Страница 11 из 118
В отчаянии я пустил в ход все номера сразу; но она взяла свой сак и, оттолкнув меня, выскочила из купе.
— Счастье твое, моя милая, — подумал я, — что я не успел узнать номера седьмого. Повертелась бы ты тогда… Проклятый Волокита! Сообщил мне разную мелкую чепуху, а главного-то и не сказал!..
Если судьба столкнула двух людей один раз, то она обязательно столкнет их и второй. То, что называется Ананке.
Вторая моя встреча с Волокитой была еще молниеноснее первой…
Именно, мой поезд должен был через пять минут отойти на север, а Волокитин через полминуты — на юг. Оба поезда стояли рядышком, и когда я выглянул в окно, первое, что мне бросилось в глаза — это Волокита, высунувшийся из окна вагона своего поезда.
— А, здравствуйте, — сказал он.
— Слушайте — отчаянно крикнул я. — Ради всего святого! Вы мне тогда обещали сообщить самый главный номер, седьмой, — да так и сбежали, не сказав.
— Сделайте одолжение! Дело в том…
Но в это время Волокитин поезд свистнул, вздрогнул и двинулся.
— Ради Бога! Умоляю! — взревел я, высовываясь чуть не по пояс из окна. — В двух словах!
Однако он не успел сказать мне и одного слова. Наоборот, откинулся в глубь вагона, и только рука его, высунувшись из окна, завертелась во все стороны.
Я всмотрелся: между большим и указательным пальцем Волокитиной руки была зажата какая-то вещица, очень похожая на золотую монету.
Сильные и слабые
Однажды в саду на даче я возился и бегал с крошечной девочкой лет четырех.
Ее маленькие ножки не знали устали — она носилась по дорожкам, как вихрь, а я, большой, сильный, здоровый человек, запыхался и, опустившись на зеленую скамейку, решил не двигаться с места, какие бы соблазны мне ни сулили.
— Слушай! — сказала девочка, раскачивая мою бессильно свисшую руку. — Пойдем…
— Куда?
— Туда… К старой калитке. Где много деревов.
— Зачем?
— Там веревка висит.
— Так что ж из этого?
— Ты поднимешь меня до веревки, а я буду ее дергать.
Она не любила сложных игр. Примитивная «игра с веревкой», сочиненная ею полчаса тому назад, приводила ее в восторг.
— Подумаешь, как весело! — скептически проворчал я.
— Да пойдем!
— Не хочу.
— Да пойде-е-ем!
— Ни за что.
— Да почему?
— Боюсь.
— Чего?
Я подумал немного и лениво сказал:
— Разбойников.
— Ничего. Пойдем.
— Ишь ты, какая ловкая — «пойдем». А что, если разбойники выскочат из кустов да начнут нас убивать?
— Не бойся. Может, не убьют.
Я опустился со скамейки на песок, спрятал голову в руки и захныкал:
— Бою-юсь! Они меня убьют…
Глубокая нежность засветилась в ее взгляде. Она долго гладила меня крошечной, неуверенной ручонкой по голове, потом потрепала по плечу и покровительственно сказала:
— Ничего, пойдем! Я тебя спасу.
В это время она, вероятно, очень меня любила своим детским сердечком — большого, трусливого, беспомощного… Она думала, что ее рука — единственная для меня опора в этом жестоком свете. И был, вероятно, в ее чувстве ко мне легкий оттенок презрения — презрения культурного, уверенного в безопасности человека к пугливому суеверному дикарю.
Ниже я скажу, по какому случаю вспомнился мне этот пустяковый разговор с четырехлетней девочкой…
Сидя в обществе четырех человек, я среди разговора сообщил:
— Я еду в Крым.
Елена Николаевна сказала:
— Неужели? Я тоже еду в Крым. Вы когда?
— В конце этой недели.
— Боже мой! Но ведь я то же самое! Вы через Одессу или прямо?
— Мне все равно. Могу через Одессу.
— Прекрасно. Поедем вместе. Будет веселее. А то путешествовать женщине одной — это такой ужас…
Я поклонился:
— С удовольствием. Считайте меня своим спутником!
Мой друг Переплетов заерзал на месте, с участием взглянул на меня и, встав с места, сделал мне незаметный знак, чтобы я последовал за ним.
— Что такое? — спросил я, когда мы вышли.
— Милый мой! Да ты с ума сошел… Зачем ты навязал себе на шею эту бабу?
— А ведь прехорошенькая, не правда ли?
— Тем хуже! Путешествие с хорошенькой женщиной?!
Голос его зазвучал пророчески:
— Отныне ты не будешь знать ни дня, ни часа! Ты будешь ее лакеем, горничной, носильщиком, кормильцем и поильцем. Ты будешь отвечать за все забытые ею вещи, за опоздание на поезд, за отсутствие свободных мест, за то, что дует из окна, или за то, что жарко. Рано утром ты должен разыскивать для нее мыло и зубной порошок, который она забыла, и бегать на станцию за чаем. Ночью ты должен будешь сторожить, чтобы никто не вошел в купе, а также поправлять ей плед, которым она покрыта и который сползает у нее ежеминутно. В 4 часа утра у нее разболятся зубы и ты побежишь за лекарством… О вещах ты должен заботиться — о ее и о своих, номер в гостинице должен искать для нее и для себя, составлять меню обедов для нее и для себя… Нет, ты форменный глупец.
Я вздохнул, улыбнулся, и на моем лице разлилось выражение кротости (я видел это в зеркале…).
— Ничего… Что ж делать!.. Ей-богу, это не так страшно.
— Да? Ну, посмотрим…
Голос его звучал сухо, зловеще.
Сговорились ехать в субботу, в 11 часов вечера.
До отхода поезда осталось двадцать минут. Я приехал с чемоданом, сунул его под диван в буфете первого класса, а сам отправился бродить по огромному залу третьего класса.
— Боже мой! Вот он где, — раздался сзади меня знакомый голос. — А я-то вас ищу-ищу — весь вокзал обегала.
— А-а, здравствуйте. Как поживаете?
— Почему вы здесь? Что вы тут делаете?
— А не знаю… Вижу какое-то помещение — дай, думаю, зайду сюда.
— Билеты-то вы взяли?
— Какие билеты? — удивился я.
— Да позвольте… Что ж мы поедем по метрическому свидетельству, что ли?
— Положим, верно, — согласился я после небольшого раздумья, — билеты-то взять бы не мешало…
— Так возьмите!!..
— Да где же их взять? Я не знаю, где касса.
— Вот еще дитя беспомощное! Скажите носильщику — он и купит!
— А если он убежит с деньгами?
— А номер его для чего же?
— Но-омер? А кто мне поручится, что я через минуту не забуду номера. Признаться, память у меня возмутительная.
— Если плохая память — запишите!!
— Вот-то жалость! У меня нет карандаша.
— О боже! Честное слово, мы рискуем опоздать.
— Да, знаете ли… Ничего нет легче этого. Да вот, кажется, и первый звонок…
Она всплеснула руками и метнулась в сторону.
— Стойте здесь! Носильщика уже поздно… сама возьму!
— Ладно. А я пока буду следить за звонками.
Принятые мною на себя обязанности не утомили меня. Я лениво глазел на бешено несущуюся публику и нетерпеливо ждал свою спутницу.
— Опять зазевались! Ну, бежим скорее… Сейчас будет второй звонок.
Она побежала вперед, я за ней.
— А где ваши вещи?
— Я засунул их под диван в буфетной. Я думаю, после можно их будет достать.
— Когда после? Сию секунду бегите… Да не туда, не в ту сторону! Буфет — здесь!
— А как же я… вас потом найду?
— Да что вы… трехлетнее дитя, что ли? Однако компаньона я себе нашла… Ну, бегите скорей в буфет — я вас тут подожду…
— Только вы ж не уходите отсюда… а то я…
— Ради бога, скорее!
Я схватил чемодан и мы понеслись на перрон.
— Где наш поезд? — спросила она, переводя дух.
— Я думаю, этот. Ай-я-яй, какой маленький…
— Это отцепленный вагон, глупый вы человек. А нам нужен поезд! Вот и мой носильщик, кстати. Где поезд в Одессу?
— Пожалуйте!
Впереди шла Елена Николаевна, отыскивая наш вагон, за ней обремененный коробками и саквояжами носильщик, а сзади — я, беззаботно помахивая своим чемоданчиком.
Сели вовремя — через минуту поезд двинулся.