Страница 5 из 104
— Поверьте, господа… — начал он, не зная, куда деть завернутую в бумагу сотню живых раков и ноты, которые он держал в руках.
Я освободил его от свертков и пригласил сесть.
Определенного плана мы не имели, но «виконт» Подходцев нашелся:
— Что это у вас в бумаге?
— Раки. Иду это я и думаю — дай куплю раков! Так и купил.
— Можно посмотреть?
Подходцев сделал в свертке отверстие и вынул одного рака.
— Здорово сделан! — похвалил он, держа рака двумя пальцами перед лампой.
Дурак растерялся.
— Как… сделан? Да он, представьте, живой!
Подходцев обидчиво усмехнулся.
— Шутить изволите-с?! Не ребенок же я, чтобы не отличить живого рака от механического. По-моему, это нюренбергская работа…
Дурак нагнулся и снизу заглянул в глаза говорившего, желая отыскать в них тень улыбки.
Однако тот был невозмутим, сохраняя в лице выражение оскорбленного человека.
— Неужели вы… серьезно? — сконфуженно пробормотал Дурак.
— Я серьезен, но серьезны ли вы, сударь!! — вскричал Подходцев, багровея. — Окончивши два с половиной факультета, я дурачить себя не позволю! Ведь всем известно, что настоящие раки бывают красные!
Тяжелая, неповоротливая мысль Дурака усмотрела где-то вдали проблеск выхода из этого странного, нелепого положения.
— Нет, насколько я знаю, раки бывают черные!
— Вы слышите, господа! — с обидчивым удивлением обратился к нам Подходцев. — Сей муж имеет смелость уверять, что раки бывают черные! Зачем же тогда говорят: покраснел как рак?..
— Вареный! — тоскливо перебил гость.
— Нет-с, извините! Ежели какой-либо предмет хотят сравнить с другим, общеизвестным, то берут для этого его вид или, в данном случае, цвет не случайный и редко встречающийся, а тот, в котором предмет чаще всего можно наблюдать в природе. Например, если говорят: «он прыгнул, как тигра», — то это не значит, что он прыгнул, как жареныйтигр!
И, проговорив эти странные слова, Подходцев гордо оглядел компанию.
Мы давились от хохота, избегая отчаянного взгляда Дурака, который озирался, ища хоть в ком-нибудь поддержки.
Наконец он взял злополучного рака двумя пальцами и сказал боязливо-торжествующе:
— Глядите, он движется! Ей-Богу, это живой рак!
— А вы зачем же пальцами на брюшко надавливаете? Ясно, что внутри пружина! Знаем мы эти штуки.
Мы громко поддержали Подходцева, выражая негодование на то, что нас хотят одурачить каким-то механическим раком, как малых ребят.
— Так сломаем его и я вам докажу! — в приливе вдохновения решил Дурак.
— Зачем же вещь портить? — нашелся Подходцев. — Ведь она рубля полтора стоит.
В порыве безысходного отчаянья Дурак отвел меня в сторону и тихо спросил:
— Послушайте… Неужели они это серьезно?
— Без сомнения! Объясните мне, — участливо прошептал я, — где вы их раздобыли? Не подшутил ли кто над вами?
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
Никогда после этого мне не случалось встречать человека, который был бы более уверен в своей правоте и менее всего мог бы доказать ее. Что за тяжелый, кошмарный мозг лежал под этой толстой мозговой коробкой…
Дурак молча взял из рук Подходцева рака и, положив обратно в бумагу, отошел к окну.
Лица его, обращенного к темным заплаканным от дождя стеклам, я не видел, но согнутая спина и руки, которыми он усиленно тер виски, давали такое впечатление напряженного раздумья и тоски, что я, желая развеселить его, превратился в любезного хозяина и повлек всю компанию к столу.
За ужином разговор принял мрачный, зловещий оттенок. Присутствие Дурака вдохновляло самых неразговорчивых.
— Скажите, граф, — неожиданно обратился Подходцев к одному юноше, — в каком положении ваше дело о краже пальто из передней клуба?
Граф ухмыльнулся.
— Придется сидеть, черт их дери. Из-за какого-то пальто, а? И ведь, представьте, почти совсем удрал — около Биржи нагнали.
Толстый Клинков обратился к удивленному Дураку и благодушно сказал:
— Ненавижу я эту мелкую работу… Ну, что такое пальто? Каждое дело должно быть цементировано кровью. Помнишь, виконт, как мы тогда эту старуху ловко ухлопали. Одними бумажками девять тысяч, не считая золота!
Дурак, с расширенными до последних пределов глазами, сидел без единого звука, и кусок ветчины, который он держал на вилке, так и застыл в воздухе.
— Конечно, — пожал плечами Подходцев, — но в каждом таком деле нужна логика. Что может быть глупее, например, случая с бароном, когда он, чтобы сократить в приемной доктора очередь, отравил воду, которую пили больные, пришедшие раньше него? Или когда он поджег сиротский приют, чтобы ему, пьяному, при освещении было легче найти номер своего дома. Все это не забавно и бесполезно.
Дурак сидел, побледневши как мертвец, и тщетно пробовал разжевать пробку от горчицы, которую кто-то потихоньку вздел ему на вилку, вместо колбасы. Крупные капли пота блестели на его лбу, и весь он напоминал большую кошку, которую шутники окунули в воду.
Опомнился Дурак только тогда, когда все, вставая, задвигали стульями. С трудом ворочая своим суконным языком, он поблагодарил меня за гостеприимство, но выразил твердое желание отправитья домой.
— И не думайте! — радушно воскликнул я. — Мы еще выпьем кофе, поболтаем… Не правда ли, многим есть, что рассказать? Жаль, нет сейчас самого интересного — сидит в централке за маленькое убийство…
Но Дурак был уже в пальто, обнявши руками своих раков и громадный сверток нот.
Когда он прощался со всеми, угрюмо смотря куда-то в сторону, Подходцев не утерпел, и рассыпался перед ним в извинениях.
— Вы знаете, я относительно рака-то ошибся… я, вообразите, полагал, что он нюренбергской работы, а уж после разглядел на клешне фабричную марку: «И. Павлов. Тула». Кустарная работа, оказывается.
Дурак молча вышел, и мы, от нечего делать, стали следить за ним в окно.
Смешная, нелепая фигура перешла пустынную улицу и торопливо приблизилась к фонарю.
Дурак раскрыл зонтик, сложил под него ноты, порылся в свертке раков и, вынув одного из них, близко поднес его к фонарю.
Лицо нашего гостя выражало напряженное любопытство и нетерпение. Фонарь подмигивал и, качая пламенем, посмеивался над Дураком, который внимательно осмотрел рака и, оторвавши хвост, стал, по одной, отламывать клешни и лапы.
И лицо его все более прояснялось.
Когда от всего рака осталась только спинка, он отбросил ее от себя, бодро выпрямился, покачал кому-то укоризненно головой, забрал свои свертки и — сплошная сетка дождя быстро затушевала его фигуру.
Дождь ли был тому причиной, но скука охватила всю компанию. Мы быстро пожали друг другу руки и разошлись, каждый в свою сторону. Один я, выйдя из дому, пошел без всякой цели. На спине ощущалось холодное прикосновение дождевых капель, как чьих-то равнодушных слез.
Измена
Меняла Вилкин запер свою лавчонку, которая среди его знакомых носила громкое название банкирской конторы, и, подергав замок, сказал сам себе:
— Сегодня я в «Черный лебедь» не пойду. Ну его! Каждый день — надоело. Не все же дома оставлять молодую жену без мужа. Хе-хе!
Подходя к дому, он обратил внимание на то, что в окне спальни жены света не было.
— Неужели спит? Странно!
Все происшедшее дальше было так обычно, что противно рассказывать.
Конечно, он прошел через незапертую дверь черного хода в столовую, оттуда в спальню и, конечно, увидел жену не одну, а с каким-то молодым господином, который, по ближайшем рассмотрении, оказался знакомым Вилкина — Грохотовым. Конечно, для менялы все это было очень неожиданно, но читающую публику такие вещи должны утомлять. Об этом так часто писали и еще чаще это делали.
Профессия менялы — очень редкая профессия, и только, может быть, именно поэтому развязка навязшей всем в зубах истории о явившемся неожиданно домой муже, который застает жену с другом дома, получила несколько оригинальную, чуждую шаблона, окраску.