Алекс

Даже тогда я врал. Она заслуживала ангела, а я просто хотел им быть для нее.

В Крипте, часто сидя без сна, я размышлял над тем, о чем должен был ей рассказать; я составлял список того, в чем признаюсь ей, если когда-нибудь увижу снова – например, в убийстве старика Хикса, как я тогда трясся от ужаса, и Флику пришлось держать меня за руки, чтобы они не дрожали. Обо всех сведениях, которые я передавал изгоям, находясь в Портленде, кодированных сообщениях и сигналах – обо всех сведениях, которые использовались неизвестно как и неизвестно для чего. Я признался бы ей в каждой лжи, которую говорил и которую вынужден был сказать. О тех случаях, когда я говорил, что мне не страшно, но был жутко напуган.

И в этих последних прегрешениях: убийстве двух регуляторов.

И еще одного, попавшегося мне на пути.

Потому что когда я расправился с теми двумя, а затем вышел из полуразрушенного дома, чтобы оценить повреждения, я заметил кого-то знакомого: Роман, охранник из Крипты, лежал на груде листьев, а из его груди торчала рукоятка ножа; его рубашка была насквозь пропитана кровью. Но он был жив. Дыхание булькающим звуком раздавалось в его глотке.

- Помоги..мне, - произнес он, задыхаясь. Взгляд его вперился в небо, а глаза закатывались в агонии, дикие, как у больного животного. И я вспомнил слова старика Хикса: «Когда кобыла совсем плоха, ты делаешь ей одолжение, пристрелив ее».

И я сделал это. Я помог ему. Ведь он и так умирал, медленно. Я выстрелил ему в голову, чтобы все быстрее закончилось.

Прости меня, Лина.

Мы потеряли троих в той битве, но оставшиеся из нас отправились дальше. Мы двигались медленно, зигзагообразными путями. Каждый раз, слыша о населенном хоумстиде, мы старались разведать о нем. Роджерсу нравилось находиться в компании людей, собирать информацию, иметь возможность пообщаться с другими борцами за свободу, пополнить запасы оружия, обмениваться товарами. Я же думал только об одном. Каждый раз, когда мы приближались к какому-то лагерю, надежда поднималась во мне с новой силой. Может быть, в этом…может, на этот раз…может, я найду ее здесь. Но чем больше мы удалялись от Портленда, тем больше я волновался. Бесполезно, мне не найти Лину. Я даже не смогу узнать, жива она или нет.

Когда мы добрались до Коннектикута, весна начинала потихоньку вступать в свои права. Леса стряхивали с себя остатки морозной зимы. Лед, сковавший реки, начинал таять. Из-под земли пробивались первые ростки травы и цветов. Удача была на нашей стороне. Погода устоялась; нам удалось подстрелить несколько зайцев и парочку уток. Мы не голодали.

В конце концов, я решил сделать перерыв в своих поисках. Разбив лагерь, мы обосновались в здании старого торгового центра; с разбитыми витринами его низеньких магазинов и выцветшими вывесками парикмахерских или кафетериев и салонов красоты, это место напоминало мне Галерею. Там мы столкнулись с одним торговцем – он направлялся в противоположную сторону, на север Канады. Он остался в нашем лагере на ночь, и вечером, когда мы все собрались у костра, он развернул толстое шерстяное одеяло, в котором носил свои товары для продажи, и высыпал их на землю. Кофе, табак, папиросная бумага, маленькие щипцы, упаковка антибиотиков, иглы для шитья и булавки, две пары очков. (И хотя ни те, ни другие не подошли ему, Роджерс обменял одну пару на нож. Все же лучше, чем ничего.)

И тогда я увидел его. Маленькое бирюзовое колечко на серебряной цепочке, утонувшее в куче разнообразных украшений, годившихся разве что на металлолом. Я тут же узнал его. Лина постоянно носила его как подвеску. Мне приходилось снимать с нее цепочку, чтобы покрыть поцелуями ее шею и ключицы. Я помогал ей справиться с маленькой застежкой, и она смеялась, потому что мне не сразу это удавалось.

Я медленно потянулся к кольцу, будто оно было живое и могло выскочить из моих рук.

- Где ты нашел это? – спросил я у торговца, стараясь сохранять спокойствие в голосе. Бирюзовый камень согревал мне ладонь, словно в нем сохранилась частичка ее тепла.

- Красота, правда? – он хорошо знал свое дело: словоохотливый и красноречивый, парень, знавший, как выживать. – Серебро высшей пробы, бирюза. Должно быть, стоит целое состояние там, на другой стороне. Сорок-пятьдесят баксов, если наличными. Сколько ты дашь за него?

- Я не покупаю, - ответил я. Но я хотел бы. – Просто хотел узнать, где ты его взял.

- Оно не краденое.

- Где? – снова спросил я.

- Одна девчонка отдала мне его, - произнес он – и я перестал дышать.

- Как она выглядела? – Большие глаза цвета кленового сиропа. Мягкие каштановые волосы. Совершенство.

- Черные волосы, - сказал торговец. Нет. Не она. – На вид слегка за двадцать. Имя такое забавное – Птица. Нет, Рэйвен. Она проходила здесь, кстати говоря. Отправилась на юг с целой толпой людей.

Он подмигнул и, понизив голос, произнес: - Обменяла эту цепочку и нож на тест. Ну, вы понимаете, о чем я.

Но я больше не слушал его. Мне не было дела до этой девчонки, Рэйвен, или как там ее звали – но я знал, что она могла снять эту цепочку с Лины. Я знал, что это могло означать: Лина мертва. Но также это могло значить, что ей удалось выжить, что она присоединилась к хоумстидерам, двигавшимся на юг. Должно быть, Лина продала свою цепочку этой Рэйвен, потому что нуждалась в чем-то.

Мне оставалось только надеяться.

- Где она была? – я поднялся. Уже давно стемнело, но я больше не мог ждать. Это был первый – и единственный – ключ к поиску Лины.

- Большой склад, сразу за пределами Уайт Плэйнс. Их там была целая группа, две-три дюжины человек. – Он нахмурился. – Точно не будешь покупать?

Я все еще сжимал в руках цепочку.

- Точно, - ответил я, осторожно положив ее обратно на груду украшений. Я не хотел оставлять ее, но все, что у меня было – это пистолет, который мне дал Роджерс, и нож, который я стащил у убитого регулятора вместе с парочкой удостоверений. Мне нечем было платить.

Роджерс выяснил, что мы прошли десять миль к западу от Бристоля, штат Коннектикут; это означало, по грубым подсчетам, что нам оставалось миль сто до Нью-Йорка, и примерно семьдесят до Уайт Плэйнс. Я мог пройти тридцать миль за день, если местность позволяла, не останавливаясь на ночевку дольше, чем на пару часов.

Я должен был попытаться. Хотя я понятия не имел, куда держала путь Рэйвен и ее люди, и Лина – если она была с ними. Все это время я просил, умолял подать мне знак о том, что она жива, указать мне путь, по которому искать ее, – и мне указали.

Скажу вам кое-что о вере: она помогает.

Роджерс выдал мне рюкзак с фонариком, брезентовую палатку, чтобы я мог переночевать, и столько еды, сколько он мог дать. Он сказал, что это безумие – выдвигаться в путь сейчас, ночью, в кромешной тьме, да еще и одному. И он был прав. Это было безумием. Амор делириа нервоза. Самая смертоносная из всех смертоносных сущностей.

Иногда я думаю: а что, если они были правы все это время, все эти люди с другой стороны, из Зомбилэнда? Может, было бы лучше, если бы мы не любили. Если бы мы не теряли. Если бы наши сердца не растаптывали в прах, не разбивали вдребезги; если бы нам не приходилось латать их, ставить заплаты снова и снова, пытаясь прикрыть наши раны, до тех пор, пока мы бы не стали похожими на Франкенштейнов – монстров, покрытых швами, перебинтованных старым тряпьем.

Если бы мы могли просто плыть по течению, падать, как снег.

Таков и есть Зомбилэнд: занесенный снегом, холодный и спокойный. Как мир после снежной бури, умиротворенный, молчаливый, укутанный тишиной и абсолютно бездвижный. Во всем этом есть своя определенная красота.

Может, было бы лучше, если бы мы ничего не чувствовали.

Но разве может кто-то, кто однажды видел лето – изобилие зелени, небо, точно освещенное электричеством, яркие брызги рассвета, буйство цветов и теплый аромат меда, витающий в воздухе – выбрать зиму?