Адъютант его превосходительства

…Несколько позже полковник Щукин зашел в приемную командующего. Спросил у Кольцова, холодно и испытующе глядя на него:

– Владимир Зенонович у себя?

– Да, господин полковник, – учтиво склонил голову Кольцов, несколько уязвленный высокомерным и холодным взглядом Щукина.

Полковник скрылся в кабинете. А Кольцов несколько раз прошелся по приемной, мягко и укоризненно сказал сидевшему в другом конце своему по­мощнику:

– Микки! Вы опять забыли принести телеграммы.

Подпоручик готовно вскочил и вскоре принес стопку телеграмм. Кольцов разложил их у себя на столе и затем деловито поспешил в жилые апартамен­ты командующего.

– Я сейчас, Микки! – сказал он на ходу.

В гостиной он осторожно подошел к двери, ведущей в кабинет, остано­вился, прислушался. Голос Щукина доносился из кабинета глухо – Кольцов с трудом разбирал слова:

– …В район восьмой и девятой армий красных продолжается переброска войск с Туркестанского и Северного фронтов, – докладывал Щукин.

Потом он еще что-то сказал, но Кольцов не расслышал… И вот опять явственно прозвучал голос Ковалевского:

– По моим предположениям, этого не должно быть. На что они в таком случае рассчитывают там?

– Не знаю. Вероятно, Москва для них важнее, – с холодной проница­тельностью произнес Щукин.

– Откуда у вас эти сведения? По линии Киевского центра?

– Нет. Это информация… Николая Николаевича, – выразительно понизил голос Начальник контрразведки.

– Да. Источник надежный. Известите об этом Антона Ивановича Деникина.

Какое-то время Кольцов снова не мог разобрать ни одного слова, хотя и слышал голоса. Затем прозвучали шаги, и Щукин совсем близко произнес:

– Совсем даже наоборот, Владимир Зенонович! Киевский центр действует, и довольно активно. Постигшая его неудача почти не отразилась на боевом ядре… Днями пошлю туда своего человека и после этого доложу вам более подробно.

Вероятно, Щукин расхаживал по кабинету, потому что голос его опять медленно удалился. Тогда Кольцов слегка приоткрыл дверь – из кабинета этого не могли увидеть, так как ее скрывала тяжелая портьера.

– …И надо помочь! – в ответ на какую-то фразу Щукина с директивными нотками в голосе сказал Ковалевский. – Будем помогать – сможем и требо­вать. А требовать надо одного – всемерной активизации действий. Всемер­ной активизации! Я вас прошу, Николай Григорьевич, доведите до генерала Деева мою точку зрения: пусть на этом не экономит!.. Сколько просит Ки­евский центр?

– Переправлять деньги через линию фронта нет необходимости, – отчет­ливо произнес полковник. – Я прошу вас, Владимир Зенонович, подписать это письмо.

Сухо прошелестела бумага, и наступила пауза: вероятно, Ковалевский водружал на нос пенсне.

– Кому оно адресовано? – спросил командующий.

– Одному ювелиру. Он уже передавал крупные суммы денег на нужды Цент­ра. Но ему нужны гарантии, – с усмешкой в голосе сказал Щукин.

– Он что, в Киеве?.. – не то усомнился, не то удивился Ковалевский. Дальнейших слов Кольцов не мог расслышать, так как сзади до него до-

несся радостный голос Микки:

– Павел Андреевич! Павел Андреевич!

Кольцов поспешно отпрянул от кабинетной двери, торопливо – как ни в чем не бывало – прошел в приемную.

Микки был в приемной не один. Рядом с ним стояла очень миловидная стройная девушка лет восемнадцати в широкополой соломенной шляпке; каза­лось, она только-только вернулась с пляжа.

– Познакомьтесь, Павел Андреевич! – излучая галантность, сказал Микки Кольцову. – Дочь полковника Щукина.

– Таня, – солнечно улыбнулась Кольцову девушка и сделала изящный книксен.

Уверенные жесты, стройная, но не хрупкая фигура, крепкие плечи-все это сразу бросилось в глаза Павлу. Таня решительно не походила на изне­женную барышню, какой, по его мнению, должна была быть дочь полковника Щукина. В лице ее, еще очень юном, но с явно определившимися чертами, проглядывала устойчивая уверенность; темные глаза под густыми черными бровями излучали дружелюбие, и взгляд их был, как у Щукина, нетерпеливый и прямой – в упор… В затянувшейся паузе, пока Кольцов рассматривал де­вушку дольше, чем позволяли приличия, она не отвела в сторону взгляда, только что-то словно дрогнуло в глубине ее зрачков и померкло, но не сразу.

Наконец Павел отвел глаза и запоздало представился:

– Павел Андреевич… Кольцов. Право, если бы я знал, что у Николая Григорьевича такая дочь, я бы непременно попросился под его начало.

– Уверена, что вы бы прогадали. Здесь у вас всегда люди и, должно быть, интересно. А у папы на окнах решетки и затворническая работа, – открыто, с интересом рассматривая Кольцова смутными глазами, сказала Та­ня. – Я о вас много слышала, Павел Андреевич. От папы.

Кольцову понравилось, как Таня просто, не жеманно вела разговор. Обыкновенно в ее возрасте стараются казаться умней и значительней, под­лаживаются под других. А здесь – простота без вызова, без надумки.

– Я так недавно здесь, что смею надеяться: папа не говорил обо мне плохо, – с мимолетной улыбкой сказал Кольцов.

– Он рассказывал о ваших подвигах. Мне они показались намного инте­реснее подвигов Козьмы Крючкова.

– Папа все преувеличил, мадемуазель.

– Ну что ж, в таком случае я рада, – тоже с легкой ироничной велико­душностью ответила Таня. – У папы склонность преувеличивать все плохое, хорошее – редко.

– Профессиональная склонность, мадемуазель, – на этот раз с открытой приязнью улыбнулся Кольцов.

Ему все больше нравилась Танина манера держаться свободно, непринуж­денно, говорить без колебаний то, что хотелось сказать, смотреть прямо, не отводя глаз. Предельная раскованность чувствовалась в каждом Танином жесте, в каждом слове, пленительная естественность, свойственная обычно натурам собранным, сильным и цельным.

Бившее в окно солнце обливало Таню, обрисовывая с подчеркнутой чет­костью ее Силуэт, а лицо, затененное полями шляпы, казалось немного та­инственным, в глубине же глаз что-то переливалось, мерцало.

«Необычная девушка, – подумал Кольцов. – Да, необычная, солнечная…»

Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Кольцову казалось, что взгляд Таниных глаз медленно втекает в его глаза. «Что это со мной?»

– встревоженно подумал Павел. А Таня отвела, вернее, заставила себя от­вести глаза в сторону Микки и, мило улыбнувшись, спросила:

– Что с вами, Микки? Вы уже графин воды выпили.

– Слишком жарко сегодня – смутился Микки, и рука его, потянувшаяся было за графином с водой, остановилась на полпути.

– Пожалуй, да, – великодушно согласилась Таня и посмотрела в окно. – Вероятно, гроза будет. Смотрите, какие на горизонте тучи. – Прищурив­шись, она помолчала, потом сказала тихо, мак будто одному Кольцову, сто­явшему рядом: – В детстве я жила у тети под Севастополем и любила встре­чать грозу на берегу моря… Вы когда-нибудь видели море, Павел Андрее­вич? – Имя Кольцова она произнесла на какой-то особой, задушевной ноте.

– Конечно… – Кольцов чуть было не сказал: «Я вырос на море», но тут же спохватился: – Я бывал в Севастополе…

– Вот как? – озаренно взглянула она на Кольцова. – А я училась там… Это удивительный город…

Таня еще что-то говорила о Севастополе, но Кольцов теперь уже почти не слушал ее. Он ругал себя за то, что забылся и чуть не произнес того, чего наверняка невозможно было бы поправить. Ведь скажи он, что вырос в Севастополе, и это было бы равносильно провалу. Он с ужасом представил, как Таня с беспечной простотой говорит отцу: «А знаешь, папа, Павел Анд­реевич вырос в Севастополе, может, мы даже встречались!» Представил взгляд Щукина – цепкий, проницательный… Небольшое сопоставление с би­ографией сына начальника Сызрань-Рязанской железной дороги и…

Чутко уловив внезапную перемену в настроении Кольцова, Таня оборвала свой рассказ, сказала:

– Знаете, я не буду ждать папу! – и, озорно, совсем по-девчоночьи тряхнув головой, с вызовом добавила: – Я и заходила-то к папе только за­тем, чтобы он показал мне вас. – И Таня стремительно направилась к выхо­ду из приемной.