Страница 20 из 47
Она замурлыкала что-то, потом прислушалась к себе. «Пароле, пароле, пароле…»
Ого, остановила она себя. Кто-то внутри поет по-французски, низким голосом… Ясное дело, не она поет, а Далида! Французская певица, давно отошедшая в мир иной по собственному желанию. Ее диск вчера крутила Ирина Андреевна, как какая-нибудь мокроносая девчонка.
— Такая талантливая певица и совершенно несчастная женщина, — сказала тогда она. — Подумать только, сколько лет ее уже нет на свете, а диски выходят. Тиражи миллионные. Слава отдельно от счастья. Вот так-то.
Лилька все равно хотела славы, как в детстве. Ирина Андреевна спрашивала ее тогда:
— Значит, ты хочешь, чтобы все тебя знали? А ты представляешь, сколько народу на земле?
— Миллиарды… — быстро отвечала Лилька.
— Миллиарды, — соглашалась Карцева. — А мы знаем про скольких? Всего-то, может, несколько сотен имен у всех на слуху.
«Но мне бы стать такой, как вы! — хотелось ей крикнуть тогда. — Как ваши родственники!»
Этот разговор происходил после того, как они с Евгений вернулись из поездки в Питер. Ирина Андреевна купила им путевки в каникулы. В воскресенье они побывали в гостях у родных покойного отца Евгении.
— У них открытый дом, — рассказывала Евгения.
Лилька не поняла, что это значит, но не спросила. Сама увидит, что это за дом.
— Хозяин — дядя моего отца, профессор-геолог, — говорила тем временем Евгения. Они ехали в метро до станции «Московский проспект». — Его сейчас носят на руках.
— Почему? — не удержалась Лилька.
— Хотят, чтобы он показал, где лежит то, про что никто не знает. Какая-то руда. Его награждают, одаривают.
— Еще бы, — фыркнула Лилька. — Они на нем круто заработают.
Девчонки весело смеялись в лифте, а когда переступили через порог, Лилька почувствовала, как спина согнулась.
— Лилия, что ты скукожилась, как зверек? — улыбалась хозяйка дома. — Не бойся, здесь все свои. Чужих — никого. Хотя наш дом — открытый. — Она улыбалась. — Но войдет в наш дом только свой человек.
Она разозлилась на себя. Почему не может держаться так, как Евгения? Она-то думала, что точно такая, как подруга. Ирина Андреевна покупала им одинаковые платья, брюки, только разного цвета. Все говорили — какие хорошенькие сестрички.
От матери ей почти ничего не перепадало. Как только Ирина Андреевна выписывала премию, Марина Решетникова относила ее на книжку. Потом махала перед носом у Лильки серыми корочками.
— Кое-что собирается!
В общем-то, собралось. Только мать распорядилась по-своему. Попросила Ирину Андреевну через ее знакомых положить в испанский банк. Лилька не знала точно, сколько там денег. Она жаждала их заполучить, но понимала — придется ждать двадцати пяти лет. Вот что устроила ей матушка.
Лилька закрыла шкаф, глаза ее скользнули по антресолям над ним. Она давно собиралась туда влезть и разобраться с «мусором жизни». Теперь придется, даже если не слишком хочется посыпать голову пылью. Хорошо, что не пеплом, фыркнула она про себя.
Лилька встала, подвинула табуретку и влезла.
Коробка из-под туфель упала ей на руки, как только она открыла дверцу. Завязана шпагатом, но в ней явно никаких туфель. Слишком легкая.
14
Лилька поставила коробку на стол, рассматривая изображенные на торце туфли на платформе. Ничего себе размерчик у матери — сорок первый. Хотелось открыть, но почему-то стало страшно. Лилька не сомневалась, что в ней лежит то, после чего все вокруг изменится.
Но разве она не хочет перемен? Она уже позвонила художнице, именно поэтому полезла ворошить антресольную пыль. Как всегда, одно цепляется за другое.
Ладно, решила она, прежде, чем открыть коробку, проверит все остальное. Мать никогда ничего не выбрасывала — пригодится. Хотя для чего могли понадобиться ее школьные тетрадки или дневники с оценками? Даже на растопку не нужны, в доме давно проведен газ.
Лилька листала тетрадки, стоя на табуретке, просто так, но не без удовольствия отмечала — ничего училась, пятерки, четверки. Потом, не закрывая тетради и дневники, бросала их на пол.
В отдельном целлофановом пакете, липком от пыли, нашла платежки за свет за последние двадцать лет. Письма и поздравительные открытки и много чего еще. Они полетели вниз. Куча возле табуретки росла.
Лилька оттягивала момент, когда придется открыть коробку. Наконец на антресольной полке ничего не осталось.
Она слезла с табуретки, села. Глядя на свои грязные руки, поморщилась. Помыть? Нет, незачем мыть прямо сейчас, в коробке тоже полно пыли.
Она развязала шпагат и сняла крышку. Лилька фыркнула. Такая большая коробка и такой маленький конверт. Сердце толкнулось в предчувствии, а пальцы вздрогнули. Она ухватилась за уголок конверта и вытащила. Он совсем простой, без марки, без налинованных строчек для адреса. Лилька открыла его и потрясла над столом. Посыпались желтоватые бумажки.
Лилька подняла квадратик картона, чуть больше автобусного билета. Надо же — билет на поезд. Совсем не похож на современные желтовато-розоватые листы с голографическими нашлепками для подлинности. На них написано про тебя все, разве что размер ботинок не указан. А на этом — только откуда и куда.
Так откуда и куда? «Москва-Новосибирск» — размашисто черканул кассир синими чернилами.
Лилька подняла билет и посмотрела на свет. Пробитые дырочки, как на пергаментной упаковке на пачке творога, означают число, месяц и год. 03.02.81. Мать хранила его столько лет? Почему?
Она разворачивала другие бумажки, ей казалось, пыль осыпается с пальцев, так сильно они дрожали.
Квитанция за гостиницу, автобусные билеты. Она посмотрела на цену. Ого, в тех деньгах — прилично. Значит, мать ездила за город. Лилька помнит, что мать вместе с Ириной Андреевной много раз ездила в командировки. В Новосибирске у них никаких родственников не было и нет, значит, поездка деловая. Тогда почему все это не сдано в бухгалтерию?
Лилька снова и снова вертела бумажки.
— Ты, матушка, даешь, — пробормотала она, заметив на каждой следы дырокола. Значит, их подшивали. А потом — вынули? Мать отчиталась за командировку, а после — попросила обратно? Зачем ей понадобились такие документы?
Документы? На самом деле… это же документы? Которым двадцать четыре года и пять месяцев.
Лилька вскочила и побежала на кухню. Она налила воды из пластиковой бутылки, выпила залпом.
Так. Этим документам на девять месяцев больше, чем ей. Она покрутила головой, налила еще воды, со стаканом в руке вернулась к столу с бумажками. Нет, с документами, поправила она себя.
Лилька уставилась на них, замерла и не дышала. И вдруг вспомнился момент, когда гость Карцевых спросил у Ирины Андреевны, не освоила ли она приманку для людей.
Черт побери, она плохо помнит, что ответила Карцева. То белое вино оказалось слишком хорошим, но очень коварным.
Ее мать работала у Карцевой давно, а если она освоила такую приманку, то…
Лилька снова вскочила и побежала на кухню. Она заливала жажду другого свойства, которую не знала, как утолить. Жажду узнать, что произошло в том феврале, в том сибирском городе.
Она пила и пила воду, казалось, жидкость заполнила ее по самое горло. Она вот-вот утонет в ней. Мысли барахтались, но выныривали. Обрывки фраз, всегдашнее внимание Карцевой, пристальный взгляд, сопровождавший ее всю жизнь. Ко всему этому прибавились знания — она хорошо училась на биофаке. А также опыт — бега и… Костя.
Лилькина рука дернулась, чтобы убрать волосы с лица. Задела пустую бутылку, она свалилась со стола, покатилась. Лилькина нога в красных домашних сабо настигла ее и раздавила. Она посмотрела на плоскую, безвоздушную посудину и уже спокойно пошла в комнату.
Лилька не села за стол. Скрестив руки на груди, она смотрела на разложенные бумажки. Зачем все-таки мать хранила их? Хотела предъявить — кому? Тому красавцу — а это видно по ней, ее дочери, — который повелся на феромоны и одарил мать своим семенем? Лилька нарочито грубо говорила с собой, чтобы неприятными словами принизить то, что произошло.