Час зверя

— Ладно, — объявила она, — а теперь пошли пить чай. — Девушка распрямилась и поглядела ему в глаза. — Ты не посмеешь устроить мне сцену. Только попробуй, и я все выложу бабушке. И как вышло у нас с тобой в ту ночь, и про эту девушку в коттедже. Я все расскажу. Может быть, это ее убьет, Олли, но я это сделаю, клянусь. — Их взгляды вновь встретились на мгновение. — Пошли пить чай, — повторила Тиффани. Двинулась грудью на него. Перкинс еще преграждал ей путь, просто стоял на дороге, но тут же опустил глаза, отступил в сторону. Тиффани выплыла из кухни с серебряным подносом, направилась в гостиную.

Они пили чай вместе с бабушкой, рассевшись вокруг белого мраморного столика, в бледном отсвете старого торшера, в вечерних тенях. Каждому досталось кресло на львиных лапах, с изогнутыми подлокотниками и старой шелковой обивкой. Тиффани пристроилась на самом краешке, руководя церемонией, разливая по чашкам золотистую заварку — бабушке, Оливеру, напоследок себе. Она успела разогреть фермерские бисквиты, положила по одному на тарелочку. Передала сотрапезникам их чашки, взяла свою и откинулась на спинку кресла, избегая встречаться взглядом с Перкинсом. Тонкие дрожащие пальцы старухи деликатно окунули биеквитик в чай. Тиффани отхлебнула глоток обжигающего напитка и уставилась прямо перед собой. Перкинс сжал в руках блюдце и смерил Тиффани убийственным взглядом, будто Король Чума.

Я все выложу бабушке. Я все расскажу.

«Нельзя же просто так отпустить ее», — соображал он. Если придется, можно удержать ее даже силой. Скрутить и отвести в Шестой участок. Пусть выложит Муллигену всю правду, пока не залегла на дно.

Все расскажу.

Надо заставить ее обелить Заха, пока копы не схватили братишку. Если она вздумает закатить истерику перед бабушкой… Грудь Оливера беспокойно вздымалась, он скрючился в кресле, впиваясь пальцами в блюдце и чашку. Она попытается расстроить бабушку, наговорит ей всякого… больное сердце… челюсти Оливера медленно двигались, пульсировала жилка на виске. Он не понимал, что делать. В любом случае, нельзя упускать Тиффани. Он не позволит ей уйти.

— Как все славно! — прощебетала бабушка, улыбаясь им со старомодной благосклонностью. Старший внук и что-то вроде невесты младшего. — Наконец-то мы собрались посидеть втроем.

Перкинс заставил себя кивнуть. Тиффани загадочно улыбнулась. Оба они поднесли свои чашки ко рту, чтобы скрыть невольное движение губ.

Бабушка аккуратно пристроила обломок бисквита на блюдце.

— Так, — произнесла она, — а теперь обсудим это убийство.

Оливер поперхнулся чаем. Откашлялся, задыхаясь. Чай выплеснулся из его чашки на блюдце, на свитер.

— Что? — с трудом вымолвил он.

— Это же настоящая катастрофа! — всплеснула руками старуха, в жидковатых глазах блеснула насмешливая искорка.

Приоткрыв рот, Перкинс уставился на Тиффани. Девушку точно громом поразило, иначе не скажешь. Щеки серые, точно сланец, затравленные глаза глубоко запали. Беспомощно смотрит на бабушку.

— Как? — Перкинс снова откашлялся и наконец обрел голос. — Как ты могла проведать об этом, ба?

— Проведать? Право, Олли! — Бабушка, чуть скосив глаза, укоризненно глянула на него. Пряди седых волос колышутся на лбу. Призрачная, эфемерная в вечерних тенях. Исчезнет, растворится, точно облачко дыма. — Неужели ты рассчитывал скрыть от меня, Олли?

— Я… я просто…

Тиффани осторожно отпила глоточек. Она наблюдала за ним. Следила за ними обоими.

— В конце концов, этот дом принадлежит мне, — выпалила старуха. — Сегодня днем ко мне заходил полицейский. Очень приятный человек. Натаниель — а как же его фамилия? Муллиген. Натаниель Муллиген.

Перкинс сглотнул и прикрыл глаза. Муллиген навестил бабушку перед тем, как принялся допрашивать самого Оливера. Старуха, быть может, осведомлена лучше, чем он сам.

— Я не хотел, чтобы ты волновалась, — пояснил Перкинс, стараясь говорить обычным поддразнивающим тоном. — Ты же знаешь, когда ты волнуешься, ты превращаешься в глупую старую наседку.

— Но я беспокоюсь, — возразила бабушка, — я очень беспокоюсь. Еще как беспокоюсь. Погляди на меня внимательней. Я прямо вся дрожу. Я звонила тебе и звонила, а тебя все не было дома. Где ты болтался, Олли? Мне пришлось принять лекарство! Ох, Олли! — Влажные старческие глаза с мольбой обратились к нему. — Я же говорила, мне следовало продать коттедж, как только вы съехали. А теперь вон как все обернулось. Я этого не переживу, нет, не переживу.

Оливер и Тиффани обменялись долгими взглядами поверх мраморного столика. Нежное личико Тиффани исказилось от страха. Огромные глаза сияют в полумраке, точно два окошка. «Она не знает, — догадался Перкинс. — Не знает, что я сейчас скажу. Как далеко я решусь зайти».

Я все выложу бабушке. Я все расскажу.

Но раз бабушка уже все знает, все самое страшное… Перкинс закусил губу. Наверное, теперь можно вступать в игру. Просто-напросто вызвать полицию и передать им Тиффани.

— Мистер Муллиген велел позвонить ему сразу же, как мне станет что-нибудь известно, — трещала старуха, словно прочитав мысли внука. — Все так необычно. Просил позвонить ему, если выяснится, где сейчас Зах. А я говорю: «Зах? Зачем вам понадобился Зах? Зах ничего не знает». А детектив ответил, что он просто обязан поговорить с ним, так полагается по протоколу. Я этого не понимаю, Олли. Что за протокол? Я ему прямо сказала: «Мистер Муллиген, — говорю, — у меня слабое сердце, меня очень легко расстроить, а вы меня так просто напугали». Тогда он говорит, что нет, мне-де не о чем беспокоиться, но, разумеется, это же невозможно, как я могу не беспокоиться?

Перкинс снова сглотнул. Он по-прежнему не отводил глаз от Тиффани. Та тоже смотрела на него, карауля каждое движение.

— Только не сходи с ума, — хрипло посоветовал Перкинс. Произнося эти слова, он продолжал следить за девушкой. Откашлялся и заставил себя посмотреть прямо в глаза старухе. Утратившее очертания тельце трепещет. Чашка слегка дребезжит, постукивая о блюдце. В любой момент, в любой момент, как казалось Перкинсу, она может потерять сознание. Сползет на пол. И все же ему мерещилась какая-то чертовщинка в ее глазах.

— Зах в порядке, — подбодрил он бабушку, — я виделся с ним, он в полном порядке. Ясно? Не тревожься о нем.

Бабушка прижала руку к груди. Перкинс гадал: этот жест выражает облегчение или близится Последний Удар?

— Зах в порядке? — переспросила она. Перкинс заколебался. Кровь обратилась в серную кислоту, губы горели от прикосновения языка. «Нет, — мысленно ответил он. — Нет, с Захом беда. Большая беда, и Тиффани знает, в чем дело. Надо выдать ее полиции, ба. В это дело вмешаются копы, все будет уродливо, мерзко, выплывет, что я сделал с Тиффани, и ты узнаешь, и Зах. Но иначе они убьют его…» Перкинс приоткрыл рот, словно собираясь заговорить, но молчание все длилось, бабушка выжидающе глядела на него, пальцы прижаты к груди, в другой руке дрожит чашечка на блюдце. Перкинс глянул в сторону, на эту чашку.

— Мне пора идти, — пропела Тиффани, поднимаясь. Перевела взгляд с Оливера на старуху. — Извините. У меня назначена встреча. Надо спешить.

Она легким движением опустила блюдце на мраморный столик, расправила цветную лоскутную рубашку. Даже в сумраке пестрые заплаты выступали дерзким и сочным пятном на фоне старинного, ветхого убранства комнаты. «Почему они вырядились так похоже? — удивился Перкинс. — Почему они всегда одеваются почти одинаково?»

— Тиффани, Тиффани, дорогая, — захлопотала старуха, — ты же только что пришла. Не оставляй меня в одиночестве, я так волнуюсь, я не в состоянии справиться со всем этим.

Тиффани поглядела на нее, потом на Оливера. Снова на бабушку. Губы ее двигались беззвучно, пока ей не удалось наконец выдавить:

— Ба, мне, право, неловко, но у меня встреча. Я должна идти, непременно. Извини, ба.

С этими словами она выбежала из комнаты. Словно молния промчалась по коридору.

«Задняя дверь!» — вспомнил Перкинс. Внизу, наискосок от спальни, дверь черного хода. Тиффани выскочит через тот выход и воспользуется лестницей или грузовым лифтом.