Диверсия Мухи

Гораздо больше было фотографий. Папа сажает дерево. Папа, обняв за плечи похожую на куклу миниатюрную кореянку (жену, судя по всему), смотрит на восход солнца. Папа на стадионе венчает выстроенных в шеренги женихов и невест…

До сих пор Маша считала, что преподобному лет двадцать пять, а он оказался самоходной руиной за восемьдесят. От новичков это скрывали, не случайно же в кельях, в цеху и в столовой висели только снимки, сделанные в молодые годы папы. Соня во все стороны крутила головой, лицо у нее было разочарованное. «Ты не знала, сколько ему лет?» – черкнула в блокноте Маша. Ошеломленная крестница потянулась к ручке – писать ответ. Спохватилась и сказала вслух:

Не знала.

«Привыкай, – написала Маша. – На каждой ступени узнаешь что-нибудь новенькое».

Тебе это нравится? – шепотом спросила Соня.

Маша ответила долгим взглядом, надеясь внушить крестнице, что нормальным людям не может нравиться обман.

Вошел брат казначей и скромно сел в углу. Видимо, ждали только его, потому что на сцене сразу же откинулся занавес и появился брат иерей. Ради праздника он был облачен в золотистый балахон с высоким капюшоном-колпаком. Портрет папы Сана в круглой рамке висел у него на шее вместо креста.

Здравствуй, сестра!:- ответил он кому-то, переглянулся с братом казначеем и опять ушел за сцену. Там забулькало. Вино наливает, поняла Маша. Все это напоминало школьный спектакль, который долго не начинается из-за того, что героиня за кулисами подкалывает булавками платье, а потом еще обязательно или телефон не зазвонит, или ружье не выстрелит.

Брат иерей вернулся стремительно, шурша золотым балахоном. Следом с подносом в руках вышла Оля. У Маши заныло сердце от дурного предчувствия. Добрая великанша улыбнулась ей поверх голов. На ее подносе стояла золотая чаша с торчащей ручкой ложечки. В брошюрке не говорилось, что Святое Вино должен выносить специальный человек, стало быть, Оля играла в церемонии маленькую роль, ее можно было заменить столиком на колесах. И все же почему брат иерей выбрал себе в помощницы именно великаншу?

Братья и сестры! – торжественным голосом начал брат иерей. – Мы рождены Истинными Родителями. Родители первичны, а дети вторичны. Что более ценно: жизнь родителей или наша собственная жизнь?

Жизнь родителей! – нестройно ответили крестники.

…родителей, – отстала от всех тихая Соня. Эта клятва не попадалась Маше в брошюрках.

Похоже, она тоже была тайной братства. Брат иерей наклонился со сцены:

А чем следует жертвовать: жизнью Отца или нашей собственной жизнью?

Моей жизнью! – не задумываясь ответили крестники. Соня на этот раз успела со всеми и с гордостью посмотрела на Машу: «Молодец я?!»

Вы к этому готовы? – нажал голосом брат иерей.

– Да! -Да! -Да!

Брат иерей выпрямился и, как преподобный на иконе, поднял руку над головой:

Если родители будут жить ценой нашей собственной жизни, может возродиться все человечество, а если будем жить мы, а жизнь родителей оборвется, никто не будет спасен. Вы готовы?

Да! – все вместе выдохнули крестники.

Точно? -ДА!

Это правда? -ДА!!

Вместе с крестниками шептала «да» и Оля. Ее щеки пылали, на глазах блестели слезы. А брат иерей, встав на самом краю сцены, воздел к потолку обе руки. Казалось, он сейчас полетит:

Станем радостной жертвой на алтаре мира! Если вы действительно ощущаете, что умереть за Отца – счастье, если это не просто болтовня, а действительность, то это здорово. Тогда существует подлинное родство между Истинными Родителями и многими. Это родство – в Церкви Христианской Любви и Единения. Вы в этом уверены?

ДА-А!!

Последнее «да!» крестники проревели, как солдаты в строю, и бросились целоваться с крестными.

Ну и ничего, что старик. Я так его люблю! – горячо прошептала Соня, прижимаясь к Машиному лицу мокрой от слез щекой.

Маша с тяжелым сердцем обняла маленькую дурочку, которая только что поклялась умереть за незнакомого корейца. Видела она, как у них поставлено это дело. Тяжелым грузовиком да по «Линкольну». Ладно, водитель для них человек пропащий, Каинову кровь пустить не жалко. Но ее-то, Машу, за что? Сестру пятой ступени, дочь Истинных Родителей и все такое. Сестру – тоже под откос, а потом еще спрашивали: «Что с тобой?»… Где им ценить чужую жизнь, когда они свою не ценят! Не за Родину клянутся умереть, а за самодельную веру, придуманную жуликом.

Страшно, страшно с обаятельными детьми папы Сана. Даже с несчастной Соней.

Между тем брат иерей, дав народу поликовать, приступил к очищению крови. Процедура была несложная. Крестный подводил к нему крестника; взяв того за руки с двух сторон, они хором читали молитву-заклинание из белой брошюрки. Потом Оля вливала крестнику в рот ложку вина.

Когда настала очередь Сони с Машей, они, как все, подошли к брату иерею. Великанша уже стояла с полной ложкой наготове.

Именем Спасителя и во имя его прими же это Святое Вино, содержащее двадцать один род веществ, а также кровь Отца и Матери… – начал брат иерей и вдруг повернулся к Маше: – А ты что не читаешь, сестра?

Маша приложила палец к губам: «Я немая! Забыли, что ли?»

Давай сначала. Ну, вместе! – как будто не понимал брат иерей.

Она не может, брат! – робко вступилась за крестную Соня.

Знаю. Так ведь церемония какая! Святая церемония, сестры. Должно свершиться чудо, – отрезал брат иерей.

В его голосе Маша ясно расслышала издевку. Поймала на себе Олин взгляд и все поняла.

Великанша смотрела с любопытством и смущением. Любопытство было сильнее.

Под изумленным взглядом Сони Маша сказала все нужные слова, от «Именем Спасителя» до «изыди, Каинова кровь». А куда было деться?… Крестница получила свою ложку вина, а крестную брат иерей сцапал за руку и горячо заговорил. Мол, Отец наш своим незримым присутствием на Церемонии Святого Вина исцелил утратившую речь сестру Марию. Так вострепещем же перед его неизмеримой мудростью и милосердием.

Речь имела успех. Вострепетали решительно все: девушки утирали глаза платочками, парни расправляли плечи, гордясь своей принадлежностью к братству папы Сана. И так, гордясь и хлюпая в платочки, все стали подходить к брату иерею за прощальными чмоками.

Маша хотела тихонько исчезнуть, но брат иерей, улыбаясь, цепко держал ее запястье. Ей как чудом излеченной тоже доставались поцелуи.

Последней подошла Оля.

Извини, сестра, ты же знаешь: чтобы получить пятый уровень, нужно отличиться… – шепнула она, прикладываясь к Машиной щеке.

Это деловитое замечание окончательно разочаровало Машу в новой подруге. После ночного разговора она подозревала, что великанша побежит к брату иерею жаловаться на Ганса и может выдать ее спроста. Но предательство оказалось хладнокровным и расчетливым.

Когда за Олей закрылась дверь, из своего угла поднялся брат казначей. Всю церемонию он просидел как истукан, а теперь подошел и с чувством пожал руку иерею:

Отличный экспромт! Поздравляю. И ты молодец, сестра. – Он перехватил Машин взгляд и усмехнулся: – Какие глаза! Громы и молнии! Вынашиваем планы мести?

Маша опустила голову. Брат казначей точно угадал: она еще думала о предательнице Оле, правда, мстить ей не собиралась.

Сестра, не трать энергию на склоки, она тебе пригодится в мирных целях, – продолжал брат казначей, положив руку Маше на плечо. – От Ганса мы тебя защитим. Как считаешь, брат иерей, защитим, если вдвоем навалимся?

Маша улыбнулась, давая понять, что оценила начальственную шутку. Повезло. Если бы она вчера не выучила молитву, то сейчас бы с ней разговаривали по-другому…

Брат иерей между тем стянул через голову свой золотой балахон и остался в спортивном костюме.

Не дразни ребенка, – сказал он. – Мне нравится, что девочка сама пыталась решить свои проблемы. Даже нас не побоялась обмануть. Есть в этом здоровый авантюризм.

Небрежно кинув балахон на стул, брат иерей отогнул край занавеса и жестом пригласил Машу в полумрак за сценой. Она шагнула, споткнулась и, теряя равновесие, поймала в объятия чей-то гипсовый бюст. Преподобный? Нет, бюст был в погонах. Кругом как попало валялись и стояли кумачовые транспаранты с надписями про неизбежную победу коммунизма.