Есенин

— Врешь! — вскочил Есенин.

— Молчать! — рявкнул следователь. — Сядьте! Продолжай!

— Пьяный Есенин, с эстрады обращаясь к публике, произнес грубую до последней возможности брань по-матушке… Начался скандал, перешедший в драку. Кто-то из публики позвонил в ЧК и попросил прислать комиссара для ареста Есенина. По приказу товарища Рекстынь прибыл и произвел арест. Вот показания свидетелей.

— Все? Читайте! — приказал Матвеев.

— Слушаюсь! — Откашлявшись в кулак, Самсонов начал читать, с трудом разбирая почерк свидетелей: — Заявление милиционера Громова, пост № 231: «Ко мне на пост пришел служащий из кафе «Домино» и просил взять гражданина, который произвел драку. Когда пришел туда и вежливо попросил уйти из кафе, он стал сопротивляться, кричать: «Жиды предали Россию! Бей жидов!» Прошу привлечь гражданина Есенина к ответственности по статьям 176, 88, 157 и 219 и за погромный призыв. Громов».

Самсонов передал листок следователь.

— Все? — спросил тот.

— Нет! Вот еще несколько лиц дали краткие показания. Милиционер Дорошенко: «Есенин позволил себе нанести словесное оскорбление советской рабоче-крестьянской милиции, называл всех находящихся «сволочью» и другими скверными словами».

Милиционер Каптелин показал: «Гражданин Есенин говорил по адресу находящихся в кафе: «жулики», «паразиты» и т. д.». А милиционеры Ходов и Нейберг показали: «Гражданин Есенин кричал: «Хрен вам всем, а не стихи!» и позволял похабные жесты». Все! — закончил Самсонов, вытерев вспотевший лоб.

— Посетителями кафе «Домино» одни милиционеры, что ли, были? — с усмешкой спросил следователь, разглядывая показания свидетелей.

Есенин громко захохотал.

— Случайно… проходили случайно мимо, товарищ комиссар, — поняв свою оплошность, промямлил Самсонов.

Следователь встал, прошелся по кабинету, встал позади Есенина.

— Так что скажете, гражданин Ясюнин Сергей Александрович?

— Есенин я! Е-се-нин! Поэт Сергей Е-се-нин! Прошу не коверкать мою фамилию, — крикнул Есенин, вскочив со стула. — А это, — кивнул он на бумажки на столе, — все ложь! Все было не так! Никакого скандала я не делал! Пока ждал своего выступления… немного выпил. Когда начал читать стихи… публика вела себя хамски… свистели… оскорбляли… требовали еще стихов… А один вылез на эстраду и спросил меня, против ли я жидов или нет, на что я и выругался… Ну… послал его по-матушке… Назвал его провокатором и… толкнул тихонько в лицо кулаком, после чего он слетел с эстрады в публику. Был ли он милиционер… Откуда мне знать? А что потом было… и кто кого бил, я не помню. Шумно было. Тихо стало, только когда этот, — кивнул он на Самсонова, — этот стал стрелять… А у меня тоже были свидетели… сестра моя Екатерина Есенина и секретарь газеты «Беднота». Бениславская. Вы их спросите… Что ж, только милиция?

— Их показания не учитываются, они лица заинтересованные.

— А милиция — не заинтересованные? — возмутился Есенин.

Следователь выразительно посмотрел на Самсонова.

— Что ты на это скажешь, товарищ Самсонов? А?

Самсонов медленно подошел к Есенину и с размаху ударил его по лицу. Есенин упал навзничь, мгновение полежал и, вытирая кровь с губы, сплюнул на пол, а потом тяжело поднялся, сел на стул.

— Ничего, это я споткнулся… о камень… Это к завтрему все заживет.

— Заживет? — Следователь опять поглядел на Самсонова, и тот снова с размаху ударил Есенина.

От такого удара Есенин не сразу пришел в себя. Следователь налил воды в стакан, плеснул ему в лицо. Самсонов поднял и посадил Есенина на стул и остался стоять рядом, придерживая за плечо, чтобы тот не свалился.

— Известны ли вам причины вашего ареста?

Есенин отрицательно помотал головой.

— Вы обвиняетесь в контрреволюции! Да! Да! — заорал следователь Матвеев.

— Ни хера себе! — Есенин попытался улыбнуться разбитыми губами, но от боли закрыл рот рукой. — Да мои политические у-у-убеждения в отношении Советской власти… У-у-у! — простонал он. — Ой блядь! Лo-яль-ны! У меня даже имеется, — Есенин засунул руку карман, достал платок и прижал к кровоточащим губам, — имеется ряд произведений в… ре… в революционном духе!

— А кто может подтвердить эту вашу лояльность и благонадежность? Сестра?

— Народный комиссар Луначарский! Киров! Калинин! И… ряд других общественных деятелей, — с гордостью выкрикнул Есенин. На глазах его от обиды выступили слезы.

Чекисты переглянулись.

— Как вы смотрите на современную политику Советской власти? — спросил следователь, словно издеваясь над беззащитностью Есенина.

— Сочувственно… С пониманием, — и, оглянувшись на Самсонова, покосившись на его кулаки, добавил: — Каковы… бы… проявления этой власти… ни были…

— Похвально! — засмеялся Матвеев. — Похвально! Кто может взять вас на поруки? Кроме Кирова, конечно?

Есенин обхватил голову руками, бережно покачивая ее, словно больного ребенка, простонал:

— Кроме Кирова… За меня может поручиться… только Георгий Устинов. Устинов, позвоните… он сотрудник правительственной газеты. Больше сказать нечего. Я не могу больше. Голова моя… — Последние слова Есенин прошептал, падая со стула на пол.

Следователь нажал на кнопку звонка и сказал вошедшему конвоиру, кивнув на лежащего Есенина:

— В камеру его!

— В одиночку? — спросил Самсонов, помогая Есенину подняться на ноги.

— Нет! — ответил Матвеев, а когда пошатывающегося Есенина конвоир вывел из кабинета, тоном, не терпящим возражений, добавил: — Пусть из наших кто-нибудь с ним посидит. Поэты народ болтливый! На допросы не вызывать, и пусть доктор Перфилье подлечит его. Пьяная драка в их бардачном кафе тянет лишь на статью сто семьдесят шестую — хулиганство. Свидетельства одних твоих милиционеров — говно! Тоньше надо работать, Самсонов! Поэзию его почитай… Узнай про друзей его… Знаешь их? Ганин… Орешин еще…

Самсонов, поглаживая свои кулачища, добавил:

— Всех знаю. Наседкин… Клюев… Кусиков…

— К Устинову приглядеться надо. Вот где может быть дело, понял? А Есенина подержим, пока из его поручителей кто-нибудь не явится. Все! Действуй!

Узкая как склеп камера в тюрьме ВЧК. На койке, свернувшись калачиком спит Есенин.

Из забранного решеткой мутного от грязи выходящего во двор тюрьмы окна послышался рев мотора и вслед за ним раздались выстрелы и истошные душераздирающие крики: «За что?! Будьте вы прокляты!! Убийцы!! Да здравствует революция! Я жить хочу! А! А!»

Есенин очнулся, вскочил с койки и, пошатываясь, подошел к окну. Эти вопли и рев машин образовали какой-то сверхъестественный гул.

«Уж не ад ли это? — промелькнуло у него в голове. — Господи, где я? — Потрясенный услышанным, Есенин отпрянул от окна и, обернувшись, увидел сидящего на койке черного человека. — Что это со мной? Видения какие-то!» Он протер глаза кулаками.

Видение зашевелилось и оказалось соседом по камере.

— Что это? — спросил Есенин, протянув руку к окну.

— Плохо слышишь? Стреляют! Людей стреляют, сволочи!

Лицо Есенина, и без того бледное, стало как мел.

— Как стре… стреляют?

— Как скотину! Без суда и следствия. Достаточно одного доноса, и… финита ля комедия! Се ля ви, мой друг! Отсюда только два выхода: либо ты сознаешься во всем, либо вот! — кивнул он на окно и, откинувшись на кровать, пропел: «И никто не узнает, где могилка твоя!»

Есенин присел на краешек своей койки и растерянно запротестовал:

— Они не посмеют со мной так! Я… Меня лично знают Киров, Фрунзе, Луначарский!.. Вы же не знаете, кто я!

— Знаю! Есенин. Сергей Есенин… Я сразу тебя узнал, как притащили… Уже вторые сутки я за тобой ухаживаю. Горячка у тебя приключилась, Сережа! — Сосед поднялся. — Вот так-то, Сергей Александрович! А до тебя Гумилев здесь сидел… После расстреляли его… в Петрограде. — Сунув руку под подушку, достал кусок хлеба. — На-ка вот, подкрепись. Баланду твою я съел.

Есенин взял протянутый хлеб, втянул носом его запах, зажмурился от удовольствия.