Страница 7 из 104
Мой зловещий тон испугал ее.
— А что? Оно бы загорелось?
— «Оно» взорвало бы весь дом на воздух.
— Что вы говорите! Какой ужас! А дробь опасна?
Я пожал плечами.
— В ваших руках — пожалуй.
Когда мы подошли к дому, она пригласила меня зайти отдохнуть. Мы втащили в столовую лампу, дробь, и Верочка сейчас же захлопотала.
Энергия у нее была изумительная.
— Марья! Дай гвоздь, принеси керосину, спичек и скамеечку. А вы сядьте пока там в углу и не мешайте мне. Я это сделаю в две минуты.
Так как стол был уже накрыт, то она отодвинула приборы, поставила скамеечку и с гвоздем потянулась к потолку.
— Чем же я его забью? Молотка у нас, кажется, нет…
Она попробовала спичечной коробкой. Спички рассыпались, и коробка сломалась. Она подумала, бросила коробку и взяла со стола чайный стакан. При столкновении с гвоздем он разлетелся вдребезги, и Верочка, улыбаясь сквозь слезы, стала сосать обрезанную руку. Пущенные последовательно в дело нож, вилка и разливательная ложка встретили со стороны коренастого гвоздя самое тупое, решительное сопротивление. Наконец, в дело вмешалось тяжелое, солидное пресс-папье. Оно исполнило возложенную на него миссию удовлетворительно, хотя с большим ущербом для себя, потолка, гвоздя и пальцев хозяйки. После этого лампа, без суда и следствия, была торжественно повешена.
— Как вы думаете, крепко держится?
Я высказал предположение, что ходьба по полу верхнего этажа может довести лампу до самого легкомысленного падения.
— Неужели? Марья! Пойди скажи, чтобы наверху поменьше ходили.
— Вы лучше попросите их съехать с квартиры, — посоветовал я.
Она подумала.
— Нет, знаете… это неудобно.
— Отчего неудобно? Если вы предложите им выбор между тем, чтобы сгореть заживо или расстаться с квартирой, — я уверен, они выберут второе.
— Нет, пустяки. Ничего не случится… висит же она уже пять минут, и ничего. Теперь только налить керосину, зажечь, и мы можем обедать.
Она взяла со стола бутылку, вылила керосин в резервуар и зажгла фитиль.
Фитиль потух.
Она поболтала лампой и опять зажгла.
Фитиль опять потух.
Были мобилизованы все наличные силы: я и Марья. Лампа заявила, что гореть она не будет ни под каким видом.
Мы дули в нее, выкручивали фитиль, разбирали горелку, снова зажигали, а она, подмигнув иронически, сейчас же гасла.
— Очевидно, вас с лампой надули. Пошлите Марью переменить.
Так как Верочка изнемогала от усталости, то согласилась немедленно.
— Керосин только вылью. Марья, дай бутылку!
Потом до меня донесся удивленный голос Верочки:
— Чудеса! Недавно из этой бутылки вылила керосин, а она опять полна. Ничего не понимаю.
Заинтересованный, я подошел.
— Позвольте, Верочка! Вы не в ту бутылку льете.
— Много вы понимаете! Та с уксусом. Глупая Марья забыла ее на столе.
— Она не с уксусом, а пустая.
Верочка опустила лампу и растерянно посмотрела на меня.
— Вы знаете, почему лампа не горела?
Я подошел к ней ближе и сказал:
— Теперь я это знаю. Несчастное существо! Куда вы годитесь?!
— Пустите меня! Как вы смеете целоваться? Это наглость… Вы непорядочный человек!
— Кто, я? Негодяй первой степени. Разве вы не знали?
— Вы пользуетесь тем, что я одна!
— Чего же от меня ожидать хорошего… Конечно, условия воспитания, полная заброшенность в детстве, фребелевский метод обучения…
Она старалась вырваться, но, очевидно, возня с лампой так утомила ее, что голова ее опустилась на мою грудь.
Она посмотрела на меня и сказала:
— Какой вы смешной!
Потом она решила, что лучший выход из положения — ответить мне таким же сочным поцелуем.
Бедное, беспомощное создание!
Это было единственное, что она умела делать как следует.
Друг
Душилов вскочил с своего места и, схватив руку Крошкина, попытался выдернуть ее из предплечья.
Он был бы очень удивлен, если бы кто-нибудь сказал ему, что эта хирургическая операция имела очень мало сходства с обыкновенным дружеским пожатием.
— Крошкин, дружище! Кой черт тебя дернул на это?
Душилов помолчал и взял руку Крошкина на этот раз с осторожностью, как будто дивясь прочности Крошкиных связок после давешнего рукопожатия.
— Видишь, ты уже раскаиваешься… Ведь я эти глупые романы знаю — вот как! Я как будто сейчас вижу завязку этой гадости: когда однажды никого из ближних не было, ты ни с того ни с сего взял и поцеловал ее в физиономию… У них иногда действительно бывают такие физиономии… забавные. Она, конечно, как полагается в хороших домах, повисла у тебя на шее, а ты, вместо того чтобы стряхнуть ее на пол, сделал предложение… Было так?
Крошкин пожал плечами:
— Уж очень ты оригинально излагаешь! Впрочем, что-то подобное было. Но что поделаешь… Глупость совершена — предложение сделано.
— Ах ты Господи! Можно все еще исправить. Ты еще можешь разойтись.
— Черт возьми! Как?!
Душилов впал в унылое раздумье.
— Не мог ли бы ты… поколотить ее отца, что ли! Тогда, я полагаю, все бы расстроилось, а?
— То есть как поколотить? За что?
— Ну… причину можно найти. Явиться не в своем виде — прямо к старику. Ты что, мол, делаешь? Газету читаешь? Так вот тебе газета! Да по голове его!
— Послушай… Как ты думаешь: может дурак хотя иногда чувствовать себя дураком?
— Иногда пожалуй, — согласился Душилов серьезно. — Но сейчас я не чувствую в себе припадка особенной глупости: обычное хроническое состояние. Хотя старика, пожалуй, бить жалко…
— Ну, вот видишь! Ах, если бы она меня разлюбила! Не нашел бы ты человека счастливее меня!
Душилов сделал новую попытку вывихнуть руку Крошкина, но тот привычным движением спрятал ее в карман.
— Друг Крошкин! Хочешь, я это сделаю? Хочешь, она тебя разлюбит?
— Может, ты ее собираешься поколотить?
— Фи, что ты! Я только буду иметь с ней разговор… в котором немного преувеличу твои недостатки, а?
Крошкин подумал.
— Знаешь, удав, — это мысль! Только ты можешь все испортить!
— Кто, я? Будет сделано гениально.
— Сумасшедший, постой! Куда ты?
Боясь, чтобы друг не раздумал, Душилов схватил шапку, опрокинул столик, оторвал драпировку и исчез.
Душилов сидел в саду с прехорошенькой блондинкой и вел с ней крайне странный разговор.
— Итак, вы, Душилов, чувствуете себя превосходно… я рада за вас. А что поделывает Крошкин?
— Какой Крошкин?
— Ну, ваш друг!
— Он мне теперь не друг!
— Что вы говорите! Почему?
— Потому что он не Крошкин!
— А кто же он?
Душилов сокрушенно вздохнул.
— Человек, который живет по фальшивому паспорту, не может быть моим другом.
Побледневшая блондинка открыла широко испуганные глаза.
— Что вы говорите! Зачем ему это понадобилось?
— Вы читали в прошлом году об убийстве в Москве старого ростовщика? Убийца его, студент Зверев, до сих пор не найден… Теперь вы понимаете?!
— Душилов… Вы меня… с ума сведете.
— Еще бы! Я и сам хожу теперь как потерянный!
— Боже мой… Такой симпатичный, скромный, непьющий…
Душилов развел руками:
— Это он-то непьющий?! Потомственный почетный алкоголик… Вчера он у вас не был?
— Не был.
— Вчера он ночевал в участке. Доктор говорит, что скоро будет белая горячка. Погибший парень!
— Я с ума сойду! Ведь он был такой добрый… Когда умерла его тетка, он пришел к нам и навзрыд плакал…
— Комедия! Если бы отрыть тетку и произвести экспертизу внутренностей…
— Господи! Вы думаете…
— Я уверен.
— Но каково это его сестре!
Душилов грубо расхохотался.
— Полноте! Вы имеете наивность думать, что это его сестра! У них в Могилеве была фабрика фальшивых монет, а познакомились они в Киеве, где оба обобрали одного сонного сахарозаводчика. Хорошая сестра!