Страница 13 из 62
Королева иногда улыбается, но, если вы посмотрите на ее портрет на обороте пятифунтовой банкноты, вы по ее глазам поймете, что она тоже несет тяжкий груз. Мы с королевой готовы к самому худшему. Вы увидите, что на людях мы обе улыбаемся, а порой даже смеемся, но если бы вы были мужчиной, который посмотрел бы на нас определенным образом, мы обе позаботились бы о том, чтобы умереть, прежде чем вы нас хоть пальцем тронете. Мы с королевой Англии не удовлетворили бы вашего желания.
Так жить хорошо. Когда вы готовы умереть, вы не так сильно страдаете от ужаса. Поэтому я нервничала, но улыбалась, потому что была готова умереть в то утро, когда меня и еще нескольких девушек выпустили из центра временного содержания.
Я расскажу вам, что произошло, когда подъехало такси. Мы вчетвером сидели на корточках около центра временного содержания. Мы сидели к нему спиной, потому что только так и можно сидеть около громадного серого чудища, которое вас два года держало в своем брюхе, а потом вдруг выплюнуло. Вы поворачиваетесь к нему спиной и говорите шепотом, чтобы оно вас, не дай бог, не вспомнило и снова не проглотило.
Я искоса посмотрела на Йеветту, высокую красивую девушку с Ямайки. Всякий раз, когда я смотрела на нее раньше, она хохотала или улыбалась. А теперь улыбка у нее была такая же нервная, как у меня.
— Что случилось? — шепотом спросила я.
Йеветта наклонилась к моему уху и шепнула в ответ:
— Тут опасный.
— Но ведь нас отпустили, правда? Мы свободны. В чем проблема?
Йеветта покачала головой и прошептала:
— Все очень простой, дорогуша. Есть такой свобода: «Идите, девочки, вы теперь свободный», а есть другой свобода: «Идите, девочки, вы теперь свободный, пока мы вас не поймать».Извиняй, но у нас сейчас второй свобода, Пт-челка. Правда. Мы называться нелегальный иммигрант.
— Я не понимаю, Йеветта.
— Угу. А я не могу это тебе тут объясняй.
Йеветта бросила взгляд на двух наших спутниц, оглянулась и посмотрела на здание центра временного содержания. А потом снова зашептала мне на ухо:
— Я сделать хитрость, чтоб нас отсюда отпускать.
— Какую хитрость?
— Тс-с-с, дорогуша. Тут очень много кто слушать, Пт-челка. Слушать меня. Нам надо находить, где спрятаться. Тогда я тебе на досугеобъясняй, какой у нас си-туай-ция.
Две девушки, вместе с нами сидевшие у дороги, одновременно на нас посмотрели. Я улыбнулась им и попыталась не думать о том, что мне сказала Йеветта. Мы сидели на корточках у главных ворот центра временного содержания. Вправо и влево от нас уходил забор. Он был очень высокий — в четыре человеческих роста, а по его верху тянулись противные черные спирали колючей проволоки. Я посмотрела на трех остальных девушек, и меня разобрал смех. Йеветта встала, подбоченилась и сделала большие глаза:
— Какой черт ты смеяться, Мошка?
— Меня зовут Пчелка, Йеветта, а смеюсь я над этим забором.
Йеветта посмотрела на забор.
— Бог мой, дорогуша, да вы, ни-херийцы, еще хуже, чем с виду посмотреть. Ты думать, этот забор смешной, а я надеяться, что никогда не увидать такой забор, который тебе смешной не показаться.
— Дело в колючей проволоке, Йеветта. Ты на нас погляди. Вот я, у меня в прозрачном пакете нижнее белье, вот ты — в шлепанцах, а эта девушка в красивом желтом сари, а у той пакет набит документами. Разве мы смогли бы перелезть через этот забор? Я вам так скажу, девушки: они могли бы убрать сверху эту колючую проволоку и положить там фунтовые монеты и свежие плоды манго, а мы все равно не смогли бы перелезть через забор.
Тут Йеветта расхохоталась — ВУ-ха-ха-ха-ха! — и погрозила мне пальцем:
— Ну, ты дура! Думать, этот забор построить, чтоб нас, девчонок, за ним держать? Чокнутая, да? Этот забор построить, чтоб к нам мужики не лазить. Да если мужики знать, какие бабы держать за этот забор, они бы все двери ломать!
Я рассмеялась, но тут вдруг подала голос девушка с пакетом, полным документов. Она сидела на корточках и внимательно рассматривала свои кроссовки Dunlop Green Flash.
— Куда мы все поедем?
— А куда нас такси отвозить, туда мы и поехать. А потом дальше идти. Да кончай ты эта тоска, дорогуша! Мы вон куда ехать — Англия!
Йеветта указала пальцем на раскрытые ворота. Девушка с документами посмотрела в ту сторону. Я тоже.
Утро было ясное, я это вам уже говорила. Был май. Пространство между облаками золотили лучи теплого солнца. Казалось, что небо — это разбитая голубая миска и ребенок пытается удержать в ней мед. Мы находились на вершине холма. Длинная шоссейная дорога вилась от ворот до самого горизонта. На ней не было ни одной машины. С нашей стороны дорога заканчивалась у ворот — и больше никуда не вела. По обе стороны от дороги простирались поля. Это были красивые поля, с зеленой яркой травой — такой свежей, что ее хотелось съесть. Я смотрела на эти поля и думала, что могла бы встать на четвереньки, зарыться лицом в эту траву и есть ее, есть и есть.Собственно, этим самым и занималось очень много коров слева от дороги и еще больше овец — справа.
На ближайшем поле маленький голубой трактор, которым управлял белый мужчина, тащил за собой какое-то устройство, — только не спрашивайте у меня, для чего оно было предназначено. Другой белый мужчина в синей одежде — кажется, вы называете такую одежду комбинезон — привязывал калитку к столбику ярко-оранжевой веревкой. Поля были очень аккуратные, квадратные, отделенные друг от друга низкими прямыми живыми изгородями.
— Она большая, — проговорила девушка с документами.
— He-а, не очень-то, — возразила Йеветта. — Нам надо токо до Лондона добирайся. Я там знать кое-какой люди.
— Я не знаю людей, — сказала девушка с документами. — Я никого не знаю.
— Ну, тогда тебе надо сильно постарайся, дорогуша.
Девушка с документами нахмурилась:
— Как такое может быть, чтобы нам никто не помогал? Почему сюда не приехала та женщина, которая занимается моим делом? Социальная работница? Почему нам не дали никакую бумагу об освобождении?
Йеветта покачала головой:
— Мало у тебя уже бумага в твоя сумка, дорогуша? Бывать же люди — им давать дюйм, а им подавай целая миля.
Йеветта рассмеялась, но глаза у нее были невеселые.
— Ну и где этот гребаный такси? — в сердцах сказала она.
— Человек сказал мне по телефону, что машина подъедет через десять минут.
Йеветта умолкла. Мы снова стали глядеть по сторонам. Над широкими полями проносился легкий ветерок. Мы сидели на корточках и смотрели на коров и овец, и на белого мужчину, который привязывал к столбику калитку.
Через некоторое время на дороге появилось такси. Мы не отрывали от машины глаз с того момента, когда она еще была маленькой белой точкой вдалеке. Йеветта повернула голову ко мне и улыбнулась:
— Этот таксист, он с тобой по телефон как говорить? Любезный?
— Я не говорила с водителем. Я говорила только с диспетчером.
— Я уже восемнадцать месяцы без мужика, Мошка. Так что уж пусть этот таксист быть настоящий мистер Ого-го… понимать, про что я говорить? Я люблю, чтоб мужик бывать высокий и немножко полный. Тощий мужик мне не нравиться. И чтоб одеваться прилично. Нет у меня время на неудачник, правильно я говорить?
Я пожала плечами. Я смотрела на приближающееся такси. Йеветта смотрела на меня.
— А ты какой мужик любить, Мошка?
Я опустила глаза. Я увидела траву, пробивающуюся через асфальт. Я сорвала травинку и стала вертеть ее в пальцах. Когда я думала о мужчинах, у меня начинало так противно сосать под ложечкой от страха, словно меня кололи ножом. Мне не хотелось говорить, но Йеветта толкнула меня локтем:
— Давай, Мошка, признаваться, какой мужик тебе нравиться?
— О, знаешь, такие… самые обычные.
— Чего? Это как понимай — обы-ычные? Высокий, низкий, тощий, жирный?
Я стала разглядывать свои руки.
— Я думаю, мой идеальный мужчина должен говорить на многих языках. На языке ибо, на языке йоруба, на английском, на французском, на всех других языках. Он мог бы говорить с любым человеком, даже с солдатами, и если бы в их сердцах была жестокость, он мог бы их отговорить. Ему не пришлось бы воевать, понимаешь? Может быть, он не был бы слишком красивым, но становился бы красивым, когда начинал бы говорить. Он был бы очень добрым, даже если бы ты готовила ему еду и эта еда подгорела, потому что ты смеялась и болтала с подружками, а не следила за едой. Он просто сказал бы: «Ах, это ничего, не огорчайся».