Стакан молока, пожалуйста

— Папа, мне с этим не справиться! — всхлипнула она и хотела прикоснуться к нему, но он сидел слишком далеко.

— Давай поговорим об этом. То есть я могу говорить, а ты кричи, если будет очень больно. Добрая беседа способна даже приподнять человека над землей.

— Папа, ты ничего об этом не знаешь!

— Я знаю то, что мне нужно знать. Во всяком случае, я буду сидеть у тебя до тех пор, пока ты в конце концов не позовешь Вахту или не решишься еще раз позвонить этому Улаву, может, он ответит. Но вообще–то какой от него может быть толк? Ведь он журналист, а не повивальная бабка.

— Он обещал помочь мне выбраться отсюда.

— Но то же самое тебе обещала и Вахта.

— Юлия говорит, что Вахта сказала, будто ребенка продадут, чтобы поскорее использовать меня как шлюху.

— Им никто не отдаст ребенка из больницы, так не бывает.

— Я не знаю… Не знаю, что мне делать.

— Прекрасно. Тогда подожди, пока Улав не ответит тебе по телефону, — сказал отец и нерешительно провел рукой по подбородку.

Боли в животе прекратились, и все стало почти как всегда, Дорте снова позвонила Улаву. Никакого результата. Тогда она взяла сумку с телефоном в кровать, легла, укрывшись одеялом и пледом, и попыталась собраться с силами.

Между решеткой и рамой черной шерстью лежал снег. Ветер прижал к нему обрывки бумажного пакета, и теперь они примерзли.

— Папа, это уже все?

— Скоро будет все. Очень скоро!

— Что я должна сделать с ребенком?

— Завернуть его в полотенце.

— А потом? И как его нужно завернуть?

— Поупражняйся на сером слонике. Оберни его как следует полотенцем и прижми к себе. И думай о чем–нибудь летнем!

— Папа, ведь ты тоже с нею не справился, с этой жизнью?

— В жизни все вращается вокруг бесконечного множества событий, с которыми человек не может справиться, но тем не менее должен их пережить!

Наверху неожиданно раздался шум. Топот ног и приглушенный звук ударов. Душераздирающий крик Юлии. Рык Бьярне:

— Заткнись! Или я тебя убью!

Чем он ее бьет? Битой? Вахта должна прийти и спасти Юлию! Но Вахта не пришла. Что–то упало, тяжело и мягко. Потом хлопнула дверь — и… тишина.

— Пресвятая Богородица, Матерь Божия, спаси Юлию! Спаси нас! — Дорте съежилась в постели и вслушалась. Но услышала только несколько бессильных всхлипов совсем рядом. Должно быть, они донеслись из полотенца, которое она прижимала к телу. Где им спрятаться?

На пол упала тень. Уличный фонарь, как обычно, пытался все осветить. Но у него не хватало на это сил. Дорте встала и, тяжело ступая, пошла к чулану, чтобы в нем спрятаться. Тут она явственно услыхала стук в окно и посмотрела на бумажную штору. Опять постучали. Уже сильнее. Она подкралась к окну и остановилась, прижавшись к стене. К окну протянулась тень чьей–то руки.

— Открой же наконец! — взмолилась Юлия с улицы.

Дорте вскарабкалась на стул и открыла окно, насколько позволяла решетка.

— Я голая! Дай платье! Быстрее! Бьярне преследует меня…

Дорте соскочила со стула и бросилась к шкафу. Она схватила свою теплую красную куртку, но тут же отбросила, поняв, что куртка не пролезет сквозь решетку. Потом взяла джемпер Артура и джинсы. Вернувшись к окну, она стала пропихивать одежду сквозь решетку. Юлия, со своей стороны, изо всех сил тянула одежду к себе. Тень синей кожи на снегу. Колени, щиколотки и руки дрожали у нее так, что эта дрожь передалась Дорте. Обе молчали, но зубы у них стучали дуэтом, и дыхание свистело по обе стороны решетки. Обжигающий сырой морозный воздух красноречиво говорил Дорте, как холодно сейчас Юлии. Снег летел в комнату и уже намел на подоконнике небольшой сугробик.

— Обувь? — всхлипнула Юлия.

Дорте снова бросилась к шкафу за своими белыми сапожками и потом безуспешно пыталась просунуть их сквозь решетку. Но расстояние между прутьями было слишком маленькое, и она сдалась. Пошарив еще раз в шкафу, она вернулась с шерстяными носками Артура. Они пролезли. Сделав это, Дорте ждала, пока Юлия оденется. В комнате было зверски холодно, и она явственно слышала, что в полотенце, лежащем на кровати, кто–то плачет.

— Я позвоню Улаву и попрошу, чтобы он забрал тебя.

— Да… — снова всхлипнула Юлия. — Киоск на площади на перекрестке. Я спрячусь за ним, если только Бьярне раньше… — И она исчезла.

Улав ответил на первый же звонок, но Дорте почти не могла говорить. Переспросив несколько раз, он повторил:

— Юлия за киоском на перекрестке. Бьярне ищет ее. Хорошо, я знаю, где это. Тебе тоже надо спрятаться! Где я тебя найду?

Мозг Дорте лихорадочно работал. Чулан был первым местом, где Бьярне стал бы ее искать.

— Самый верх. На крыше. Ребенок уже здесь! — выдохнула она.

— Я приду с помощью, как только смогу!

— Сперва Юлия! — сказала она, но он уже дал отбой.

Когда Дорте поднялась на пятый этаж, у нее снова начались схватки. Она прислонилась к стене за ведерками с краской, которые она различила в скудном свете, доходившем сюда снизу. Отец читал вслух Шекспира. Дорте не помнила, что это за пьеса. Она вдруг очутилась ночью на пустой театральной сцене. Боль уже не касалась ее, это все происходило в пьесе, но Дорте все–таки ее чувствовала. Она стиснула зубы и дышала сразу и ртом и носом.

Когда схватка стихала, Дорте двигалась дальше, прижимая к себе полотенце под теплой курткой. Хорошо, что она надела куртку, потому что когда она одолела последнюю лестницу и открыла дверь на крышу, ветер чуть не сбил ее с ног. Нужно было надеть теплые сапожки вместо этих тапочек с заячьими ушами. Но думать об этом теперь было уже поздно. Дверь защелкнулась у нее за спиной.

Дорте не была готова к тому, что небо окажется таким светлым. Луна сторожила миллионы светящихся точек. За перилами поднимались трубы и крыши. Высокий дом с освещенными окнами. Дальний шум автомобилей и какой–то непонятный гул. Прожекторы что–то искали на небе, может быть, какие–нибудь созвездия. Но где же река? Дорте под курткой покрепче прижала к груди полотенце и сказала себе, что больше нет причин для огорчения, хотя никак не могла вспомнить, почему она оказалась на крыше. Помнила только, что раньше уже бывала здесь.

Когда она привыкла к теням, небо и город показались ей еще красивее. Она находилась в той книге с объемными картинками, которая была у них с Верой в детстве. Когда книгу открывали, слой за слоем возникал пейзаж из глянцевой бумаги, мерцали краски. А когда они двигали взад–вперед маленькие картонные язычки, все оживало и приходило в движение. Однажды вечером отец открыл страницу, на которой было ночное небо и крыши домов. Но трубочист и черная кошка, которые всегда стояли на коньке крыши справа от трубы, почему–то исчезли. Вместо них там были три дымохода, которые, как колонны, высились перед Дорте, однако дым из них не шел. А дальше, на снегу, стоял штабель ящиков, не имевших отношения к книге. Она отнесла один ящик за трубу рядом с перилами, но у нее опять начались схватки, еще более сильные, чем раньше. Некоторое время она сидела, скорчившись и обхватив колени.

Когда боли утихли, она вспомнила, что Бог ждет, когда она снова начнет молиться. Но все слова исчезли. Богу было безразлично, где она, в книге или в подвале. Наверно, Он слишком устал.

Вскоре Дорте перестала ощущать собственные ноги, и все показалось ей вполне терпимым. Неожиданно она услыхала шум реки так близко, словно прошла большое расстояние, а не продолжала сидеть здесь на ящике. Она решила, что поднялась сюда, чтобы найти реку. Найти место, где все беспрестанно меняется. Там была свобода. Одной рукой она подтащила ящик поближе к перилам, а другой держала полотенце и слоника, чтобы они не упали в снег.

— Мы найдем путь! Честное слово! — шепнула она своему свертку. — Из всего есть выход. И для малых, и для больших.

Из свертка не слышалось ни звука, словно он понял, что им нельзя выдать свое присутствие. Что никто не должен их слышать. Никто! Когда–нибудь дома они будут шлепать по воде у берега. Но не следует обещать слишком многого. Ведь сейчас зима, и река замерзла.