Есенин

— Стой! Стой! Ну пожалуйста!

Лошадь остановилась. Извозчик, встав на козлах, заорал:

— Ты что, мать твою разэдак! Жить надоело?!

— Миленький! Родной! Пожалуйста! Срочно надо в больницу! — умоляюще сложила Галя руки. — Поскорей! Я заплачу!

— Ладно, садись! В какую больницу-то?

— В Шереметевскую! Только вон ту девушку захватим, — указала она вслед бегущей Кате.

Извозчик хлестнул лошадь. Та коротко заржала и понесла.

Спустя некоторое время к кровавому пятну на заснеженном тротуаре подошел чекист.

Оглядев следы, он по-волчьи потянул носом воздух. Достал милицейский свисток и засвистел.

Глава 7

ШЕРЕМЕТЕВСКАЯ ГОРЯЧКА

Отдельная палата Шереметевской больницы. На кровати с забинтованной рукой лежит Есенин. Он без сознания. Около него сидит пожилая сиделка, время от времени смачивая полотенце в тазике с водой и прикладывая его ко лбу Есенину.

— Тихо, тихо, родимый! Успокойся, касатик!

— Пропустите меня! Что вы делаете? Вы с ума сошли! — мечется в горячечном бреду Есенин. Ему привиделся расстрел царской семьи. Но когда в подвале Ипатьевского дома собрались все Романовы и Юровский, председатель ЧК Екатеринбурга, зачитал им смертный приговор, ему почудилось, что вместо царя сидит сам Есенин, на руках у него его сын Юрий, рядом с ним Райх, Бениславская, Ганин, Наседкин, Приблудный, Орешин, Мейерхольд.

«Вы с ума сошли! Вы с ума сошли, неужели пришла пора? А казалось, еще вчера… дорогие мои! Дорогие! Хорошие!» — беззвучно кричит свои стихи Есенин, пытаясь руками защитить сына от града пуль.

И далее, как в калейдоскопе, одно видение страшней другого: проткнутая штыками, отчаянно сопротивляющаяся Зинаида Райх кричит:

«Вы не знаете, никто не знает! Мы остались сиротами!» — и падает в лужу крови.

Мейерхольд зажал руками лицо. Сквозь его пальцы сочится кровь.

«Я виноват… я не вынес пыток! Простите! Я всех оклеветал! Я боюсь боли! Ты ж обещала, Зиночка!» — упал он на колени перед мертвой женой.

Сошедший с ума Ганин, дико хохоча, дергает Есенина за раненую руку:

«Я говорил, нужен был террор… взорвать их всех! Я могу… назначить тебя, Есенин, министром просвещения! Я умею делать бомбы! Бомбы! Вот, Есенин, гляди! Вот! — швыряет он невидимые бомбы в чекистов. — Кх! Бум! Бум!»

Бениславская с простреленной головой подползла к Есенину и, обхватив его колени, прижалась к нему.

«Ни о чем не жалею! Здесь все самое дорогое!» — шепчут мертвые губы.

Один из палачей, очень похожий на Ленина, стряхивая кровь с рук, пытается доказать свою непричастность к изуверской казни.

«Я умываю руки, Феликс Эдмундович! Я люблю только перепелиную охоту… Дорогой Феликс Эдмундович, прошу вас спасти жизнь поэта Сергея Есенина — несомненно, самого талантливого в нашем Союзе».

«Но несчастье в том, — вмешивается главный расстрельщик, сняв запятнанное кровью пенсне, — что Есенин вследствие своего хулиганского характера и пьянства не поддается никакому врачебному воздействию…» Нацепив пенсне, он поднимает наган и целится в Есенина…

«Но все равно жаль парня, жаль его таланта и молодости, товарищ Свердлов. Он много еще может дать благодаря своему необыкновенному дарованию! — картавит Ленин, вытирая кровавые руки о Свердлова. — Крепко жму руку! С партийным приветом! Ваш Ленин! С приветом, ха-ха, ваш Ленин! Ваш Ленин! Ваш Ленин, ха-ха, с приветом! Ленин с приветом! Ха-ха-ха!» — хохочет бездушный даун.

Дзержинский, вперив в Есенина свой стальной взгляд, грозит ему пальцем:

«Вы еще до сих пор живы?! Как же вы живете таким незащищенным? Смотрите! Яков Михайлович, покажите Есенину, как расстреливают людей!»

Есенин обернулся и вновь увидел царскую семью как на фотографии.

Императрица ласково улыбнулась:

«Почитайте нам свои стихи, Сергей Александрович! Почитайте, не стесняйтесь, здесь все свои, здесь вас любят. Княжна Анастасия, попроси поэта!»

Анастасия стала медленно раздеваться…

«Хорошо! Я прочту стихотворение, Русь», — согласился Есенин, зачарованно глядя на обнаженную княжну.

Он хотел было продолжать, но княжна Анастасия подошла вплотную и, прижавшись своим прекрасным молодым телом, закрыла его рот страстным поцелуем. И через этот поцелуй в Есенина полилась какая-то неземная, целительная сила жизни. Горячечные видения растаяли, как туман над рекой. Он стал глубже и спокойней дышать, судороги прекратились. Сиделка вытерла пот с его лица и, перекрестив, прошептала:

— Слава богу! Беда миновала, касатик! Теперь поспи. — Она поправила ему подушку под головой и, поплотней укутав серым больничным одеялом, вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Прошло несколько дней. Узнав, что в больнице лежит такая знаменитость, медперсонал и ходячие больные стали наведываться к Есенину послушать, а то и просто поглазеть на него. «Надо же! Сам Есенин!»

Есенин никому не отказывал в общении.

Однажды, когда Галина Бениславская в очередной раз пришла его навестить, то застала такую картину: больничная палата была битком набита медперсоналом — врачи, сиделки, больные, коим не нашлось места в палате, теснились в дверях. В коридоре тоже стояло много желающих послушать самого Есенина.

А Есенин, сидя на больничной койке в халате, с перевязанной рукой, читает:

Он не читает свое стихотворение, он хрипит, рвется изо всех сил с больничной койки и в такт бьет о железную кровать забинтованной рукой:

Голова Есенина бессильно склонилась, голос прервался. И не как поэт, читающий свои стихи, а как человек, который рассказывает жуткую правду своей жизни, совсем тихо прошептал:

Есенин читал, а многие из медсестер плакали, вытирая слезы концами белых косынок. Один врач прошептал другому:

— Он пришел в наш мир либо запоздав, либо преждевременно…

Полковник Хлысталов идет по институту Склифосовского в сопровождении главврача.

— Вы знаете только, что Есенин был госпитализирован с порезанной рукой в начале двадцать четвертого года, так?