Страница 26 из 51
– Когда ты возвратишься, Эберхард? Если бы ты был здесь, мы добыли бы из гестапо досье Пёнтека и фон Кёпперлинга… нашли бы тайное место, где Лея прошла бы антинаркотическое лечение… Наверное, порывшись в памяти, ты нашел бы какие-нибудь тиски, чтобы зажать и этого стукнутого барона… Когда же ты возвратишься?
Да, он мечтал о возвращении Мока, но только потому, что жаждал денег барона, мечтал о тропических островах, о рабынях с шелковистой кожей… (Ты построил замечательную башню из этих кубиков, Герберт. Будь активным, заставь Лею говорить. Неужто не сумеешь? Ты построил замечательную башню, Герберт.)
VI
Бреслау, вторник 10 июля 1934 года, семь вечера
На главной улице, до которой доходила Ганзаштрассе, Анвальдт нашел небольшой ресторанчик. По профессиональной привычке он зарегистрировал в памяти фамилию владельца и адрес: Пауль Зайдель, Тиргартенштрассе, 33. В нем он съел три горячие колбаски в жидком пюре из разваренного гороха и выпил две бутылки минеральной воды Дайнерта.
Через десять минут, слегка отяжелевший, он стоял перед фотостудией «Фата-моргана». Довольно долго он упорно и громко стучался в запертую дверь. (Наверно, опять накачалась морфином. Но это уже в последний раз.)Из подворотни на улицу вышел старик дворник.
– Да нет, я не видел, чтобы фройляйн Сюзанна куда-то выходила. А ее служанка ушла час назад… – пробурчал он, тщательно рассмотрев удостоверение Анвальдта.
Анвальдт снял пиджак и смирился с ползущими по лицу струйками пота, не пытаясь даже промокать их платком. Он присел на каменную скамью во дворе рядом с дремлющим пенсионером в соломенной шляпе. Оттуда-то он и заметил, что одна форточка в квартире Леи неплотно закрыта. Он с трудом забрался на окно: болела распухшая пятка, наполненный желудок создавал лишнюю тяжесть. Анвальдт запустил руку в форточку и повернул латунную ручку запора окна. С минуту еще он сражался с плещущейся занавеской и стоящими на подоконнике горшками с папоротниками. В этой квартире Анвальдт чувствовал себя как дома. Первым делом он снял пиджак, жилетку и галстук. Повесил их на спинку стула и двинулся на поиски Леи. Он направился в ателье, где, как полагал, она лежала в наркотическом сне. Но, не дойдя туда, завернул в ванную: горох с колбасками посылали мощный физиологический сигнал.
Леа Фридлендер оказалась в ванной. Ее ноги свисали над унитазом. Икры и лодыжки были в фекалиях. И она была голая. Толстый электрический шнур, обвивавший ее шею, другим концом был закреплен на канализационной трубе под самым потолком. Покойница спиной касалась стены. Губы, накрашенные помадой карминного цвета, открывали десны и зубы, между которыми торчал синий распухший язык. Анвальдт выдал в биде содержимое желудка. Потом уселся на край ванны и попытался собраться с мыслями. Уже через две-три минуты он был убежден, что Леа не покончила с собой. В ванной не было табуретки, не было вообще ничего, откуда она могла бы спрыгнуть. Унитаз также отпадал: для этого он был слишком низкий. Получалось, что ей нужно было привязать электрический шнур к канализационной трубе, а потом, держась за нее одной рукой, второй надеть себе на шею петлю. (Такой трюк был бы. труден даже для акробата, а что уж говорить о морфинистке, которая к тому же сегодня пропустила через себя с полдюжины клиентов. Похоже на то, что кто-то очень сильный задушил Лею, подвесил в ванной электрошнур, а потом поднял ее и сунул шеей в петлю. Вот только он забыл притащить сюда стул, который придал бы достоверности этой имитации самоубийства.)
Вдруг он услышал, как на окне, через которое он влез, плещется занавеска. Сквозняк. (Значит, в квартире должно быть еще одно открытое окошко.)
В дверях стоял высокий смуглокожий мужчина. Внезапно он замахнулся. Анвальдт отскочил и наступил на валявшуюся на полу шелковую комбинацию. Его правая нога поехала назад, вся тяжесть тела перенеслась на опухшую левую пятку, и пятка не выдержала. Левая нога подогнулась. Анвальдт невольно склонился перед турком. Тот, сплетя руки, ударил снизу в челюсть. Анвальдт упал на спину в огромную ванну. И прежде чем понял, что произошло, увидел над собой лицо турка и огромный кулачище с кастетом. От удара в солнечное сплетение у него перехватило дыхание. Кашель, хрипение, размытое лицо, хрипение, хрипение, ночь, хрипение, ночь, ночь.
Бреслау, того же 10 июля 1934 года, восемь вечера
Ледяная вода привела Анвальдта в чувство. Привязанный к стулу, он сидел голый в камере без окон. На него смотрели двое в расстегнутых черных мундирах СС. У того, что пониже, длинное интеллигентное лицо было искривлено в гримасе, смахивающей на улыбку. Он напомнил Анвальдту гимназического учителя математики, который корчил такие же мины, когда кто-нибудь из учеников не мог решить задачу. (Я предостерегаю Вас: эти люди беспощадны и могут любого заставить отказаться от ведения расследования. Если же – не дай бог – Вы попадете в гестапо, твердите одно: Вы являетесь агентом абвера, разрабатываете польскую разведсетъ в Бреслау.)
Гестаповец несколько раз прошелся по камере. Смрад пота в ней был прямо-таки осязаемый.
– Плохо, Анвальдт, да? – Он явно ждал ответа.
– Да… – выдохнул Анвальдт. Язык наткнулся на обломок переднего зуба.
– В этом городе все плохие. – Гестаповец обошел вокруг стула. – Так что же, Анвальдт, ты делаешь в этом Вавилоне, что тебя сюда пригнало?
Он прикурил сигарету, а горящую спичку приложил к темени узника, который дернулся вместе со стулом: от запаха паленых волос перехватило дыхание. Второй палач, потный толстяк, бросил Анвальдту на голову мокрую тряпку, которая погасила огонь. Но облегчение длилось недолго. Этот же гестаповец одной рукой зажал ему нос, а второй заткнул тряпку в рот.
– Так какое же, берлинец, у тебя задание в Бреслау? – произнес первый гестаповец приглушенным голосом. – Достаточно, Конрад.
Анвальдт, как только изо рта у него вынули вонючий кляп, надолго зашелся кашлем. Щуплый гестаповец терпеливо дожидался ответа. Не получив его, он взглянул на своего помощника:
– Господин Анвальдт не желает отвечать, Конрад. Видимо, он чувствует себя в безопасности. Ему кажется, будто он защищен. А кто же его защищает? Может быть, криминальдиректор Эберхард Мок? Но тут нет Мока. – Он развел руками. – Ты видишь где-нибудь Мока, Конрад?
– Никак нет, господин штандартенфюрер.
Щуплый наклонил голову и заговорил просящим голосом:
– Знаю, знаю, Конрад, твои методы безотказны. Когда ты допрашиваешь своих пациентов, ни одна тайна не остается нераскрытой, ни одна фамилия не затеряется в памяти. Но позволь мне самому вылечить этого пациента. Можно?
– Конечно, господин штандартенфюрер.
Улыбающийся Конрад вышел из камеры. Штандартенфюрер открыл старый потертый портфель и достал из него литровую бутылку и пол-литровую банку. Содержимое бутылки – какую-то мутную жидкость – он вылил Анвальдту на голову. Узник почувствовал во рту сладковатый вкус.
– Это вода с медом, Анвальдт. – Гестаповец взял банку. – А знаешь, что это? Ну, ну?… Ладно, удовлетворю твое любопытство.
Он несколько раз встряхнул банку. Из нее доносилось низкое гудение насекомых. Анвальдт взглянул: два шершня яростно сталкивались друг с другом и ударялись о стекло.
– Жуткие чудовища… – продолжал гестаповец.
Неожиданно он взмахнул рукой и разбил банку о стену. И прежде чем ошалевшие шершни начали летать по маленькой камере, узник остался в ней один.
Анвальдт никогда не предполагал, что эти крупные насекомые издают крыльями звук, какой впору, пожалуй, небольшим птицам. Сначала шершни ринулись к лампочке за проволочной сеткой, но очень скоро сменили направление. Они как-то странно подрагивали в затхлом воздухе и с каждой секундой спускались все ниже. Вскоре они были на уровне головы Анвальдта, к которой их приманивал запах меда. Узник включил воображение и с его помощью пытался выбраться из камеры. Удалось. (Он шел по пляжу, который омывали ласковые волны, подгоняемые легким бризом. Ступни утопали в теплом песке. Внезапно сорвался ветер, песок раскалился до белизны, волны уже не лизали пляж. Огромные ревущие валы с белопенными гривами ринулись на Анвальдта.)