Жираф Джим

Джим кривит морду и морщит нос.

— Но вы спите на разных кроватях.

— Мы так решили еще в медовый месяц. — Я поднимаю глаза к потолку, где собираются тучи. — Воздержанья меня щекотала. Я просил ее так не делать, но она все равно щекотала. Тогда я построил стену из подушек. Вроде как заслон из мешков с песком. Она через них перелезла, и я отступил через нейтральную полосу на диванчик, где и провел весь остаток ночи. В гневе и раздражении.

Джек таращится на меня, открыв рот.

— Ты закончил?

Я снимаю очки и вытираю их о рубашку.

— Когда живешь в браке, надо с самого начала установить правила общежития.

— Теперь понятно, откуда у тебя проблемы с эрекцией.

— У меня нет проблем с эрекцией, — говорю я, тряхнув челкой.

— Ты даже не знаешь, что это такое.

— Знаю.

— И что?

— Эрекция — это физиологический феномен, обеспечивающий мужчине возможность осуществления полового сношения. Очень досадное неудобство. Например, если означенная эрекция происходит входе выбора нового аппарата для варки какао. Даже не знаю, почему это случается до сих пор, я уже давно вышел из подросткового возраста.

— Эрекции случаются не только в подростковом возрасте, Спек. У меня стоит прямо сейчас, а я уже мертвый.

— Ничего у тебя не стоит.

— А это, по-твоему, что? Пятая нога?

Я заглядываю жирафу под брюхо. Зрелище отвратительное. Мерзкая штука. И такая большая. И с нее, кажется, капает.

— Убери эту гадость, пока жена не увидела.

— И куда мне прикажешь его убрать? В задницу, что ли, засунуть?

— Может, вынесешь на задний двор? — говорю я ледяным тоном. — Ты — грязный пошляк.

— Э?

— Да, грязный пошляк. Причем в прямом смысле слова. Ты посмотри на себя, на свои зубы. И еще у тебя изо рта воняет. Поэтому я тебя и боялся, — говорю я язвительно. — Мне было страшно, что ты на меня дыхнешь. Знаешь, что я себе говорил, когда все началось? Я говорил себе: «Вот он, опять. Мистер Пятнистое Лиственное Дыхание».

Джим просто стоит и смотрит. Свесив свой длинный нос желто-синего цвета, прикрыв глаза. Даже эрекция спала, и вялый пенис уныло болтается между огромных яиц, каждое размером с кокос.

— Очень обидные ваши слова. Свежие листья — это естественный освежитель дыхания. И про зубы ты зря. У меня все в порядке с зубами.

— Я видал носорогов с зубами получше.

— Неудачный пример. Мой приятель Барри, он как раз носорог. И он мне рассказывал, что они подряжают маленьких птичек, чтобы те вычищали им зубы. И я тоже слежу за своими зубами, Спек.

— Мне так нравится, когда ты обижаешься. Тем самым ты проявляешь хотя бы какие-то чувства.

— У каждого есть уязвимое мягкое брюшко. Но это не значит, что в него обязательно надо пинать.

— Я больше не буду. Прости, пожалуйста. Хотя мне бы хотелось, чтобы ты был… ну, скажем, более открытым.

— Тебе повезло, что я призрак, — говорит Джим с мрачным видом, — а то словил бы по роже.

— К чему такая экспрессия?!

— Ну а ты чего, ирод? Я — это единственное, что было и есть интересного в твоей скучной жизни. Если бы про тебя сняли фильм, про твою жизнь, он был бы сплошь обо мне.

— Стало быть, не снимут такого фильма. Представь, сколько будет проблем с подбором актеров. Не говоря уже про бюджет. При всех спецэффектах.

— Меня может сыграть человек. Худой, долговязый. С большим «рубильником». Ну, в смысле, носом. Желтый грим. Голубая подсветка. Штаны в коричневых пятнах, как у жирафа. Сапоги на платформе.

— Кстати, мысль.

— Или вот, — с пафосом произносит Джим. — В роли жирафа Джима — сам жираф Джим.

— Только придется вырезать всю матерщину.

— Крепкое слово служит для выражения сильных чувств.

— Слушай, не спорь. Я всяко лучше тебя разбираюсь в кино. Я же работаю на телевидении, на канале НФ. Кстати, о телевизорах, — говорю я, поднимаясь с кресла. — Надо бы досмотреть кассету.

— Твой дежурный ответ на все? Не сейчас, Воздержанья, я смотрю телевизор.

— Это кто так говорит?

— Ты, очкарик.

— Джим, — говорю я с прохладцей, — это уже переходит все мыслимые границы.

— Скотт Спектр, ты — самый нудный из всех людей, кому я являлся как призрак.

Несмотря на все недвусмысленные угрозы, как-то не очень выходит бояться призрака, принявшего облик жирафа. Это даже забавно: такая большая зверюга, и не в состоянии никого напугать. Скажем, мыши — их все боятся, даже те, кто не боится мышей. Но жираф?! В жирафах нет ничегошеньки страшного, в призрачных или наоборот. И этот запах у него из пасти… Запах листьев с самых верхушек деревьев. Свежий, да. Но слишком ядреный. У меня есть приятель, древесный хирург, так сказать. Обрезает деревья. Так что я знаю, о чем говорю.

Жжжжжж. И вот он, Скотт Спектр, сидит в своем высокотехнологичном кресле и смотрит документальный фильм о Скотте Спектре из серии «муха в компоте». Когда я поднимаю левую руку, Скотт Спектр, который сидит в телевизоре, тоже поднимает левую руку. Все как в жизни. В деталях. От растрепанной челки и очков самой стильной модели из всех существующих на данный момент на потребительском рынке до штанов с узором «миллиметровка» и антистатических не скользких носков. Но там, в телевизоре, нет Джима. Зато есть Воздержанья, на заднем плане. Она полирует сервант со всем своим рьяным хозяйственным пылом. Ее прямые каштановые волосы зачесаны назад и собраны в хвост коричневой резинкой. Она полирует сервант, и тут раздается звонок. Звонят в дверь. Воздержанья по-прежнему полирует сервант, а потом уже не полирует, а смотрит на меня. Не на того, который в телевизоре, а на меня настоящего.

— Скотт, сейчас, кажется, твоя очередь открывать дверь. Или нет?

Очевидно, что нет. Потому что я качаю головой.

— Ладно, пойду открою, — говорит она, расправляя юбку, длинную и коричневую. — А ты тогда в следующий раз. — Камера движется следом за ней, по коридору к входной двери. Наезд, крупный план. Рука, отпирающая щеколду.

Смена кадра. Опять крупный план. Помятое лицо со всеми характерными признаками пролетарского происхождения. Это Мамик, мать-одиночка. Она при несла с собой своего новорожденного младенца, Малявку Водичку.

— Возд, — говорит она, сокращая имя моей жены до первых четырех букв. — Ты мне не поможешь, Возд?

— С чем помочь?

— С малышом. Его все время тошнит. Рвет всякими штуками.

— Какими штуками?

— Смешными кусочками рвоты, — говорит Мамик, передавая ребенка моей жене. — То какими-то просто комочками, то комочками рвоты.

Жена забирает Малявку у Мамика, матери-одиночки, и относит его в гостиную. Мамик идет следом за ней, но через пару шагов оборачивается и бежит обратно к входной двери: чтобы закрыть. Жена кладет ребенка на ковер, осторожно переступает через него, чтобы не наступить ему на головку, стелет скатерть на стол, поднимает Малявку и кладет его на скатерть, расстеленную на столе.

— Его все тошнит и тошнит, — говорит Мамик с придыханием. — Я уже за него боюсь. Все думаю, что надо бы вызвать врача. Дома все окна открыты, но все равно запах чувствуется. Вся квартира уже провоняла рвотой. И я боюсь, а вдруг мама решит зайти. Опять будет учить меня жить. Ну конечно. В моем положении…

— Сейчас, наверное, нужно подумать о маленьком.

— И выбрать имя второму. — Мамик задирает свое материнское платье и оттягивает резинку трусов. Потом дергает за эту штуку, прикрепленную к пупку. Что-то типа веревочки. — Наверное, стоит купить книгу имен. Как назвать своего ребенка. Там еще фотография младенца, ну, на обложке. Ой, что ты делаешь?

— Спасаю жизнь твоему ребенку, — говорит жена, вынимая какую-то штуку у него изо рта.

— Типичный мужик. Впялился в свой телевизор, и все. У нас тут критическая ситуация, а ему хоть бы хны.

К своему стыду должен признаться, что это правда. Я по-прежнему пялюсь в экран, даже во время рвотных эпизодов.

Мамик берет Малявку Водичку и перекидывает его через плечо.

— Типичный мужик. Кстати, а что он там смотрит?