Дочь Каннибала

Района ужасно раздражали мои импровизации по поводу реальной жизни, мое желание внести в нее что-то новое. Например, однажды мы поехали на выходные в Куэнку, и женщина у гостиничной стойки, решив, что мое широкое развевающееся платье скрывает беременность, спросила с заговорщицкой женской улыбкой, первый ли это у меня ребенок.

– Первый?! Да нет, шестой, – ответила я, не помедлив ни секунды: я воспользовалась тем, что Района нет рядом – он отошел к машине.

– Шестой! Как замечательно! Современные женщины редко рожают столько детей. У меня самой только трое, а ведь я постарше вас буду.

– А вот у меня шестеро: близнецы, потом Анита и Росита и еще Хорхе и Дамиан.

– Но тогда это седьмой, а не шестой, – сказала удивленная хозяйка, дотошно загибавшая толстые пальцы.

– Конечно, седьмой. Но близнецы у нас так похожи, что нам кажутся одним ребенком.

Когда Рамон узнал, что у него шестеро детей, он пришел в ярость. Но поскольку он всегда боялся, «что люди скажут», то не стал публично опровергать меня. Каждый раз, когда мы выходили к обеду или завтраку, когда шли прогуляться или возвращались в гостиницу, достойная матрона обязательно отпускала какое-нибудь замечание относительно нашего потомства или предосторожностей, которые следует соблюдать на четвертом месяце – а я была как раз на четвертом месяце, – или о страданиях и величии родов вообще. Она была из тех женщин, которые живут материнством и ради материнства, словно роды – это высшее достижение человечества, которое, в отличие, например, от кроликов, возносит нас на самые высоты Олимпа.

– Вы уже разговаривали сегодня со своими детишками? – например, спрашивала она с заботливой навязчивостью.

– Да-да, – отвечала я, а Рамон зеленел от злости.

– И как они поживают?

– Все у них прекрасно, просто замечательно: Росита упала и содрала кожу на коленке, близнецы немного простужены, у Хорхито режется первый зуб. Сами знаете, с детьми вечно что-то приключается…

– Конечно, конечно, – отвечала хозяйка, излучая материнскую мудрость.

В общем, для Района эти выходные дни не задались.

У меня нет детей. Этим я хочу сказать, что остаюсь по-прежнему дочерью, и только дочерью, что не вступила на тот путь, на который обычно вступают мужчины и женщины, кобылы и жеребцы, бараны и овцы, котики и кошечки, как написала бы я в одной из своих отвратительных детских сказочек. Иногда эта биологическая неопределенность кажется мне несколько странной. Все земные твари в первую очередь и главным образом стремятся к тому, чтобы рожать, щениться, котиться, откладывать яйца и производить потомство; все земные твари рождаются с тем, чтобы стать родителями, а я оказалась в каком-то промежуточном положении дочери, и только дочери, дочери навсегда, до самой смерти, пусть даже дочери старой и почитаемой, восьмидесятилетней и дряхлой, но дочери.

Вернемся к началу: я соврала еще в двух случаях. Во-первых, я совсем не высокая, скорее, как говорится, маленькая. Или, точнее, малявка – надо признаться, что джинсы себе я покупаю в детских отделах супермаркетов. И глаза у меня не серые, а черные. Мне очень жаль, но я не могла удержаться. Зато правда, что для своего возраста я очень молодо выгляжу. Нередко меня принимают за подростка, особенно если смотрят со спины. Потом смотрят спереди и говорят: «Извините, сеньора», вовсе не догадываясь, что именно этой фразы я и не могу им простить. Однажды я лежала на пляже в бикини, грелась на солнышке и вдруг надо мной раздался ломающийся голос:

– Не хочешь прокатиться со мной на водном велосипеде?

Я приподнялась на локте и обернулась – это был парнишка лет пятнадцати – шестнадцати. Уж не знаю, кто из нас больше удивился.

– Как это? – тупо спросила я.

– Не хотите ли прокатиться на водном велосипеде? – повторил мальчишка с великолепным присутствием духа.

– Большое спасибо, но – нет, в море меня укачивает.

Мальчишка ушел, и каждому из нас безмерно полегчало. Это было нечто межгалактического контакта третьего уровня.

В общем, я выгляжу моложе своих лет, и глаза у меня красивые, хотя и не серые. Носик небольшой, губы пухлые, хорошего рисунка. А еще у меня великолепные зубы, но все вставные, потому что три года назад я попала в аварию и своих зубов не осталось. Когда я нервничаю, то, бывает, начинаю двигать протез туда-сюда кончиком языка.

Правда и то, что у Лусии Ромеро в углу рта кокетливая родинка. Эта маленькая отметинка и служит своеобразным магнитом, на ней строятся ее отношения с мужчинами, потому что всех ее любовников, даже самых мимолетных и легкомысленных, она делала поэтичными. «Это – веха на пути к твоим губам», – сказал ей, например, один из них. «Твоя родинка – необитаемый остров, на котором я потерпел кораблекрушение», – придумал другой. Третий раздумчиво промолвил: «К этой чертовой родинке меня отчаянно тянет». Итак, эротическая привлекательность Лусии Ромеро, суть ее предполагаемого очарования сосредоточена в кусочке дефектной темной плоти, в неправильном функционировании эпидермиса, в группе клеток, которая однажды, быть может, переродится в раковую опухоль.

И наконец, Лусии Ромеро иногда кажется, что она смотрит на себя со стороны, как на героиню фильма или книги; в такие минуты она обычно говорит о себе в третьем лице с полным бесстыдством. Лусия предполагает, что эта склонность развилась в ней очень давно, из детского пристрастия к чтению; и, возможно, это стремление к раздвоению можно было бы использовать с толком, если бы она, например, начала писать романы: ведь что такое, в конце концов, писательство, как не искусство прощать себе шизофрению? Но однажды что-то сломалось в жизни Лусии Ромеро: хотя она всегда хотела писать по-настоящему, до сей поры она стряпала только безвкусные сказочки для детей, глупейшие разговоры овечек, цыпляток и червячков – оргия уменьшительных, и ничего больше.

На этих пустяках для самых маленьких Лусия Ромеро сделала себе имя как детская писательница и вполне может жить на гонорары. Но сказать, что она увлечена своей работой, никак нельзя. На самом деле Лусия Ромеро, как и большинство ее коллег, ненавидит детей. Детские писатели так же ненавидят детей, как кинокритики ненавидят смотреть кино, а критики литературные ненавидят читать. Лусия иногда встречается со своими коллегами, на книжных ярмарках, например, или на конгрессах, и именно там, среди этих пожилых мужчин и женщин, притворяющихся юношески бойкими на язык и по-детски веселыми, ее ремесло кажется ей особенно невыносимым и отвратительным. Все они, эти шарлатаны – в том числе и она сама, – оскверняют воздух липкой сладостью уменьшительных. А ведь каждый знает, что детство на самом деле жестоко, не терпит сюсюканья, ко всему относится серьезно – все пишет ПРОПИСНЫМИ буквами.

После того как Рамон исчез, я поняла, что тишина может быть оглушительной, а отсутствие – навязчивым. Дело не в том, что я скучала по мужу, я уже говорила. – мы не обращали друг на друга внимания. Но десять лет мы прожили бок о бок, а это создает особые отношения с пространством. Теперь я больше не сталкивалась с ним вечером в ванной, не слышала, как он сопит на постели рядом со мной, по утрам не видела в кухне чашки с кофейной гущей – я всегда вставала позже, Рамон работал в Министерстве финансов, и у него был строгий график Когда живешь вдвоем, все эти звуки, ритм жизни, очертания предметов вписываются в пространство, и внезапное отсутствие одного катастрофически разрушает сложившийся ландшафт. Так ощущает себя слепой, если в доме без предупреждения сделали перестановку, и наизусть известная гостиная превращается в столь чуждое и исполненное неопределенности место, как, скажем, тундра.

Рано утром 31 декабря, после бесконечной, бессонной ночи, я позвонила в комиссариат, чтобы узнать, нет ли у них новостей о Районе. Нет, им ничего не известно. Я настаивала, не скрывала отчаяния, и мне наконец посоветовали обратиться в центральный комиссариат на улице Рафаэля Кальво, где я смогу поговорить с инспекторами, занимающимися делами об исчезновениях людей. Я явилась туда, одевшись почти как вдова: на мне был мрачный костюм свинцового цвета из жесткой ткани – очень трудно людям моего роста заставить воспринимать себя всерьез. И все равно мне пришлось почти час высидеть в маленькой обшарпанной приемной. Наконец ко мне вышел человек по имени Гарсия. Хосе Гарсия. Оч-чень редкое имя. По лицу было видно, насколько ему скучно.