Страница 9 из 80
Последнее настоящее стихотворение. Последнее в единственном сборнике.
— Боже, — застонал Перкинс, заметавшись на подушках. Обеими руками он принялся протирать глаза. Широко зевнул.
— Так что же сказала бабушка? — поинтересовался он.
— Чего? — Эйвис гремит посудой, вовсю шумит вода. Продолжая протирать кастрюлю, она обернулась на него через плечо.
— Чего бабушка хотела, спрашиваю? — громче повторил Перкинс. — Что там за катастрофа?
— А… Там опять что-то с твоим братишкой.
— Зах? — Перкинс осторожно приподнялся, опираясь на локоть. — Какого черта, что еще случилось с Захом?
Эйвис пожала плечами.
— Ты же знаешь, что у тебя за бабушка.
— А?! — Он снова не разобрал ее слов, заглушаемых шумом воды.
— Говорю, ты же свою бабушку знаешь, — крикнула из кухни Эйвис.
— Агга, агга, агга, — напомнил о себе малыш, карабкаясь на Перкинса.
Эйвис поставила дочиста отмытую кастрюлю в сушилку.
— Говорит, Зах пропал, — пояснила она.
«Дыши поглубже», — посоветовала она себе.
Присела на скамейку в городском парке. Одну из этих зеленых скамеек в длинной цепочке вдоль тропы. Над головой — высокие платаны. Желтые листья шуршат на ветру. Красные листья, коричневые листья, кружась, падают к ее ногам.
Справа, за деревьями, виднелись автостоянка и белокаменный сводчатый Сити-Холл. Слева — изгородь, подстриженная лужайка, посреди которой трудится фонтан. Впереди — высокие деловые здания Бродвея. Солнце отражается в зеркальных стеклах, белым отблеском ложится на красные листья дубов, что растут возле боковой дорожки. Нэнси различала выхлопы машин, гудение автобусов и даже быструю поступь пешеходов. Между нижними ветвями деревьев можно было разглядеть непрерывный поток транспорта.
Съежившись, она плотнее запахнула рыжеватую куртку. Наклонилась, почти уткнувшись лицом в колени, скрестив руки внизу живота. К горлу подступила тошнота.
— Дыши глубже, — повторяла она. — Глубже, еще глубже.
И никаких голосов.
Вот именно. Дыши глубже и не прислушивайся к голосам. Горгулий здесь тоже нет.
О Боже, эти горгульи. Забудь.
Правильно, кивнула она самой себе. Медленные, глубокие, регулярные вдохи. Внимательно изучай серый асфальт под ногами. Погоди, пока рассеется туман в голове и успокоится желудок. Вот тогда можно будет во всем разобраться, все придет в порядок.
Вы вовсе не Нэнси Кинсед.
Эта негритянка говорила так уверенно. Нэнси беспокойно заерзала на зеленой скамье. Крепче прижала руки к животу.
Парк затих. Озабоченные мужчины в строгих костюмах разошлись по своим конторам, исчезли и женщины в деловых платьях. Нэнси проследила глазами извилистую тропинку. Вдоль проволочных контейнеров с мусором, мимо листьев, клубившихся вокруг мусорных ящиков. Только сейчас она заметила, как здесь пустынно. Паника нарастала. Подумать только, все эти люди уже приступили к работе. Склонившись над столом, откинувшись в кресле, прихлебывая кофе — самый обычный трудовой день. Она совсем одна. Только запоздавшие рабочие пробегают мимо. Два полисмена на автостоянке и на ступенях Сити-Холла, их видно сквозь остатки листвы.
Нищие, бомжи, беспризорные. Вот кто остался на скамейках по ту сторону тропы. Кто сгорбился, кто улегся на скамье — совсем поблизости. Десяток, по крайней мере. Черное пальто, а то и замаслившееся одеяло вместо накидки. Штаны рваные, все в пятнах, отрепья вместо белья. Белые лица, черные от пота, копоти, старой грязи. Черные лица, посеревшие от пыли. Бессмысленный взгляд.
Вот кто, наверное, слышит голоса.
Нэнси содрогнулась. Вновь глубоко вдохнула целительный осенний воздух. В голове чуть прояснилось. Уши освободились от ватных пробок. Содержимое желудка все еще подступало к горлу, но, кажется, обойдется без приступа рвоты. Можно уже не держаться так отчаянно за живот. Нэнси медленно распрямилась. Села ровно, прислонилась к спинке скамьи, положила сумочку рядом.
«Да уж, они, наверное, то и дело слышат голоса», — подумала она.
Медленный, долгий выдох. Что же дальше? Смутный взгляд поверх красных дубов на Бродвей. Какого черта, и вправду, что же теперь делать? Пойти домой? Рассказать все мамочке?
«Дорогая, как рано ты вернулась».
«Ну да. На работе мне сказали, что я — вовсе не я».
«Ничего себе. Садись, поешь супа. Тебе станет лучше».
Она коротко рассмеялась. Никакого толку. Надо вернуться в контору, только так. Поговорить с кем-нибудь, кто признает ее. Наконец, доказать, что она — это она и никто другой. «Я же Нэнси Кинсед, в конце концов, — стучало в голове, — главное — не сдаваться». Она вообразила, как пытается объясниться с коллегами. Подвергается перекрестному допросу. Властное, самоуверенное лицо Генри Гольдштейна, обрамленное благородными седыми кудрями, склоняется над ней. «Мне двадцать два года, — отчитывается она. — Я работаю на Фернандо Вудлауна. Я его личный секретарь. Живу вместе с родителями, на улице Грэмерси-парк. Моя мама, Нора, работает в библиотеке на пол ставки. Мой отец, Том, тоже юрист».
Нэнси осторожно запрокинула голову. Поглядела вверх, на кроны деревьев. На фоне безоблачного неба виднелась крыша здания, где размещалась ее контора. Изящное строение из кирпича; горгульи, карнизы, красота и покой. Шум автомобилей прервался. Нэнси слышала теперь только посвистывание и плеск фонтана на лужайке, слева. Взгляд неотрывно прикован к небоскребу, где размещается юридическая фирма.
«Я всегда жила в Манхэттене», — продолжила она разговор с Генри Гольдштейном. Мысленно представила разделяющий их рабочий стол. Генри откинулся в кресле, приложил по привычке палец к губам, строго, сосредоточенно глядит на нее. «Я выросла здесь, — повторяет она. — Спросите кого угодно. Спросите Мору. Она-то меня узнает, мы с Морой знакомы уже тысячу лет, еще с колыбели. Видимся каждое воскресенье. У нее, как и у меня, нет дружка, в этом все дело. Я понимаю, задержка в развитии. Родители стараются уберечь детей в таком большом городе. А потом еще католический пансион, Фернандо все шутит по этому поводу. Хотя мы вовсе не девственницы, разумеется. Впрочем, это вас не касается.
Честно говоря, я все боюсь, Мора заведет кого-нибудь раньше, чем я. Я имею в виду, заведет себе парня. Я вовсе не ревную, нет, просто… сами знаете, как это бывает у девчонок. Сразу дружба врозь. Даже не знаю, что мне делать, если я не смогу болтать с ней хотя бы раз в неделю. Господи, мы же вместе учились в школе, всю дорогу. Школа Святой Анны, не так уж весело, можете мне поверить. Мы даже в начальных классах были вместе, целых два года, пока меня не перевели…»
И тут мысленный разговор внезапно оборвался. Нэнси призадумалась. Приоткрыла губы.
— Перевели в…
Снова это мерзкое ощущение. Будто кровь створоживается. Резкий кислый привкус страха.
— Перевели в… Я ходила в начальную школу…
Опустила голову. Больше не видно крыши небоскреба на Бродвее. Челюсть отвисла. Бессмысленный взгляд блуждает по парку, словно в поисках ответа. Вон скамьи на той стороне тропинки. Темные осевшие фигуры бездомных, горящие глаза прикованы к ней, но Нэнси лишь мельком скользнула взглядом по лицам, не заметив их. Покачала головой, точно разгадка осела где-то на дне и вот-вот всплывет.
— Я ходила в младшие классы в…
Ничего не получается, не могу вспомнить. Не идет на ум. Забыла, в какую школу ходила в начальных классах.
Вот чепуха. Просто ужас какой-то.
По коже побежали мурашки. Надо припомнить. Может быть, удастся вызвать зрительный образ. Продолговатое кирпичное здание. Дети вбегают, распахнув стеклянные двери. Нет. Нет, не то. Никакой связи. Болезненные толчки в желудке.