Пляска смерти

– Господин обер-бургомистр ждет вас, – сказала молодая особа в желтой блузке и распахнула дверь в приемную «отца города».

Бургомистр принял Фабиана в меру приветливо; беседа их продлилась более часа.

Об этом Таубенхаузе Фабиан слышал кое-что от архитектора Крига; Криг отзывался о нем как о твердолобом педанте, мелочно следящим за распорядком рабочего дня.

При Крюгере служащие могли спокойно опоздать на час или уйти на час раньше, теперь все изменилось. И чего только люди не рассказывали! Будто Таубенхауз подслушивает у дверей канцелярии, не болтают ли девушки, вместо того чтобы, как положено, стучать на машинке. Бережливость его, по слухам, доходила до скряжничества. Каждый карандаш, каждая лента для пишущей машинки, каждый лист бумаги строго учитывались. Все это было, конечно, сильно преувеличено, и Фабиан приятно удивился, встретив человека лет сорока с довольно симпатичным лицом.

Бургомистр Таубенхауз, высокий и, пожалуй, даже представительный человек в черном сюртуке, был олицетворенное достоинство. Его довольно жидкие волосы были подстрижены ежиком, а маленькие черные усики под ноздрями походили на два пятнышка сажи.

Очки в золотой оправе то и дело поблескивали, когда он говорил, подчеркивая блеклый цвет его маловыразительного лица. В петлице сюртука виднелся нацистский значок, а на груди красовалась колодка с несколькими знаками отличия, воспроизведенными в миниатюре. Беседуя с бургомистром, Фабиан установил, что эти знаки отличия были просто жестяными бляшками, какие носил каждый офицер. Сам Фабиан мог щегольнуть и не такими наградами.

У нового бургомистра был глубокий голос, временами несколько резкий и раскатистый. Говорил он с прусскими интонациями и непринужденно, как, по наблюдению Фабиана, говорят люди, не отличающиеся глубиной мыслей.

Сначала они поделились своими воспоминаниями из времен мировой войны: оказалось, что они оба долгое время стояли в Аргоннском лесу. Фабиан сразу поднялся в глазах Таубенхауза, потому что хорошо знал «Аистово гнездо» в Аргоннском лесу.

– «Аистово гнездо»! – обрадэванно воскликнул Таубепхауз. – Я построил «Аистово гнездо» специально для тяжелых минометов.

– Я обслуживал тяжелые минометы в «Аистовом гнезде», – сказал Фабиан.

– В «Аистовом гнезде»? Что вы говорите! – рассмеялся Таубенхауз, который вообще смеялся очень редко. Разговор долгое время вертелся вокруг «Аистова гнезда».

– Ну и западня был этот Аргоннскич лес, – заметил Таубенхауз. – Значит, вы и «Аистово гнездо» знаете? Прекрасная школа для солдата – Аргоннский лес! Ну, а теперь, – прибавил он, сердито поблескивая стеклами очков, – с постыдным Версальским договором мы, слава богу, покончили. Я убежден, что французы и англичане возместят нам каждый грош, да и еще несколько грошей добавят! Об этом мы сумеем позаботиться, так ведь?

Наконец, они затронули основную тему своего разговора. Таубенхауз рассказал, что он родом из маленького городка в Померании, где «козы и гуси разгуливают по рыночной площади». Он именно так и выразился. В высоких сферах сразу поняли, что это неподходящее место для развития его дарований и вверили его попечениям этот прекрасный город.

Разумеется, он, Таубенхауз, должен сначала обжиться здесь, изучить город, жителей, общественные условия, а потом уж приниматься за его перестройку.

– Это будет поистине титаническая работа, черт возьми! Взгляните хотя бы на мостовую! Да, да, взгляните на эту мостовую! – снова воскликнул Таубенхауз, и его золотые очки блеснули. – Как в деревне – кривая, горбатая. Все камни разные, ни одной прямой линии; стыд и позор. Мне эта страшная мостовая бросилась в глаза еще на Вокзальной площади. А извилистые улочки в старом квартале города с нищенскими средневековыми домишками без каких бы то ни было удобств! Есть, конечно, любители старых строений, но мой девиз – долой этот хлам.

В пылу разговора он встал и обдернул жилетку. Все в этом человеке изобличало большое самомнение.

– Через несколько месяцев, – продолжал он, ударив ладонью по столу, – этот город станет одним из самых благоустроенных городов нашего возлюбленного отечества, за это я вам ручаюсь.

Фабиан кивнул головой в знак того, что не сомневается в словах бургомистра.

Ободренный Таубенхауз стал развивать свои планы и программу действий. Его золотые очки сверкали, и он то и дело стучал по столу ладонью. Те, что доверили ему этот чудесный город, видит бог, не раскаются!

– Город станет лучшей жемчужиной в венце немецких городов! – воскликнул Таубенхауз. – Он будет не только самым красивым, но и самым приятным и благоустроенным, это будет город музыки и театра, как Мюнхен, город искусства, как Дюссельдорф, – одним словом, в нем рацветут все искусства, и при этом я хочу, по возможности, поднять и его благосостояние. Жители его должны быть воспитаны в духе любви к отечеству и самопожертвования, в духе подлинной национальной солидарности. Жителям этого города будут завидовать все. Вы меня поняли?

Фабиан кивнул. «Не много ли будет, черт подери, – подумал он. – Впрочем, это в духе национал-социалистской партии, для которой нет ничего невозможного. Она ставит себе целью невозможное, чтобы достигнуть возможного».

– Мне кажется, я понял вас. Если суметь пробудить ум и сердце города, то ваша грандиозная задача окажется выполнимой.

– Ум и сердце города! – в восторге закричал Таубенхауз. – Золотые слова! Я вижу, вы меня поняли. Вы сами называете эту задачу грандиозной; да, это не пустяки! Конечно, мне нужно будет привлечь к ее осуществлению образованных, толковых людей, обладающих ясным, трезвым умом, людей, которые захотят мне помочь и которых я надеюсь найти в процессе работы. Признаюсь откровенно, что я имел в виду и вас, господин Фабиан!

Фабиан встал и вытянулся, как офицер, выслушивающий приказ своего командира. Затем, вспомнив, что они не в Аргоннском лесу, слегка поклонился.

– Располагайте мной по своему усмотрению, – произнес он не без торжественности. – Вы можете рассчитывать на меня. У меня только одна просьба: поскорей назначить мне участок работы.

Готовность Фабиана произвела на Таубенхауза благоприятное впечатление. Он удовлетворенно улыбнулся, и выражение его лица стало еще более самодовольным.

– Я очень рад, что мы так хорошо поняли друг друга, – ответил он пронзительным голосом. – Но участок работы я смогу назначить вам, только поближе ознакомившись с вашими возможностями. Впрочем, первое задание я могу дать вам немедленно. Слушайте!

Фабиан слегка поклонился.

Таубенхауз продолжал:

– Через две-три недели я надеюсь выступить перед горожанами с программной речью. Вы ведь понимаете, что всякого рода общественные обязанности и в особенности огромная административная работа в первое время не оставляли мне ни одной свободной минуты, не говоря уж о возможности сосредоточиться. Поэтому я просил бы вас подготовить для меня эту речь, исходя из только что высказанных мною взглядов. Вы поняли меня?

Фабиан снова кивнул.

– Прекрасно понял, – сказал он. – Я считаю это поручение большой для себя честью и постараюсь выполнить его так, чтобы вы остались довольны.

Таубенхауз тоже поднялся и подал Фабиану руку. Холодное, даже жесткое выражение его лица несколько смягчилось.

– Вы выросли в этом городе, – продолжал он, – и лучше меня знаете, что тут можно сделать. У меня до сих пор не было времени как следует ознакомиться с ним. Я слышал от моего друга, советника юстиции Швабаха, а его мнением я очень дорожу, что несколько лет назад вы произнесли в ратуше речь, которая произвела огромное впечатление. Может быть, вам опять удастся что-либо подобное. Прошу вас только помнить, что моя речь получит большой общественный резонанс и будет подхвачена всей немецкой прессой. Гаулейтер, вероятно, тоже будет присутствовать. Так что учтите: от этого выступления многое зависит. Надеюсь, что недели через две вы уже приготовите набросок речи.

Фабиан бросил быстрый взгляд на Таубенхауза.