Адъютант его превосходительства

– Слышь, трогай! Поедешь за мной! – беззвучно, не разжимая рта, ска­зал Загладин.

Семен Алексеевич с безразлично-беспечным видом – мол, я не я и лошадь не моя – стоял неподалеку от телеги, и Мирон, разбирая вожжи, заметил его и насторожился. Этот человек в бушлате ничего не покупал и не прода­вал, не суетился, стоял спокойно и преувеличенно внимательно смотрел ку­да-то в сторону – туда, где ровным счетом ничего не происходило.

Какая-то женщина остановилась возле Семена Алексеевича, заинтересо­ванно спросила:

– Морячок, бушлат не продашь?

– Купи! – улыбнулся Семен Алексеевич, глядя на нее отсутствующими глазами.

Женщина привычным ощупывающим движением схватилась за полу бушлата, он распахнулся, и Мирон успел выхватить взглядом за поясом у морячка ребристую рукоять нагана. Остальное произошло мгновенно.

– Ты кого за собой привел, гад?! – ощерившись, прошипел Мирон в лицо Загладину и обеими руками с силой отбросил его от себя.

Загладин полетел под ноги Семену Алексеевичу, а Мирон метнулся в сто­рону, в гущу базара. Преследовать его было бесполезно, да и некому. Се­мен Алексеевич крепко держал Загладина, который катался по земле, бешено отбиваясь руками и ногами. На губах у него выступила пена.

Толпа забурлила, кинулась к месту происшествия и вынесла на пятачок, к брошенной Мироном телеге, Юру.

Юра видел, как Семен Алексеевич поднял за лацканы пиджака Загладина и прислонил его к телеге.

– Сбрасывай сено ты… покупатель! – толкнул чекист Загладина, но тот не шелохнулся.

Услужливые руки собравшихся быстро сбросили сено. Под ним на телеге рядами лежали винтовки и цинковые ящики с патронами…

Хоронясь за чужими спинами, Юра дождался, когда чекисты увели Загла­дина, а следом за ними, медленно продираясь сквозь галдящую толпу, дви­нулась телега с оружием. Проводив их взглядом, Юра бросился домой. Прямо с порога, не успев отдышаться, объявил Викентию Павловичу, что чекисты арестовали Загладина.

Как Юра и предполагал, известие это встревожило Сперанского, он бес­сильно опустился на диван.

– Боже мой! Все пропало! – прошептал Сперанский и, уткнув голову в большие ладони, несколько минут сидел молча, затем, с трудом подняв го­лову и глядя на Юру невидящими, недвижными глазами, стал расспрашивать его обо всем увиденном.

Юра рассказал, откуда он знает Семена Алексеевича, как увидел его на улице, как пошел за ним и за Загладиным и как потом потерял их в густой базарной толпе.

– Зачем столько подробностей? – нетерпеливо оборвал Юру Сперанский, нервно, до хруста заламывая руки. – Потом? Что было потом?

– Потом он его арестовал!.. – чувствуя, как подкатывает к его сердцу неприязнь, сказал Юра.

– Кто? – резко спросил Сперанский. – Боже мой, кто же?

– Чекист… Семен Алексеевич.

– Как арестовал? Подошел, наставил наган? Или схватил, связал? Откуда ты знаешь, что он его арестовал?

– Я видел! Они стояли возле телеги, а на ней – целая? гора оружия.

– Постой-постой! Ничего не понимаю! – Викентий Павлович нервно вско­чил, прошелся по комнате. – Ты их потерял в толпе! Так откуда же, они возникли? И потом… этот чекист… он шел за Загладиным? Телеги не бы­ло! Откуда она взялась? И при чем тут оружие?

Юра подумал немного и затем сказал:

– Я их потом нашел, на привозе. Они стояли возле телеги с сеном. И он сказал: «Сбрасывай сено… покупатель!»

– Кто сказал? – Взметнулись брови у Викентия Павловича.

– Ну, сам Семен Алексеевич! – стараясь не сбиваться и обо всем расс­казывать толково, объяснил Юра. – Сено сбросили, а там столько оружия!.. А потом пришли еще какие-то, наверное тоже чекисты, и увели Загладина.

– А оружие? – нашел в себе последние силы спросить сраженный этим из­вестием Сперанский.

– Увезли, наверное, в Чека, – спокойно сказал Юра, удивляясь тому, как быстро впал в панику этот с виду большой и сильный человек.

– «Не знаю»! «Наверное»! «Кажется»! – прокричал на какой-то визгливой ноте Сперанский, нервно расхаживая взад и вперед по комнате. Затем то­ропливо вышел в коридор, стал одеваться. Но, продев в пиджак руку, оста­новился, словно пораженный какой-то тревожной мыслью. И вдруг стал бес­помощно рвать руку из пиджака. Пронесся мимо Юры в свой кабинет и вскоре снова выскочил оттуда с Юриной курточкой в руках.

– Надевай курточку! Ну, быстрее надевай и сходи к Бинскому! – выдох­нул изнеможенно Сперанский.

– Что сказать, Викентий Павлович? – с готовностью вскочил Юра.

– Нет-нет, не надо! Никуда не ходи! – замахал на него руками Сперанс­кий.

И, ошеломленный собственной беспомощностью, он обессилено опустился на диван, закрыл глаза ладонью и, качаясь из стороны в сторону, долго сидел так, не проронив ни слова.

Вдруг снова вскочил с места, забегал по комнате:

– Да-да! К Бинскому не нужно! Пойдешь к Прохорову в Дарницу. Помнишь, ты ходил к Прохорову?

– Песчаная, пять?

– Вот-вот! Скажешь, дядя прислал за маслом. Да, за маслом и еще за перловой крупой. Только, пожалуйста, живее, бегом!.. Надевай курточку!

– Можно, я без курточки, Викентий Павлович! На улице жарко! – неожи­данно уперся Юра.

– Тебя, болвана, не спрашивают, жарко или нет! Одевайся! – исступлен­ным шепотом прошипел Сперанский.

– Что за тон, Викентий?! – возмущенно сказала вошедшая в комнату Ксе­ния Аристарховна. – Право же, подобным тоном…

– Мне сейчас не до церемоний, дорогая! – резко обернулся к жене Спе­ранский, и на щеках его вспухли два возмущенных румянчика. – Ах, тон вам, видите ли, не нравится? Львовская порода! Чистоплюи! Дон-Кихоты!..

– И, яростно обернувшись к Юре, закричал: – Слышишь, ты? Одевайся!

Викентий Павлович стал со злостью натягивать на Юру курточку, неловко заламывая ему руку. Юра решительно отстранился, обернулся к Сперанскому и тихо, но твердо отчеканил:

– Никуда я не пойду! Ни в курточке, ни без курточки! Вы дадите мне адрес папы, и я уеду к нему! Сегодня же! Они долго так стояли, с нескры­ваемой ненавистью глядя друг на друга.

Первым очнулся Сперанский и совсем другим тоном, ласковым, жалобным, сказал:

– Я тебя прошу… умоляю! Да-да, умоляю! Это крайне необходимо… ес­ли ты не желаешь несчастья мне и Ксении Аристарховне! – И с уничижи­тельной, просительной улыбкой протянул к Юре руку с курточкой.

Юра медленно оделся, не глядя на Сперанского, неторопливо вышел из дому.

Путь в Дарницу был не близкий. Надо было спуститься на набережную и по Цепному мосту перейти через Днепр.

Дарница напоминала деревню, столько было на ее улицах травы и соло­менных крыш. Она была сплошь застроена деревянными хатами и дачными до­миками. Жизнь здесь текла тихо и дремотно. Тощие дворовые собаки грелись на солнце, лежа прямо на середине пыльных улочек.

К поселку примыкала лесопилка с ржавыми подъездными путями. На порос­ших высокой травой запасных путях покоилось огромное кладбище неремонти­руемых вагонеток, вагонов и паровозов. Многие были без колес, иные лежа­ли на боку.

Обойдя это кладбище, Юра вышел на узкий деревянный тротуар. За ста­ринной часовней отыскал знакомый невзрачный домик, толкнул косо зависшую на петлях калитку. Вошел в небольшой запущенный двор, посредине которого стоял колодец со сгнившим срубом, а дальше – в самой глубине – виднелся полузавалившийся сарай. Некрашеные ставни окон дома были наглухо закры­ты. Создавалось впечатление, что дом брошен, что в нем давно никто не живет.

Поднявшись на крыльцо, Юра постучал.

– Заходи! – ответили ему тотчас.

В почти пустой, оклеенной узорчатыми обоями прихожей Юра разглядел невысокого полного человека с гладкой, до блеска выбритой головой. Это и был Прохоров. Он выжидательно смотрел на Юру.

– Викентий Павлович послал за маслом и крупой! – тяжело дыша, сказал Юра.

– За маслом? И за крупой? – переспросил Прохоров и поспешно провел Юру в комнату, сухо сказал: – Раздевайся!

Скрипнула дверь, и в комнату вошел Бинский.

– А, кадет! – сказал он, ничуть не удивившись появлению Доры.