Страница 13 из 104
«Не хватает машин и продуктов! Мы трестировали промышленность и социализировали продукты сельского хозяйства — и всего оказалось мало! Считаем это обманом с вашей стороны. Пришлите еще. Большая нужда в машинах для печатания кредитных билетов (прежние износились) и в рулеточной машине. Хотим государственным способом ввести азарт в берега».
Несмотря на то что на вторую записку Стамболийский ничего не ответил, за ней, через месяц, последовала третья:
«Не хватает людей! Людской материал расходуется, а притоку нет. Если можно, пришлите побольше буржуазии. Товарищи коммунисты расхватали командные должности, а над кем командовать — неизвестно! И работать некому. С буржуазией же пришлите и патронов ввиду угрозы буржуазного саботажа. В случае отказа буржуазии явиться к нам, наловите их побольше и пришлите.
С коммунистическим приветом — совет народных комиссаров».
Четвертая, и последняя, записка была всего в три слова:
«Настойчиво требуем интервенции».
Прошел год.
Однажды Стамболийский вдруг вспомнил об опытной коммуне и сказал:
— А как моя коммуна? Пригласите представителей общественности и прессы, любопытно съездить и посмотреть внутрь — что у них там.
Поехали.
Когда подошли к воротам, внутри была тишина…
— Откройте ворота!
Не успели открыть ворот, как оттуда выскочил человек с искаженным от ужаса лицом и помчался по полю, оглашая воздух страшными криками:
— Городовой! Городовой!..
За ним вылетел другой, держа в руках нож и крича первому:
— Стой, дурак! Куда ты? Я только кусочек. Что тебе, правой руки жалко, что ли?
Их поймали.
— Куда вы бежали? Кто этот другой?
— Это командующий вооруженными морскими и сухопутными силами. Он хотел меня съесть.
— Сумасшедший, что ли?
— Какой сумасшедший — есть нечего!
— Позвольте! А ваша промышленность?! А сельское хозяйство?! А мои продукты?!
— Пойдите, поищите. Сначала социализировали, потом национализировали, потом трестировали, так все и поели.
— А где же остальные?
— Да вот остальных только двое. Третьего дня пообедали председателем комитета по распределению продуктов — последнего доели.
— А почему из ворот такая вонь?
— Ассенизации не было! Все сделались председателями, а город чистить некому.
Стамболийский закрыл нос надушенным платком, который ему дала сердобольная дама, покачал головой и задумчиво сказал:
— Такая была простая идея — устроить «опытную коммуну» — и только одному мне она пришла в голову. Закройте ворота. Оттуда тифом несет.
От автора:
— Надеюсь, мой дорогой читатель согласится, что детали проекта Стамболийского разработаны мною совершенно точно.
Скорая помощь
Если бы одна из мировых конференций происходила не в роскошном палаццо, украшенном бронзой, мрамором и коврами, а происходила бы она на берегу честной русской реки, то вот бы как протекали ее заседания по русскому вопросу.
Пустынный, неприветливый, унылый берег реки…
В реке тонет человек.
Его судорожно сжатая рука то показывается на поверхности воды, то снова скрывается, а когда из воды на несколько секунд показывается голова, — тихий воздух оглашается страдальческим воплем.
На берегу кучка людей.
Расселись на камушках, смотрят.
Кто посасывает коротенькую трубочку, кто жует табак, кто затягивается сигарой.
Смотрят.
— Сэр! Никак там человек в воде?
— Да, мусью, он, кажется, тонет.
— Да, и мне тоже кажется. Для простого купания это слишком судорожно.
— Я думаю, он просто в водоворот попал. Как вы думаете, какой он национальности?
— Безусловно, русский!
— Н-да… нет ли огонька, сэр? Проклятая сигара второй раз тухнет.
— Сделайте ваше такое одолжение. Гм… да! А ведь, знаете, может потонуть человек!
— И очень просто.
— А хорошо бы спасти его, а?
— Замечательно бы.
— Взять бы да вытащить!
— Да на сухое бы место!
— Да суконкой бы его хорошенько растереть!
— Да коньяку бы ему влить в рот!
— Пожалуй, я бы суконку дал!
— А я бы коньяку полбутылочки пожертвовал!
— Ну?..
— Что ну?..
— Вся остановка за тем, что вытащить его надо.
— Еще бы не надо. И как еще надо!
— Взять бы за волосы…
— Ну, что вы. Как же можно такой некультурный способ! Да позволь я себе сделать такую грубость — рабочая партия в нашей Палате такой бы запросище двинула!
— Тогда, может быть, сделаем так: бросим ему в воду и суконку, и коньяк — пусть сам разотрется и выпьет.
Бросили.
— Не долетело. Видите, потонуло.
— Н-да! Если бы у меня не новый френч, да не холодная бы вода, я бы…
— Знаете что? Мысль! Давайте бросим ему спасательный круг?
— А где он?
— Он в сторожке у старого сторожа.
— А сторож где?.. Дома?
— Нет, он в гостях у знакомых.
— Не пошел ли он в таверну «Рыбий глаз» в Нижнем Городе, а если его и там нет, надо искать у его сестры. А может, и у зятя. Можно сначала послать к его знакомым, нет его там — пошлем в таверну, нет в таверне — к сестре, нет у сестры — к зятю.
— Значит, сторожка заперта?
— Заперта. А нельзя ли взломать дверь? А то, того и гляди, этот потонет!
— Что вы, как же можно ломать чужую дверь? Давайте пошлем за ключом к сторожевым знакомым!
— А если он уже оттуда ушел?
— Значит, в таверне.
— А кого мы пошлем?
— А вот мальчишка бежит. Эй, мальчик, алло! Старого сторожа из сторожки, в которой спасательный круг, знаешь? Возьми у него ключ от спасательного круга. Для этого пойди сначала к знакомым, потом в «Рыбий глаз», нет его там — пойди к зятю, потом к сестре…
— Сейчас не могу — для мамы в аптеку бегу.
— Вот, осел-то! Ну, сбегай в аптеку, отнеси лекарство, а потом и иди за сторожем!
Когда мальчик скрылся с глаз, кучка людей успокоилась и снова вернулась к безмятежному курению, жеванию и посасыванию.
— Сэр!
— Мусью?..
— Я думаю, что мы сделали все, что могли.
— О, yes!
— Мы не вытащили его за волосы!
— Потому что это было бы насилием!
— Мы не взломали двери сторожки!
— Потому что это было бы незакономерно!
— И, наконец, бросили ему суконку и коньяк!
— Не наша вина, что все это потонуло!
— Глядите-ка! Не кажется ли вам, что пузыри пускает?
— Конечно: это от удовольствия, что помощь близка. Старого сторожа нашли только к вечеру.
На пленарном заседании конференции.
Избранник рабочей партии, — он как раз в этот день произносил очередную речь, посвященную возрождению России.
Тоска по родине
Гнилая константинопольская погода. С неба падают редкие капли скудного дождя, будто кто-то сверху брызгает облысевшим кропилом. Над крышей что-то взвизгивает и ревет: очевидно, это черти украли христианскую душу и никак не могут ее поделить.
Но в ночлежке, где на нарах сгрудились несколько русских, тепло. Даже душно. Не спится. Идет тихий разговор, часто прерываемый длинной ленивой зевотой.
— Сволочи эти большевики! Какого черта из-за них я должен болтаться тут в турецкой ночлежке?! Кто я есть? Я есть русский человек! Значит, я должен жить в России.
— Это ты верно. Ежели ты, скажем, скрипка, то должен лежать в скрипичном футляре. А эти скоты засунули скрипку в флейточный футляр! Рази можно?
— Почему теперь — Рождество Христово — и дождь. Как так возможно? Я, может быть, об эту пору не переношу дождя. Мне снег нужен…
— Хороши снега у нас в Москве! Нормальные. Полозья скрипят, бубенцы на ванькиных клячах звенят. Вот жилось! Я раз это от Курского вокзала в Газетный переулок ездил — два пальца отморозил. Вот это была жизнь! Не жизнь, а масленица.
— А мы тоже раз с компанией в Петровский парк ездили, а они возьми для смеху и столкни меня в снег! А сами — деру. Эх, жилось!!