Страница 11 из 39
— Выберут самый неожиданный момент и укокошат тебя, — высказался Оливье Плон.
— Ты преувеличиваешь, — сдержанно возразил я, в восторге от своей выдумки.
— Значит, они за тобой шпионят, — подытожил тощий верзила, которого мы прозвали Авереллом. [7]
— А куда же дели настоящую? — вскинулся Оливье Плон.
— Ликвидировали, — брякнул Аверелл (теперь он жандарм во Франш-Конте).
Я заверил его, что никто маму не убивал, ее где-то держат взаперти, чтобы в случае чего она могла прийти на помощь дублерше. Аверелл явно не поверил, но возражать пока не стал.
— А твой отец, он что, ничего не заметил?
Я повернулся к Ги де Блегору, наследнику похоронной конторы «Инар, Жилетта и Г. де Блегор». Он тоже был из аристократической семьи, но специфика семейного бизнеса ослабляла его позиции. Я провозглашал себя дворянином шпаги и мантии и не собирался уступать дворянину от катафалка. «Формалиновый» Блегор завидовал моей голубой крови и выступал главным скептиком.
— Конечно, заметил, он же не слепой! — фыркнул я. — Прекрасно понял, что это совсем другая женщина. А что прикажите ему делать? Мы решили притворяться, так у нас будет преимущество.
Оливье Плон задумчиво почесал затылок. Он принял за чистую монету мою байку о том, что мама — фаворитка короля Бельгии, предавался на ее счет фантазиям и теперь не знал, на что решиться — то ли горевать, то ли рискнуть и попытаться убедить самозванку в том, что у них были отношения.
Недавно он сам мне в этом признался, когда позвонил выразить соболезнования, прочтя некролог в «Нис-Матен».
— Полная фигня! — отрезал Ги де Блегор. — Живую женщину так запросто подменить невозможно.
— Да ты-то откуда знаешь? — вспылил верный Тозелли, жаждавший посрамить моих недругов.
— Он всю дорогу лапшу нам на уши вешает.
— Заткнись, дурак! Ясно же, она — не его мать!
— Кому ясно, а кому и нет.
— Если не верите, приходите и посмотрите на нее, — примирительным тоном сказал я, приглашая их застигнуть вражескую лазутчицу врасплох.
— Заметано, — поспешил согласиться Оливье Плон.
Отряд явился на разведку к полднику. Я редко приводил домой одноклассников — наш быт мало соответствовал моим выдумкам. Когда они с удивлением спрашивали, почему мы так небогато живем, почему мой отец ездит на «форде», а не на «роллс-ройсе», я отвечал: «из скромности», поскольку другого аргумента не находил.
Моя якобы «псевдомама» удивилась и не слишком обрадовалась, что мы явились впятером.
— Мог бы меня предупредить…
— Прости, мать.
— Ладно, — вздохнула она, — пить хотите? Что вам дать?
Мои приятели с почтительной опаской высказали свои пожелания, мама открыла холодильник, а я спросил, понизив голос:
— Слышали? Она терпеть не может, когда я называю ее «мать», а тут даже не отреагировала.
— Это ничего не доказывает, — буркнул наследник похоронной конторы.
— Вообще-то, она и правда какая-то не такая, — шепнул Оливье Плон. — Я ей всегда нравился, а сегодня даже не посмотрела в мою сторону.
Я беспомощно развел руки, соглашаясь с таким верным замечанием. На самом же деле, мамино отвратительное настроение объяснялось тем, что тебе, как и мне, не понравилась ее новая прическа, о чем ты не преминул ей сообщить; она была сама не своя, но сейчас это было мне на руку.
— У нее другие духи, — вполголоса заметил Тозелли, принюхиваясь к давившей лимон маме.
— И глаза не похожи, — вставил Эверелл.
— И она никогда не добавляла в оранжад лимон, — многозначительным тоном «своего человека в доме» добавил Оливье Плон. Я удовлетворенно наблюдал, как, заглотив наживку, они теперь работают на меня. Они вели себя так странно, что мама тоже стала напрягаться, от чего моя выдумка выглядела еще правдоподобней.
— Что случилось, почему вы так на меня смотрите?
— Все в порядке, мадам, все в порядке.
— Ладно. Уберите за собой, а я пойду поработаю.
— Не беспокойся, мать, — сказал я, бросая выразительный взгляд на приятелей, пусть еще раз увидят, что она не реагирует на слово мать.
Теперь я понимаю, что еще, помимо эстетического разочарования, заставило меня выставить обманщицей мою стриженую маму. В то время она руководила цветоводческим хозяйством и умела построить всех своих подчиненных. Они ею восхищались, но побаивались, иногда мне казалось, что она и со мной обращается, как с ними. Думаю, я хотел побить маму ее же оружием, как поступал с тобой, пуская в ход унаследованное от тебя воображение. При маме мне хотелось чувствовать себя главарем шайки, и я управлял дружками-разбойниками, беззастенчиво им заливая. Мама всегда была так уверена в себе, что «достать» ее я мог, только выставив самозванкой.
Наверно каким-то образом я еще мстил вам за ваши бурные ссоры, которые слышал через стену моей комнаты. Причины их были всегда одни и те же: она стремилась к большей свободе, ты впадал в депрессию. Стоило маме упрекнуть тебя за расхлябанность, и ты взвивался под потолок и делал вывод, что она тебя разлюбила. Мама шла на попятную, чтобы успокоить тебя и привести в чувство, но потом жалела, что проявила слабость, потому что ты был не прав, а выходил победителем. Сценарий не менялся. Вы пятьдесят лет прожили в любви и согласии, и тем невыносимей были для меня эти хоть и редкие, но бурные всплески эмоций. Вы сами приучили меня к гармонии — и я жаждал гармонии. Когда она нарушалась, отравляя жизнь, меня спасало воображение. Я «подчищал» реальность. В рукописи можно замазать слово и даже строчку; когда вы менялись до неузнаваемости, я вас «замазывал». И придумывал заново.
Моя мать даже не догадывалась о моем наглом обмане и узнает обо всем, читая эти строки. Я прошу у нее прощения, но поступил так ради ее же блага. Я хотел восхищаться ею и любить ее, даже если она менялась до неузнаваемости. Мама понятия не имела о моем свинстве, но я чувствовал, что виноват и переставал злиться.
— Сходил бы ты к психоаналитику, — посоветовал Оливье Плон, прочитав в 1993 году мой роман « Шейенн», где я разоблачал кое-какие детские мистификации.
Увы и ах! По трем причинам я не гожусь для бесед на кушетке: во-первых, я очень хорошо себя знаю, во-вторых, больше интересуюсь другими, и, в-третьих, мои психологические проблемы питают творческое воображение, и я ни за какие коврижки не позволю промывать себе мозги, да еще и за мои же деньги!
В тот день будущий знаток женских душ облегченно вздохнул, стоило бледному подобию моей матери покинуть кухню.
— Могли засыпаться! — воскликнул он. — Чуть было не догадалась, что мы ее разоблачили!
Я позволил себе упрекнуть их в легкомыслии: если шпионка что-то заподозрит, неприятности будут у меня, а не у них! Могли бы вести себя поосторожней, она все же профессионалка и занервничала, а это плохой знак.
— Да мало ли что… — ворчал Ги де Блегор, хотя спеси у него поубавилось. — Моя мама тоже иногда бывает сама не своя.
— Это из-за месячных, — объяснил Оливье Плон. — У моей такое каждый месяц случается. Но эта тетка — не Поль, а двойник. Вообще не похожа.
— Точно, — согласился Тозелли, намазывая маслом третий гренок. — Могли бы найти кого получше.
— Или купить ей парик, — вставил Аверелл.
— Они не успели, — я решил проявить великодушие, заступившись за врагов.
— Ну конечно, — хмыкнул Блегор. — Королева Бабиола проснулась поутру, подумала: «Нужно быстренько подменить ему мать» — и схватила первую же тетку, что подвернулась.
— Фабиола, — сухо поправил Тозелли.
— Блегор прав, — признал я, чтобы нейтрализовать противника.
— Но почему именно сегодня? — поторопился спросить Тозелли, который не мог допустить, чтобы я уступал хоть в чем-то не блещущему умом гробовщику. — Случилось что-то особенное?
Я обожал этого парня за его истовую веру в меня, за преданность мечте, окрылявшую меня. Тозелли умер от передозировки в двадцать лет.
— Ладно, пошли, — сказал я строго. — Поговорим в другом месте.
7
Персонаж бельгийских комиксов Морриса «Счастливчик Люк» (1946 г.), один из братьев Далтонов, прототипами которых были реальные братья-ганстеры, промышлявшие на Диком Западе в конце XIX в.