Час зверя

— Открывай дверь!

Нэнси почувствовала, как нянечка на миг заколебалась, потом услышала движение: негритянка протянула руку, коснулась двери, дверь распахнулась. Нэнси прижималась к просторному животу миссис Андерсон, чувствуя себя в безопасности в кольце сильных коричневых рук. Они вместе вышли в холл.

— Закрой дверь!

Дверь со стуком затворилась.

— Теперь вперед, — скомандовала Нэнси.

Они направились к узкому коридору приемного покоя. Миссис Андерсон умело играла свою роль, двигаясь быстрыми, уверенными шагами. Для вящей убедительности Нэнси принялась стонать:

— О-о-о!

— Ну-ну, голубушка, — откликнулась миссис Андерсон. Она прекрасно справлялась с заданием. Похлопала Нэн по плечу. — Сейчас мы придем в лабораторию, и все будет хорошо.

Прошли по коридору в приемный покой. Цепочка безликих лиц вдоль белой стены. Нэн плотнее прижалась к груди негритянки, впитывая ее запах, густой черный запах, пот, стиральный порошок и какой-то цветочный шампунь. «Джергенс», что ли. Нэнси прикрыла глаза. Под прохладным льняным халатом колышутся, точно волны, огромные черные груди. Нэн испустила очередной стон.

— Все в порядке, лапочка, — бормотала миссис Андерсон, обволакивая ее теплым ласковым голосом, точно вода в ванне перед сном. Нэнси расслабилась, окунувшись глубже в ее мягкое тепло.

«Мне так жаль, — подумала она, — я же еще совсем девчонка, я рассердилась, сошла с ума, мне так совестно». Она сама знала, что все это глупости, но слова бились в ее мозгу: «Простите, простите, простите…»

— Какие-то неприятности? — раздался совсем близко мужской баритон. Нэнси широко распахнула глаза. Взгляд уперся в деревянную раму металлоискателя. Сзади — только снежная гора медицинского халата да расплывчатое видение корабля дураков. Полицейского она не видела, лишь ощущала его присутствие. Острие ножа впилось в подреберье миссис Андерсон.

— Все в порядке, — произнесла негритянка, легко и в тоже время повелительно. — Доктор велел отвести ее наверх, взять анализы.

Снова густой баритон полицейского:

— Проводить вас?

Нэнси застонала.

— Да-да, лапушка. — Миссис Андерсон ласково похлопала ее по плечу. — Нет, спасибо, — поблагодарила она офицера, — сами справимся.

Вот и все. Они снова двинулись с места. Вошли в деревянную раму.

Металлоискатель. Нэнси напряглась, едва касаясь материнского бюста. Металлоискатель! Обнаружит ли он нож для бумаг, его медное лезвие?

Но они уже прошли сквозь раму. Детектор даже не пискнул. Слегка повернув голову, Нэнси увидела большой белый зал. Тот самый приемный покой, в который ее привезли, втащили, визжащую, извивающуюся.

Миссис Андерсон выпустила Нэн из объятий.

— Все в порядке, — сказала она, — а теперь уходи, если хочешь.

Заминка. Нэнси помедлила, прежде чем вырваться из мускусной ложбинки между черных грудей. Выпрямилась. Глянула вперед: коридор завершался дверью со стеклянной панелью. Сквозь стекло брезжил дневной свет. Асфальтовая площадка — там полицейские поставили свой фургон. Нэнси уже ощущала прохладный, свободный, пощипывающий ноздри воздух осени.

Она благодарно обернулась к миссис Андерсон. Круглое коричневое лицо, неподвижное, величественное, точно скала.

— Иди же! — повторила нянечка.

«Мне плохо, плохо! — хотела крикнуть в ответ Нэнси. Вновь броситься в ее объятия, крепко прижаться к груди. — Миссис Андерсон, это не я. Я хорошая! Честное слово, я хорошая девочка!»

Словно прочитав ее мысли, миссис Андерсон тихонько спросила:

— Ты не хочешь вернуться? Никто не причинит тебе зла. Я просто отведу тебя обратно.

Нэнси приоткрыла рот.

— Не могу, — прошептала она. — Мне надо попасть в одно место. — Она горестно покачала головой. — Не могу, простите.

Нэн поспешно отвернулась от нянечки и не оглядываясь бросилась бежать по коридору, к двери, к свету. Руки четкими взмахами помогали движению, в правом кулаке зажат нож для бумаг. Нэнси слышала, как ее ноги шлепают по полу, все быстрее и быстрей.

«Кто же это, кто же это, кто же, — твердили шаги. — Какое чудовище способно на подобный поступок?»

— Это не я, — отвечала она на бегу. — Не я. Честное слово. Честное слово, не я.

Позади, уже где-то далеко, раздался крик миссис Андерсон. Дверь совсем близко. Свет все ярче. Видна стоянка для машин, бетонные колонны.

И тут квадратное стекло загородила фигура полицейского. Свет померк. Нэнси неудержимо мчалась навстречу загородившей путь тени. Боже, как громко кричит миссис Андерсон. Нянечка подняла тревогу, она извещает всех, во всю мощь своей глотки:

— Бежала, больная бежала!

До рождения Заха Оливер часто гулял вместе с отцом. Рука в руке, по таинственным улочкам Манхэттена, мимо кривых коричневых стен. Оливер запомнил запах прокисшей капусты, запомнил отсутствие солнца — к трем часам дня солнце опускалось чересчур низко, уходило за верхушки зданий. Из окон выглядывали старухи. Каждый угол подпирали два-три негра, согнувшиеся, точно вопросительный знак.

Отец был тогда аспирантом Нью-Йоркского университета. Подтянутый, элегантный, в черном костюме. Они выходили на прогулку, и отец что-то рассказывал, потом начинал неразборчиво бормотать и вскоре смолкал, глядел куда-то вдаль, рассеянно придерживая маленькую ладошку сына. Тогда они еще казались счастливыми. Пока не родился Зах.

Они убьют его, Перкинс. Это точно.

Перкинс оглянулся через плечо. Он добрался уже до угла Бликер-стрит. Посмотрел вниз по улице, на полицейский участок, этакое бетонное бомбоубежище посреди кирпичных домов. Никто не следовал за ним по пятам — во всяком случае, Перкинс шпиков не видел. Надо убираться отсюда, пока они не передумали. Найти Заха. Прежде чем Муллиген доберется до него. Прежде чем гребаные фэбээровцы…

Твой брат покойник!

Оливер ускорил шаги. Впихнул руки в карманы. Плечи согнул. Мысли давят к земле, одиночество тоже. Позывные одиночества все громче. Намного хуже, чем прежде. Мимо проносятся машины, брошенные автомобили застыли на стоянке. Перкинс прошел под зелеными гинко и пожелтевшими вязами. С прозрачного синего неба слетел осенний, кружащий листву ветерок. Девушка в футболке стоит в дверях автоматической прачечной, руки сложила на груди, губы искривлены усмешкой. Перкинс, Перкинс, заточенный в теле Перкинса, взирает на все, точно на лунный пейзаж. Пустота, долины и кратеры, черное небо, помощи нет ниоткуда. Надо найти Заха. Надо найти Заха.

Отрезанная голова Нэнси Кинсед плавает где-то рядом, видна краешком глаза.

Посмотри, что они сделали со мной, Оливер. Я хотела танцевать. Девичьи мечты.

Отгоняя призрак, Оливер передернул плечами. Пристально уставился на камни под ногами. Он-то тут при чем? Городские шишки Нью-Йорка. Демократы, республиканцы, ФБР. Вот уж в чем никогда не собирался участвовать.

Голубые глаза глядят на Оливера сверху вниз, а он вспоминает женщину в кожаной маске. Неужели Тиффани? Он еще тогда подумал о ней, когда смотрел на фотографию, сидя перед Муллигеном, не в силах выдавить из себя ни слова. Молчание, стеклянная стена. Слова, точно легкокрылые бабочки, разбиваются о стеклянную стену и умирают. Внутри — смерть, пустыня, лунные долины.

Боже мой, и это называют депрессией?

Похоже на то. В голове панически бьются мысли — найти Заха, позвонить бабушке, скорее-скорей — а наверху прочная нерушимая корка вечной тоски. Вернуть, вернуть тех, кого любил. Хоть бы одно знакомое лицо, проблеск в лунном пейзаже оцепеневшей души.

И вновь возвращается память к домику на Лонг-Айленде. После рождения Заха семья переехала в Порт-Джефферсон. Маленький белый коттедж, раскосые глазки-окна на втором этаже под пряничной крышей, пологий холм позади. Склон тянулся от калитки Хартиганов до двери в погреб, принадлежавший Перкинсам. Зимой горка покрывалась блестящим снегом. Вот о чем вспоминал Перкинс: он, крепко обхватив Заха, сидит в санях с рулем. Братишка укутан шарфами по самые уши, шапка низко надвинута на лоб, в глазенках страх и восторг; малыш, открыв рот, таращится на убегающую из-под полозьев серебряную полосу. Ноги в нелепо огромных валенках вытянуты на сиденье.