Какого цвета небо

– Хоть какое! – сказала Екатерина Евгеньевна.

– И ты, Иван, галстук надень! – поддержала их Клавдия Георгиевна.

Двери на лестницу были раскрыты, и в них появились Мария Александровна и Игнат Прохорыч. Поздравили нас с Татьяной, вручили подарки, мы положили их на столик в прихожей. Подарки на нем громоздились горой.

– Ну-ну! – сказала Татьяна, беря меня за руку. – Держи хвост пистолетом, Иванушка!

– Постараюсь, Татьянушка!

– За стол, за стол, гости дорогие! – весело и торжественно приглашала Клавдия Георгиевна. – А где же наши молодые?

– Мо-ло-дые! – прогудел Белендряс.

И мы с Татьяной, держась за руки, вошли в комнату.

нас усадили во главе стола. Ни я, ни Татьяна не могли поднять глаз.

Первым с бокалом в руках встал дядя Федя, все замолчали.

– Ну, молодые! – сказал дядя Федя, ласково глядя на нас с Татьяной. – Позвольте от старшего поколения, так сказать, искренне поздравит вас с началом цингой семейной жизни! Мы все, – он обвел глазами стол, – уверены, что вы проживете ее хорошо и складно. – Он замолчал на секунду, проговорил уже медленно: – И хорошо, что после школы вы пришли прямо на завод, вон Иван еще и в институт поступил, работает и учится. И Таня, кажется, нашла себя или находит. Ну, обо всем этом, – и посмотрел на Веселова, – лучше меня Евдоким Терентьевич скажет, я же нот что хочу сказать. Работаю я на заводе сорок четвертый год, народу перевидал разного – видимо-невидимо, и молодежи в том числе. И вот что мне, старому человеку, особенно приятно… Все в жизни уравновешено, вот как стрела экскаватора. И сладкое и горькое, и работа с отдыхом. Хочешь ты сам того или не хочешь, но уравновешено. И если ты употребляешь сладкого не в меру и сам не хочешь расплачиваться за него, то кто-то неизбежно платит за тебя: жена, отец, даже дети. И вот что, ребятки, мне приятно: у вас уравновешена отдача-получение в жизни! Даже, не боюсь вас перехвалить, но мне иногда кажется, что и и кредит жизни вы сейчас даете! Ну да в молодости так и должно быть! – Приостановился, закончил торжественно: – Поздравляем вас, дорогие наши!

Все встали, и мы с Татьяной. Он чокнулся сначала с нами, потом со всеми. Зина тотчас крикнула:

– Горько!…

Ее поддержали девушки Борисова и Фили, мы с Татьяной поцеловались. От смущения и растерянности я попал губами ей в ухо, Татьяна была совершенно багровой. А когда все сели, стали закусывать и сразу же сделалось шумно, я разглядел, что на столе много такого, чего мы с Татьяной даже не покупали! Значит, гости принесли.

И еще одно меня удивило: в собственном доме мы с Татьяной оказались на положении гостей, роль хозяйки выполняла Клавдия Георгиевна, а подручными у нее были Екатерина Евгеньевна и Зина, очень нарядная и красивая. Клавдия Георгиевна зорко следила, у кого и как обстоит дело с закусками на тарелках, а Екатерина Евгеньевна и Зина мгновенно понимали ее взгляды, накладывали гостям и того, и этого.

Игнат Прохорыч встал с бокалом в руке, сказал сначала Веселову:

– Хоть и вам, Евдоким Терентьевич, передал эстафетную палочку Федор Кузьмич, но уж позвольте мне сказать. – Веселов закивал: «Конечно, конечно, прошу!» – В театральных программках пишут: «Действующие лица и исполнители». Действующие лица бывают разными, это уж зависит от таланта драматурга, некоторые пьесы и по сто лет живут, учат зрителей. Задача исполнителя, то есть артиста, как можно полнее приблизиться к замыслу драматурга, перевоплотиться в «действующее лицо». А иногда – в чем-то и дополнить автора. Так, Таня?… – улыбнулся ей; она побагровела еще сильнее, кивнула согласно. – Я уверен, молодые люди, что вы и в дальнейшей жизни не просто будете лучше или хуже исполнять свои обязанности, а будете жить ими! – И протянул нам с Татьяной бокал: – Чокнемся, действующие лица!

Мы чокнулись, а за столом все было как-то сосредоточенно-тихо. Я только боялся, как бы Зина не крикнула опять свое «горько».

– Да-а-а!… – выговорил Веселов, закусывая и поглядывая на Игната Прохорыча восхищенно и почтительно.

– Помнишь «Комедиантов» Грэма Грина? – шепнули мне Татьяна.

Я помнил, конечно. Помнил даже, как мать героя, от лица которого ведется рассказ, перед самой смертью сказала ему: «А какую роль ты сейчас играешь, сынок?…» И это были ее последние слова. Но Игнат Прохорыч говорил не об этом: его мысль, как мне представлялось, была глубже и серьезнее! Человек не «роль» должен играть – даже хорошую, – а жить по-настоящему. Покосился на Татьяну, на Веселова: оба они по-прежнему с почтительным восхищением смотрели на Игната Прохорыча.

Клавдия Георгиевна, совсем как мама, распоряжалась за столом. Белендряс очень ласково поглядывал па Екатерину Евгеньевну. И она, я видел, замечала каждый взгляд, каждую улыбку мужа. Заботливо следила за тарелками других, помогала Клавдии Георгиевне. И Ермаков, и жена его – оба громадные, спокойно-молчаливые, уже при одном взгляде на них возникало ощущение надежности жизни. Когда Белендряс рядом, тебе спокойнее и увереннее, хотя даже в этот момент и тяжеловес у тебя буквально над головой висит. С ним, окажись даже на войне, в окопе, и танки на тебя идут, все равно будет не страшно! И сам ты не убежишь, чувствуя его плечи, и тащить он тебя будет, если ранят, хоть сто верст.

Я так задумался, что даже не слышал толком тост Веселова: Татьяна чуть толкнула меня локтем, я встал, держа рюмку, чокнулся с ним. И, только увидев его лицо, глаза, вспомнил: Веселов говорил умно и весело, доброжелательно и почему-то слегка грустно. И вот еще что порадовало меня: за столом сидели разные люди, девушек Борисова и Фили я вообще до этого не видел, а со всеми сидящими чувствовал себя по-родному просто. И снова подумал: какая же хорошая семья – эти Ермаковы! Действительно «пара дорогая»: двое – как один. И у дяди Феди с Клавдией Георгиевной такая же семья, и у Игната Прохорыча с Марией Александровной, хотя и по-прежнему чуть смущается она, поглядывает искоса и влюбленно на мужа. А тот сидит за столом, большой и умный, красивый и сильный, улыбается слегка ей в ответ… Вот и у нас с Татьяной должно быть точно так же. Должно и будет!

Вить-Вить встал, держа рюмку, посмотрел на меня, на Татьяну.

– А я хочу предложить тост за Валентину Ивановну!… Когда-то, давным-давно, месяца три назад, Иван сказал мне: «Семья – это все-таки двое…» Помню-помню твое глубокомысленное замечание, и у меня память есть, не только у тебя. Валентины Ивановны хватало не только вот на Ивана, но и на нашу семью хватало Валентины Ивановны! Прошу всех почтить ее память… – Все встали, а он сказал еще: – Федор Кузьмич говорил о равновесии получения-отдачи, сказал, что ребята и в кредит жизни сейчас уже дают. Вот я и предлагаю – за Валентину Ивановну, за щедрость отдачи! – чокнулся сначала с Зиной, а потом и со всеми.

Так мне радостно было, что из всех других тостов я как-то почти ничего не запомнил. Девушки целовали нас с Татьяной, Филя непрерывно «снимал» что-нибудь с наших плеч, а Борисов включил магнитофон.

Я дождался, пока отгремит музыка, поглядел на Татьяну, встал:

– Спасибо вам большое, что пришли, что оказалась у нас с Татьяной… настоящая свадьба! Спасибо за ваши слова, за память о маме… Перехвалили вы нас, конечно, насчет кредита жизни… Ну, у нас с Татьяной еще время впереди есть, отработаем ваш аванс! – и ничего я больше сказать не мог.

– Вот молодцы, что пришли! – неожиданно услышал я веселый голос Татьяны из прихожей; когда же она вышла из комнаты?

Посмотрел на всех, они будто не слышали слов Татьяны, разговаривали и смеялись. Встал потихоньку, пошел в прихожую. Там раздевались Лена, Венка, Гусь с Лямкой. Как же они-то узнали про свадьбу?…

– Поздравляю тебя, Иванушка! – просто сказала Лена и даже не поморщилась, привстала на цыпочки, чмокнула меня в щеку.

Глаза у Венки были совсем черными, как тугие выпуклые сливы. Он молча и крепко пожал мне руку, засмеялся, пошел в комнату. Аннушка по-прежнему была «Царевной-Лямкой», веселой, беззаботной и красивой. Поцеловала меня, глянула на Кешку: