Аромат обмана

Но он же поддался Лильке!

Евгения больше не могла справиться со слезами. Капли влаги вытекали одна за другой, но еще секунда — их поток не перекрыть, пока сам не иссякнет.

Она приподнялась на подушке, ей не хотелось и в эту ночь спать на мокрой. Потом, прислонясь спиной к стене, вытирала слезы кулаками.

Доводы разума плохо сочетаются с отчаянием. К счастью, оно не бесконечно. Рано или поздно найдется точка, дойдя до которой скажешь себе: то, что случилось, пошло на пользу. Как, впрочем, все в этом мире идет на пользу — тебе или другим. Так рассуждала Евгения, понемногу приходя в себя.

Борьбе с отчаянием помогала и Лилькина уверенность — она ни разу не сказала, что сожалеет о сделанном.

Вот она, Евина слабость, корила себя Евгения. Это женское желание прощать мужчину, терпеть и верить в случайное помрачение разума. Не-ет, Лилька все сделала правильно. Иначе вышла бы самая ужасная ошибка в жизни — поверить тому, кому верить нельзя.

Что ж, Костя никуда не делся, теперь он просто знакомый. Вот и все. Она не собиралась спрашивать ни Лильку, ни его, будут ли они и дальше встречаться. Ей-то что?

Евгения все сильнее укреплялась в мысли, будто в любой неприятности, если постараться, можно найти что-то полезное. Ведь это же удача — Костя не успел перевезти к ней свои вещи, иначе его отъезд отсюда походил бы на настоящий развод.

Она представила себе, как он кидает рубашки, носки, бритву и много чего еще в большие сумки, потом выносит их… Ох… Она морщилась, а сердце обливалось слезами.

Евгения обнаружила еще один плюс — ее мать на самом деле не слишком одобряла ее намерение соединиться с Костей сейчас и здесь. Но Ирина Андреевна давно позволила дочери самостоятельно принимать важные жизненные решения.

Однако она предупреждала:

— Трудно учиться в университете и быть женой. Ты не думаешь, что имеет смысл закончить учебу, а потом…

— Но у нас будет… пробный брак… — объясняла дочь.

— Когда снимаешь пробу с чего-то, — насмешливо заметила мать, — ты хочешь узнать вкус настоящего продукта… Пробовать то, что сделано на пробу, — никакой чистоты эксперимента.

Но… Если бы ничего не случилось, сейчас она лежала бы, уткнувшись в Костино плечо. И никогда бы не узнала, что он может ей изменить.

Внутри засаднило — больно, неловко. Она поежилась, отлепилась от стенки и легла. Новое чувство подталкивало к какой-то мысли. Евгения хотела поймать ее, отвлечься от надоевших и утомивших. Слезы просохли, она уставилась в синеющее утром оконное стекло. Спине стало тепло, потом жарко… Казалось, тело согревает песок на морском берегу. Там, где они познакомилась с Костей.

А было это так. Ирина Андреевна отправила дочь в Грецию, на остров Родос, летом, после второго курса. Но не отдыхать на море, не загорать на горячем песке, а выполнить «послушание», как называла это мать.

Дело в том, что Ирина Андреевна состоит в международной женской организации под странным для непосвященных названием «Клуб сестер Лоуренса Аравийского». Она вошла в этот клуб после смерти матери, поскольку членство в нем передается по наследству. Будущие «сестры» готовятся войти в организацию заранее. Таким, как Евгения, полагается выполнить «послушание» — два месяца ухаживать за престарелыми членами, которые приезжают отдохнуть в Линдос, старинный городок на Родосе.

— Почему я не видел тебя в Москве? — первое, что спросил Костя, когда Мария Родопуло, греческая «сестра» матери, представила их друг другу перед ужином.

Мария пригласила Евгению домой, за столом собрались многочисленные родственники. Отмечали какой-то праздник, Евгения не знала, какой именно — для всех. Но свой праздник она запомнила навсегда. Какая радость, колотилось сердце, — Костя, племянник Марии, живет в Москве. А это значит, они могут встречаться, когда им захочется.

Евгении досталась для присмотра «сестра» из Англии. Ей восемьдесят четыре, у нее болезнь Паркинсона в начальной стадии, как объяснил доктор, давая указания по уходу за ней. Евгения должна была кормить, поить, катать и развлекать Айрин Тунстул.

Они с Костей, которого в Греции все называли Костасом, каждое утро гуляли вдоль берега до того часа, когда Евгения должна вывозить на завтрак свою подопечную.

Впервые увидев Айрин, она испугалась. Худенькая старушка в инвалидной коляске — что она будет с ней делать целыми днями?

Но чем больше времени Евгения проводила с больной, тем больше удивлялась. Ясный разум старой женщины заставлял окружающих забыть о ее физической слабости, она многим интересовалась, была активной и уравновешенной. Прежде Айрин владела фирмой, которая занималась тюнингом велосипедов. Ее заказчиками были известные гонщики.

В то утро солнце уже высунуло краешек диска из-за горизонта. На море полный штиль, хочется смотреть далеко-далеко. Евгения не отказала себе в удовольствии и увидела черточку. Рыбацкая лодка. Окажись рядом Костя, он сказал бы, кто там и что ловит. Он знает здесь всех.

Евгения неотступно думала о нем. Она с трудом удерживалась, чтобы не произносить его имя слишком часто при Айрин. Она подавала подопечной салфетки, не замечая, что улыбается… не ей. Она толкала прогулочную коляску, но не смотрела, куда катятся колеса. Однажды они забуксовали на песке, и Айрин сказала:

— Ева, остановись. — Евгения вздрогнула. — Удивлена? Я буду называть тебя так. Твое имя для меня слишком длинно. Я думала, может быть, Женни? Потом поняла — это неточно. Ты на самом деле похожа на Еву. Я узнала у Марии, как по-русски будет имя, которое по-английски мы произносим «Ив». Я хитрая, да? — Она рассмеялась. — А Женни — она поморщилась, — так звали жену Карла Маркса. Перед поездкой сюда я гуляла по Хайгетскому кладбищу. Это в Лондоне, он там похоронен. Но Маркс мне не симпатичен, — она поморщилась, — никогда не любила мужчин с бородой. Они все себе на уме. — Айрин так скривилась, что Евгения расхохоталась. — Мы засели в песке, понимаю, — промурлыкала она. — Но наш идол, Лоуренс Аравийский, боготворил песок. Я думаю, он любил его за подвижность, изменчивость, обещание нового. Я размышляла над этим, потому что долго не могла понять, почему сестры-основательницы назначили его покровителем. — Она тихонько рассмеялась. — Я поняла — все дело в песке… — Она снова рассмеялась. — Давай поговорим о любви.

— О… чем? — Евгения убрала руки с поручня коляски.

— Можно вообще о любви. Можно — о твоей. — Айрин закинула голову, чтобы увидеть лицо девушки. — Я кое-что узнала об этом явлении за свою долгую жизнь. Должна сказать: у тебя все признаки заразной женской болезни.

Евгения вспыхнула. Она хорошо знала английский, но различать оттенки английского юмора непросто. Женская болезнь? Это намек? На что?

— Как я заметила? — продолжала Айрин. — Очень просто. Любовь изменяет сознание. Заболевая любовью, мы уходим в нее от обычных забот. От сильного жара сердца почти ничего не замечаем вокруг. Например, зыбучий песок, в который ты меня вкатила. Ха-ха-ха!

— Простите, Айрин, — пробормотала Евгения. — Я сейчас…

Она схватилась за поручни коляски, толкая ее что было сил. Но колеса все глубже зарывались в песок.

— Ничего, все в порядке. Мне нравится наше маленькое приключение. Оно позволяет говорить с тобой так, как я не разрешила бы себе на твердой почве. Итак, Ева, ты повезла меня по вашему утреннему маршруту, — улыбалась Айрин. — Я права?

Да откуда она знает? Внутри Евгении вспыхнул пожар. Огонь со скоростью пламени, пожирающего леса, поля, дома, поднимался откуда-то с самого низа живота вверх, к щекам, которые уже пылали.

— Вы видели меня, то есть нас, в окно? — догадалась она.

— Нет, дорогая, я сплю, когда вы гуляете. Просто я сама много раз ходила дорогами любви. — Айрин снова рассмеялась. — Если ты однажды прошла по одной из них и в конце получила удовольствие, — она умолкла на мгновение, — это занятие влечет тебя снова и снова.

Айрин резко повернулась. Поля шляпы надежно прикрывали ее лицо от солнца. Обычно оно беспощадно высвечивает каждую морщинку, открывая чужому взгляду даже едва наметившуюся. Но лицо Айрин оставалось в тени, и Евгения увидела другую женщину — втрое моложе и очень красивую!