера. Вот мы и ставили их с Декостером на место, а потом еще пришлось забить досками отверстие в стене кухни. О чем это я? Ах да, я заснул — и вот шаги: шаг, а потом еще один, совсем непохожий. Вот я и решил, что их двое, — и тут вдруг стук в дверь. Я говорю: „Кто там?“ — а они не отвечают. Тогда я встал, натянул штаны и пошел на кухню, потому что только оттуда можно войти внутрь. Тут-то я и услышал: „Это вы, господин Руж?“ — „Конечно, а кто же еще?“ — „О, господин Руж, вы не могли бы открыть?“ Мне показалось, что я узнал голос. Я открыл. Светила луна, и это и вправду оказался Морис Бюссе, молодой Бюссе, сын синдика; в руках у него был большой кожаный чемодан, а за ним стоял кто-то, кто вроде как прятался. Ну да разве может она спрятаться? А еще эта шаль блестела, понимаете, шелковая шаль на плечах. Я им говорю: „Что вы тут делаете?“ — а Морис отвечает: „О, господин Руж, мы не могли бы войти, я вам все объясню…“ Я говорю: „Погодите, сейчас лампу зажгу“. И еще: „Я только запру дверь на ключ“. Тут малыш Морис мне все и рассказал. Он спросил, не могла бы она провести у меня эту ночь и еще несколько дней. Что я мог сделать? Я им сказал: „Конечно, вот только… Жаль, мадемуазель, что вы пришли на два-три дня раньше…“

У меня там в углу кухни валялась куча мусора, да и дыра в стене была плохо заделана. „Жаль!“ А она все это время ни слова. Несколько дней прошло, пока я узнал все про эту историю с савойцем и аккордеоном; ну, и все, что потом было с ней… И вот еще что: она ведь боялась за горбуна… Она там у него была.

Ну, а матушка Миллике… Она мне потом говорила, что слышала, как пробило одиннадцать, но когда пришла, то увидела только ее чемодан. Мадам Миллике засунула внутрь ее вещи, ну, и выставила его за дверь. Она обошла дом, но везде было темно. Она сказала, что сразу подумала обо мне, но не могла справиться с чемоданом, он был слишком тяжелый. Тут-то и появился Бюссе. Откуда он там взялся, это другой вопрос… Я сказал Жюльет: „Ясное дело, оставайтесь здесь, ни о чем не волнуйтесь и будьте как дома. Раз уж они вас прогнали…“ Да, позабыл, у меня, к счастью, нашлись два матраца. Ну, я и взял себе на кухню тот, что похуже…»