Час зверя

Скорей!» Нэн уже даже начала дергаться в ожидании пронзительного шепота, выползавшего из телефона: «Нэнси! Зайди ко мне! Немедленно!»

На стене в кабинете Фернандо висела фотография; Нэн разглядела ее, пока проходила мимо. Двухстраничный разворот из «Даунтаунера». Статья появилась примерно четыре месяца тому назад. Давая интервью, Фернандо впервые упомянул о своем намерении занять кресло губернатора. «Развернуть знамена» — так он это определил. Тут-то и началось повальное безумие. Фотограф из журнала заявился в офис и целый день таскался за Фернандо по пятам. Фернандо старался задобрить парнишку, как только мог. Хлопал его по плечу, отпускал соленые шуточки, а в конце дня пригласил его вместе с подружкой на ужин. В результате и появилась эта картинка, готовый плакат для избирательной кампании: Фернандо сидит за рабочим столом, за его спиной открывается захватывающий вид на Манхэттен. Знаменитый юрист закатал до локтя рукава рубашки, худые руки напряглись, даже вены проступили, все его щуплое тело готово развернуться, точно пружина, он вот-вот перепрыгнет через стол и вскочит прямиком в камеру. Его тонкое лицо, словно бритвой высеченные черты сияют энергией и предчувствием торжества. Наш губернатор Фернандо. Стоило Нэнси взглянуть на этот портрет, и в животе забурчало от волнения.

Вновь вздохнув — то был даже не вздох, а подавленный стон, — Нэн вошла в свой кабинет. Уж ее-то столик был прибран не хуже мамочкиной шкатулки для шитья. Бумаги распределены стопками по углам. Спереди — клавиатура компьютера. Монитор чуть приподнят, экран деловито обращен в сторону кресла.

Швырнув сумочку на стол, Нэнси прямиком направилась к окну. Голова вновь пошла кругом, она почувствовала, что ей просто необходим глоточек чистого воздуха. Рванув снизу тяжелую деревянную раму, Нэнси со скрежетом отворила окно и, выставив голову наружу, вдохнула аромат умирающих листьев и выхлопных газов.

С высоты двенадцатого этажа она отчетливо слышала гудки автомобилей на Уоррен-стрит, порой различала даже четкие шаги внизу на тротуаре, парадный марш по понедельникам — на службу. Глянула налево. У карниза, над самым ее плечом, пристроилась горгулья, нелепое создание из белого камня в высоком колпаке. Свешивается вниз, точно разглядывает улицу. Рожа искажена диким, безумным смехом. Нэнси отвернулась от нее, посмотрела направо. Извернувшись, она могла даже разглядеть краешек Бродвея, платаны, столпившиеся в парке, белый свод Сити-Холла и статую, приподнявшую весы над погибающей листвой.

Нэнси радостно впитывала воздух, глаза ее широко раскрылись, взгляд с любопытством вбирал все вокруг. Вновь посмотрела налево.

Чудище тоже успело повернуть голову. Теперь оно усмехалось прямо в лицо Нэн. Кривая рожа в каких-нибудь шести дюймах от ее лица.

— О-ой! — Нэн рывком втянула голову обратно в комнату и, отшатнувшись от окна, прижала руку к груди. Сердце бьется, точно хочет вырваться между пальцев. Остановилась. Челюсть отвисла. Покачала головой и рассмеялась над собственной глупостью.

— Ну и ну! — сказала громко.

Почудится же такое! Господи Боже! Приложила руку тыльной стороной ко лбу. Может, жар поднялся?

— Господи! — воскликнула она и решительно направилась к окну. Снова высунула голову наружу. В первое мгновение испугалась: а вдруг это существо и впрямь уставится на нее.

А то и вовсе — подползет к ней совсем близко? Ой-ой-ой.

К счастью, каменное изваяние вернулось на свое законное место. Таращится себе на октябрьскую улицу. Сидит неподвижно, как и подобает куску камня. Нэн усмехнулась.

— Простите, чем могу помочь? — внезапно прозвучал за ее спиной незнакомый голос. Нэн резко обернулась и как треснется головой о раму!

— Ух! Черт побери! — вырвалось у нее. Пятясь и потирая затылок, она вползла обратно в кабинет. Тут какая-то женщина. Стоит в проходе.

Чернокожая, с тонкой талией и внушительным бюстом. В модном ярко-красном платье, прекрасно гармонирующем с черной кожей и алой помадой. Под мышкой негритянка зажала папку с бумагами. Выжидающе улыбается, поглядывая на Нэнси.

Нэнси, однако, еще с минуту растирала ушибленное место.

— Ох, — проворчала она сквозь зубы, — больно-то как.

Негритянка не трогалась с места, терпеливая улыбка словно приклеилась к ее губам.

— Чем могу вам помочь? — вновь завела она.

— Да ничем, — немного растерянно отвечала Нэн. — Так мне кажется. — Она наконец оторвала руку от ушиба. — Почему вы спрашиваете?

— Я думала, вы кого-то ждете? — намекнула негритянка.

— Да нет же. Нет. Это мое место. Вы что, новенькая? Здесь мой кабинет.

При этих словах негритянка издала легкий смущенный смешок.

— Право же, нет, — возразила она, — вы, верно, ошиблись.

Нэн изумленно уставилась на нее.

— Э… простите? Я не поняла. Что вы хотите этим сказать?

— Вы ошиблись, вот в чем дело, — настаивала негритянка, — это не ваш кабинет.

Нэн внимательно обвела взглядом комнату. Неужто она забрела не в ту келью?

— Я совершенно уверена, мой, — возразила она, медленно произнося слова, — ведь это же кабинет Нэнси Кинсед?

Чернокожая с минуту пристально изучала ее. Какой-то темный взгляд. Чересчур глубокий. Или пустой?

— Ну… да, — после долгой паузы отозвалась она. — Да, это кабинет Нэнси Кинсед. — И тут она покачала головой. Только один раз, медленно, из стороны в сторону. — Но ведь вы же не Нэнси Кинсед.

Зазвонил телефон. Заплакал ребенок. Пустоголовый принялся колотить в дверь.

В первую минуту Эйвис не знала, за что раньше хвататься. Она остановилась посреди пустынной, выкрашенной в белый цвет гостиной, — маленькая, съежившаяся фигурка под раскаленным пузырем лишенной абажура лампы. Руки взметнулись в воздух, пальцы разжались. Миловидное бледное личико застыло.

Телефон продолжал звонить. Младенец звал мать. Пустоголовый изо всех сил барабанил в дверь. Теперь он тоже принялся орать:

— Эйвис! Эйвис, я же знаю, ты дома! Открой дверь, Эйвис. Ты, моя гребаная жена, открывай эту чертову дверь!

Руки Эйвис взметнулись к волосам, поправили короткие кудряшки неопределенного светлого оттенка. Глаза, укрытые толстыми квадратными линзами очков, беспомощно замигали.

— Эйвис! Слышь, Эйвис! Я же знаю, ты тут!

«Малыш плачет», — подумала она. Прежде всего заняться малышом.

— A-а! A-а! А-а! — ритмично доносилось из спальни.

В промежутки между воплями ребенка вонзался звон надрывавшегося на кухне телефона. Бам! Бам! Бам! — грохотали кулаки Пустоголового.

— Это мой ребенок, Эйвис, мой тоже! Ты не смеешь не пускать меня к моему чертову пащенку!

Эйвис, словно оцепенев, продолжала стоять на месте. Все произошло слишком быстро и неожиданно.

Каких-нибудь тридцать секунд назад она мирно сидела в пустой комнате, пристроившись на краешке складного стула у низкого журнального столика. Уронив ладони на клавиши портативной «Оливетти», Эйвис перечитывала страницу, выползшую из каретки. Последняя страница рецензии на «Минус тридцать», роман-триллер, действие которого разворачивается в Нью-Йорке. Ей приходилось писать подобные рецензии, чтобы заработать на пропитание. Читать одну книгу за другой, потом связно излагать содержание, а в конце заключение: удастся ли поставить по тому или иному роману кассовый фильм. Рецензии отсылались в контору «Виктори пикчерс», а потом тамошние продюсеры могли делать вид, будто самолично прочли книгу и вынесли свой вердикт. Шестьдесят долларов за рецензию.

На последней странице последней рецензии Эйвис только успела напечатать: «Триллер городского типа, напряженное действие отчасти напоминает „Марафонца“, главная роль подошла бы Дастину Хофману». Она сидела на складном стуле, перечитывая эти слова.

— Дастин Хофман, — бормотала она. — Подходящая роль для Дастина Хофмана. Мне нечем заплатить за квартиру в следующем месяце, а я сижу тут и пишу о роли для Дастина Хофмана. На какие деньги я куплю малышу новые подгузники, а, Дастин? Отвечай, дурацкий миллионер, растянувшийся на берегу собственного бассейна, где-нибудь на вилле, как ее бишь, и попивающий шампанское! У моего малыша нет приличной одежонки, так-то, мистер Дасти, мистер Хофман, а если б у нас тут случился пожар, ты бы своей мота пожалел, чтобы погасить его и спасти нас. Моя жизнь — сплошное дерьмо, слышишь, ты, киношная задница?! Что же мне делать, Дасти?