Дермафория

Мне нравилось работать при красном свете в темной комнате. Отец переоборудовал наш подвал в фотолабораторию со световой защитой и кладовкой для хранения закрепителей и проявителей. Темная комната была нашим совместным проектом выживания. Последним, что мы сделали вместе, оказалось радио, собранное из катушки медной проволоки и детекторного кристалла. Я думал, что понадобятся стеклянные трубки, лампы и деревянный корпус, но отец покачал головой и объяснил, что ничего такого не надо, что сигналы есть повсюду, надо только научиться их слушать. Теперь то радио собирает пыль в коробке со старыми журналами. Сигналы повсюду.Я почти слышу его голос.

Мы работали вместе: отец клал бумагу под фотоувеличитель и настраивал резкость, а я полоскал фотографии и развешивал сушиться. Звезды на снимках сияли ярче, чем в жизни Он ставил большую выдержку, и они действительно как будто оставляли белые арки крови, от чего у меня кружилась голова, как будто мы снимали само кружение земли. Среди прочих я нашел и свою фотографию, отмеченную длинным белым шрамом и мутной кляксой на том месте, где пропала комета.

Светлячки оставляли за собой дрожащие, как стариковский почерк, хвосты, а там, где задерживались больше чем на секунду, появлялись яркие пятна, похожие на просвечивающие сквозь дождь автомобильные фары. Хвосты тянулись и прерывались на середине, если светлячки мигали. Там, под красным светом, следуя через сияющий лабиринт по петляющей дорожке одного светлячка, блуждая в электрических паутинках, я не замечал хода времени.

Я уже и забыл об этом.

– Неплохо. Теперь вспомнил. Сколько я вам должен?

– Решайте сами, во что оцениваете собственную память.

Шарю по карманам, складываю деньги в пустую коробку из-под сигар.

– Будете здесь завтра?

– Может быть.

– И это ответ предсказательницы?

– А вы станете меня искать, даже если не будете уверены, что найдете?

– Да, стану.

– Вот и поищите. Завтра. Может быть, найдете.

Из фонтана выскакивает пес. Дети испуганно пищат и разбегаются. Остановившись под уличным фонарем, пес отряхивается. Взрыв брызг, подсвеченный сверху, напоминает рождение вселенной – сотни миллионов светлячков вырываются из гнезда и разлетаются во все стороны, но прежде замирают на долю секунды. Стоящий неподалеку мужчина разражается смехом, вытирает крохотные огоньки на стеклах очков, смахивает их со светлых волос, и они осыпаются каскадом на тротуар, как дождик электрических искр. Мне становится не по себе.

Мужчина надевает очки. Знает ли он, что ему посчастливилось присутствовать при рождении вселенной?

– Это Отто, – сказала ты.

Привет, Отто.

– А я Эрик. – Я снова протягиваю тебе руку.

– Приятно познакомиться, Эрик. – Ты подаешь свою, и серебряные браслеты на твоем запястье бросают в воздух щепотки света. – Меня зовут Дезире.

Твой шепот ласкает ухо. Я заключаю тебя в объятия, но тебя уже нет. Твои пальцы соскальзывают с моего сердца, твоя тень на кровати растворяется.

После того как мое сердце расширилось до размеров вселенной, и вся любовь от большого взрыва до последнего шепота бесконечным вихрем пронеслась через меня, мир превратился в одну громадную тюрьму. Галактики съежились до размеров комка мышц под ребрами, мишени для снайпера, расположенной чуть левее позвоночника. Бессонная ночь и наступивший за ней день давят леденящей серой вечностью. Чувство такое, будто умираешь.

Я думал, что скучаю по тебе, Дезире. Я не представлял насколько.

Глава 6

Одно неверное движение, и кожа лопнет как раз посередине тела. Лопнет и отвалится кусками, точно сухая, шелушащаяся краска. Глаза скребут глазницы, и я, когда мигаю, слышу звук царапающего доску мела. Лежу неподвижно, но меня все равно мутит.

Кто-то впивается в бедро. Я отбрасываю простыни и вскакиваю. Комната начинает вертеться. Сначала думаю, что кружится голова, потом понимаю, что дело не в голове. Закрываю глаза – еще хуже. Быстрее и быстрее. Встреча с полом обернется самыми серьезными последствиями – вылетят оконные стекла, обвалится потолок, а мои раздробленные кости и куски мебели разлетятся будто брошенные Богом кубики. Я напрягаюсь, сжимаюсь, но комната перестает вертеться. Опираюсь на стену, наклоняюсь, расчесываю свежий рубец.

Ползаю на карачках, ищу жучка. То ли я его пропустил, то ли это новые, то ли та дрянь, что обосновалась в комнате Джека, перебралась сюда на его позаимствованном на свалке костюмчике и отложила яйца на моем ковре и простынях. Тварь размером с мизинец и цвета собственной тени растворяется на пестрой дорожке под шнуром от лампы и маскируется под старое пятно. Засланные Энслингером люди-жуки поместили его на самом виду.

Он улавливает движение и бросается в угол. Я успеваю накрыть его пустой банкой и просовываю под край горлышка червовую королеву. Он похож на гладкий черный камешек, брошенный в невидимую стену.

Письменный стол весь в порезах и ожогах. Работа тех отчаявшихся и предприимчивых, у кого нашлась бритва, ложка, стеклянная трубочка и газовая зажигалка. В ящике они оставили резиновую ленту, две чертежные кнопки, шариковую ручку с высохшим стержнем и без колпачка, несколько скрепок и тупое лезвие. Убираю банку, и особь мчится к стене, но я поддеваю ее червонной дамой и переворачиваю на спину. Состояние не самое лучшее, однако руки не трясутся, и я уже с первой попытки пронзаю пленника выпрямленной скрепкой.

Его усики-антенны гудят от напряжения. Эти черные волосики длиннее туловища. Они дрожат, взывая о помощи или пытаясь сбросить в улей полученную информацию. Я срезаю их бритвенным лезвием у самого основания, обрывая связь с базой.

Где-то в городе монитор детектива переключается на большой взрыв глазами жучка и хаотичное шипение помех.

Пошел ты, Энслингер!

Голову трогать не следует, пока не выясню, что именно он увидел и услышал, хотя микропроцессор, возможно, уже поврежден. Я отрываю крылышки. Шпион отчаянно вертится. Трудно представить, какими словами может поносить меня электрическое насекомое в предсмертные мгновения, какие проклятия сыплются из его мерзкой пасти. Отделяю лапку за лапкой, крыло за крылом. Вскрываю панцирь, чтобы добраться до основных компонентов, рассекаю голову, разрезаю на четыре части туловище, но не нахожу ничего, что оправдывало бы такие усилия. Ничто не коротит, ничто не искрит, ничто не дымит. Нет ни резисторов, ни транзисторов. Нет кристаллов, диодов, микрочипов – только влажные внутренности. Тот, кто его изготовил, дело знает хорошо, а раз так, то он вполне мог изготовить и других.

Люди с зонтиками ловят автобусы и разговаривают по платному телефону. Они сворачивают в трубочку газету и носят спрятанное в ухе радио. Энслингер следит за мной. Энслингер хочет снова упрятать меня за решетку. Но его интересую не я – ему нужна Дезире. Он подбирается к моей Дезире. Ищет Стеклянную Стриптизершу. Все или ничего из вышеназванного. Я перебираю возможные сценарии. Проверяюсь на ходу, заглядывая в витрины магазинов. Всматриваюсь в лица прячущихся на автобусных остановках. Вот какой-то паренек наклоняется завязать шнурок. Левая нога – нас раскрыли, отходим. Правая – сигнал снайперу на крыше. Светлячок лазерного прицела бегает по затылку. Стрелок ждет последней команды, чтобы потянуть за спусковой крючок и отключить вселенную.

Вывеска гласит – «Форд». На стене светящаяся реклама. Внутри – ковер. То ли серый, толи зеленый, то ли черный. При таком скудном освещении определить наверняка невозможно. Пятна на бильярдном столе – может, кровь, а может, пиво. На музыкальном автомате бумажка со словами «Не работает». За стойкой бармен, на рубашке вышито имя – «Луи».

– Полагаю, Луи – это вы.

Он вытирает стакан серым от грязи полотенцем и смотрит так, словно только что соскреб меня со своего ботинка.