Я слышу тишину

   Должно быть, будет синяк.

   10

   Звуки музыки привели меня в библиотеку. Джонатан сидел за роялем и играл какую-то необычную пьесу со странным рваным ритмом. Как я уже говорила, я мало что понимаю в классике (признаться, никакая музыка вообще не вызывает у меня эмоционального отклика), но эта мелодия звучала тревожно и странно, словно речь взволнованного, умственно нездорового человека. Должно быть, у того, кто написал ее, в голове был хаос, а на душе - тяжесть.

   Внезапно музыка прервалась. Джонатан обернулся и взглянул на меня: возможно, увидел отражение в гладкой поверхности рояля, а может, просто ощутил мое присутствие. Я замерла на месте. Ярдли говорил, что Джонатан не в духе, и возможно, я зря ему помешала.

   Впрочем, на мой взгляд, он вовсе не выглядел расстроенным и раздраженным. Разве что немного усталым - я не могла не отметить его бледность, как и темные тени, что залегли у него под глазами. Должно быть, ночью он плохо спал, - от этой мысли меня кольнуло сочувствие.

   Но тут Джонатан улыбнулся своей чудесной открытой улыбкой, и все мудрые мысли тотчас же улетучились у меня из головы. Просто поразительно, какое влияние на меня имел этот человек!

   - Добрый день, - сказал он приветливо, поднимаясь в места, чтобы встретить меня. - Выспались?

   Отвечая на приветствие и вопрос, я с удовольствием отметила, что происхождение Джонатана не отразилось на его вкусе: несмотря на ранний час и домашнюю обстановку, он был гладко выбрит и безупречно одет. Никаких идиотских джинсов или растянутых футболок, столь любимых его соотечественниками. На Джонатане были легкие серые брюки и белая рубашка, выгодно подчеркивающие его загорелую кожу и темно-карие глаза. Но прежде, чем я успела рассмотреть его обувь, Джонатан слегка наклонился и быстро коснулся губами моей щеки. Пахло от него восхитительно - чем-то чистым и свежим, словно колкий морозный воздух, смешанный с перцем. - Вы потрясающе выглядите, - добавил он с легкой улыбкой.

   От его прикосновения щека все еще горела, будто Джонатан поставил на мне несмываемое клеймо. Губы его, как я успела отметить, были теплыми и сухими - никаких мокрых поцелуев, просто дружеское приветствие.

От его близости ноги стали ватными, и мне пришлось незаметно опереться о крышку рояля, чтобы не упасть.

   - Что вы играли? - спросила я, надеясь хотя бы ненадолго отвлечься от мыслей, которые он у меня вызывал.

   - Это? - Джонатан отступил и посмотрел на рояль, словно вспоминая. На лицо его набежала тень. - "Варварское аллегро". Это написал Бела Барток [1]. Вам понравилось?

   Мне было страшно сказать какую-нибудь глупость о непонятном для меня предмете, который при этом явно имел для него значение.

   - Очень экспрессивно, - осторожно сказала я. - И... мятежно? Чем-то похоже на джаз.

   Его брови поползли вверх, а красиво очерченные губы приоткрылись от удивления.

   - А ведь и правда, - заметил Джонатан, улыбнувшись. - Действительно, похоже на джаз. И в этом есть что-то мятежное, да. Вот здесь... - он пододвинул для меня стул, а потом сел к роялю и сыграл быстрый рваный фрагмент.

   Его лицо неуловимо изменилось - словно Джонатан не извлекал звуки из рояля, а слышал внутри себя. Это было одновременно прекрасно и пугающе.

   - Вам нравится эта пьеса? - спросила я, когда музыка смолкла.

   Джонатан провел по клавишам кончиками пальцев, а потом посмотрел на меня.

   - Очень, - признался он. - Но я никогда не играю ее на концертах.

   - Почему?

   - Моя мама ненавидела ее, - ответил Джонатан, продолжая вести какую-то легкую мелодию. Вид его длинных пальцев, двигающихся с немыслимой быстротой, завораживал.

   - Ненавидела?

   - Она умерла.

   - Простите.

   - Ничего страшного. Это было давно.

   Джонатан на секунду прикрыл глаза, словно вспоминая.

   - Я разучил ее, когда мне было тринадцать, - продолжил он тихо. - Это очень сложная вещь, быстрая, не каждому взрослому музыканту под силу... Я ужасно собой гордился. Мне хотелось сделать маме сюрприз... Но когда я начал играть, она вдруг встала и молча вышла, - Джонатан снял руки с клавиш и сложил на коленях, глядя в пустоту. - Я не мог понять, что случилось, а она молчала - просто игнорировала меня с моими вопросами три недели. За это время она не сказала ни единого слова.

   Голос Джонатана дрогнул, и он замолчал. Я поколебалась, прежде чем прервать затянувшуюся паузу.

   - А потом?

   - А потом все вдруг прекратилось, - сказал он уже своим обычным голосом. - Она просто снова начала говорить со мной, как ни в чем ни бывало. Я был так рад, что больше ни о чем ее не спрашивал. Уже после, намного позже я понял, в чем дело. Маме показалось, что это бунт, что-то вроде заявления, понимаете? Как будто я пытался сказать ей, что не хочу больше играть или что она слишком сильно на меня давит. Услышав "Аллегро", мама решила, что таким образом я выражаю протест. Но я просто хотел ее порадовать. Думал, что так она будет гордиться мной еще сильней, но... Я просто хотел ее порадовать.

   Он снова замолчал, а потом осторожно опустил крышку. Не зная, как реагировать, я поддалась безотчетному порыву и положила руку поверх его.

   - Это прекрасная мелодия, - искренне сказала я. - И вы изумительно ее играете. Жаль будет, если ваши поклонники не смогут ею насладиться.

   - Спасибо, - ответил Джонатан едва слышно. - Может, когда-нибудь я и правда ее сыграю. Однажды, когда она перестанет напоминать о мне грустных временах.

   Его глаза были так близко, что я ничего не видела, кроме них. Моя рука все еще лежала поверх его, и он накрыл мои пальцы другой ладонью.

   - Могу я спросить? - Джонатан погладил ткань моей перчатки. - Вы всегда их носите?

   Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

   - Почему? Не хотите прикасаться к грязи?

   Его откровенность требовала ответной искренности с моей стороны. Я покачала головой.

   - Нет. Это из-за моей сестры. Она меня вырастила. Когда родители погибли, она стала мне и папой, и мамой... Это было тяжело, сейчас я это понимаю - ведь ей было всего восемнадцать, - запнувшись, я взглянула на Джонатана; он слушал со всем вниманием. Кончик носа вдруг нестерпимо зачесался, и мне стоило неимоверных усилий сдержаться от нервного почесывания. Контролировать себя помогало лишь то, что Джонатан смотрел на меня в упор и при этом не выпускал моей руки. Так что я досчитала до пяти и сделала медленный вдох, прежде чем продолжить. - Я постоянно с ней спорила, все делала наперекор - маленькие дети ведь всегда ищут у взрослых слабину. Чем сильнее Мира злилась, тем больше я шалила и капризничала. И однажды, когда я отказалась мыть руки, она сорвалась: притащила в ванную, открыла кран с горячей водой и держала мои руки под водой, пока у меня кожа не покрылась волдырями... Это было так больно, просто ужасно! Но еще хуже было чувство вины: ведь это я своими капризами вынудила ее так поступить. Если бы я вела себя, как полагается, она бы не разозлилась и не вышла из себя, понимаете?

   Бросив быстрый взгляд на Джонатана, я осеклась. На него было страшно смотреть: его челюсти сжались, а глаза потемнели. Казалось, он и сам на грани срыва.

   - Сколько вам было лет? - с трудом спросил он. - Когда это случилось?

   - Года три или четыре... Я не помню. Какое это теперь имеет значение?

   Джонатан на секунду зажмурился, точно отгоняя кошмарные видения.

   - Вы правы, - он прерывисто вздохнул. - Никакого. Ваша сестра - где она сейчас?

   - Умерла.

   - Хорошо, - это вырвалось у Джонатана явно непроизвольно, но он тут же овладел собой. - Простите. Я имел в виду - мне очень жаль.

   - Все в порядке.

   Говоря это, я почти не лукавила. Признаться, он был не первым, кому я рассказывала свою историю. С каждым разом это было чуть-чуть легче.

1

 Бела Барток (1881 -- 1945) - венгерский композитор. Родился в Трансильвании в семье школьной учительницы.