Соперницы

Два или три года назад он заболел дурной болезнью и, когда дошел уже до стадии шанкров, в какой-то книге прочитал, что французский писатель Мопассан от этой же самой болезни лишился рассудка. Оказавшись жертвой одинаковой с Мопассаном напасти, Ямаи ощутил не только страх и глубочайший стыд, но также и кипучий творческий подъем, сложив десяток искусных стихотворений танкапод общим названием «Йодоформ». Это произведение также вызвало благоприятные отклики в литературных кругах, и, пустив полученный гонорар на лечение своего сифилиса, Ямаи даже вопреки обыкновению сполна рассчитался с врачами.

На задворках площадки аттракционов «Ханаясики» в парке Уэно, на берегу зловонной сточной канавы, есть одно питейное заведение, над которым горит фонарь с названием «Цурубиси». Когда Ямаи не имел средств на гейш в доме свиданий и не мог себе позволить путешествие в кварталы Ёсивара и Сусаки, он на всю ночь являлся в «Цурубиси». Хозяйку звали О-Сай, и ей было двадцать четыре или двадцать пять лет. Это была высокая женщина с хорошими волосами и здоровым цветом лица, что редко встречается у представительниц постыдной профессии. Большие глаза и густые брови, напоминающие очертаниями два далеких холма, компенсировали даже такие изъяны её широкого лица, как плоский нос и неопрятный рот, на эту женщину хотелось взглянуть еще и еще раз.

Однажды утром, возвращаясь из квартала любви Ёсивара, Ямаи случайно забрел в заведение О-Сай. Он увидел, как в ночном кимоно, надетом на голое тело и неряшливо подхваченном узким пояском, О-Сай пила сакэ и жарила вяленую макрель на длинной узкой жаровне, стоявшей у входа в заведение. Напротив О-Сай, по другую сторону низкого столика с ножками в виде звериных лап, сидел приятной внешности бледный молодой человек лет двадцати трех, в коричневом клетчатом кимоно из какого-то дешевого шелка.

Заметив Ямаи, О-Сай встрепенулась, бросилась к нему и заключила в объятия:

— Ну, это чересчур! Негодный патрон, только теперь явился! Ладно уж, садитесь-ка! Сейчас поднесу вам вина… — Она чуть не сбила его с ног, усаживая за низкий столик.

Взглянув по сторонам, Ямаи понял, что молодой человек уже куда-то бесследно растворился. Мешая медные и серебряные монеты, Ямаи кое-как набрал одну иену, протянул её хозяйке и бочком-бочком выскочил на улицу — все равно что сбежал.

Выйдя на солнечный свет и ощутив дуновение ветра, Ямаи пришел в совершенно иное расположение духа. Так забывают про мучивший минуту назад голод, стоит лишь желудку наполниться. Невозмутимо зажав под мышкой тросточку, он прогуливался под деревьями, пока наконец не остановился. Раскуривая сигарету, он начал разглядывать высившееся прямо перед ним здание храма богини Каннон, и при этом у него был вид человека, который и сам не чужд искусства.

Он вовсе не нарочно напускал на себя этот вид, то не была поза. Намерения у Ямаи были вполне серьезные. Когда-то он прочел в журнале рецензию на роман «Кафедральный собор» писателя Бласко Ибанеса, именуемого «испанским Золя». Центром этого произведения стал собор города Толедо, вокруг него разворачивалась панорама жизни окрестного населения. Ямаи собирался быстренько перенести этот прием на храм богини Каннон в Асакуса и написать свой полномасштабный роман. Ямаи всегда отталкивался от журнальных обзоров западной "литературы и весьма находчиво смешивал чужое по своему собственному рецепту, тут у него был особый талант. Однако самих произведений он никогда не читал. Благодаря тому что у него недоставало знаний для чтения оригиналов, они не сковывали его собственную творческую фантазию, и, счастливый в своем неведении, он не впадал в грех плагиата.

Рассеянно взиравший на храм Каннон господин Ямаи не успел даже докурить свою сигарету, когда за спиной его неожиданно раздался голос:

— Ямаи-сэнсэй!

Удивленный, он обернулся. Взглянул в лицо человека — и удивился еще больше. Да и только ли удивился — в этот момент его сразил отвратительный приступ страха! Дело в том, что окликнул его тот самый бледный юноша, который только что в питейном заведении «Цурубиси» сидел вместе с О-Сай возле длинной жаровни и ел политый чаем рис.

— У вас ко мне дело? — произнося эти слова, Ямаи старательно обводил взглядом окрестности.

— Сэнсэй, прошу простить меня за то, что неожиданно к вам обращаюсь… — Молодой человек не переставая кланялся, низко сгибаясь в пояснице. — Я… как это говорят, соискатель… В прошлом году, когда вы были в жюри, журнал N выбрал мою рукопись… Я всегда хотел встретиться с вами и поговорить…

У Ямаи отлегло от сердца, и он присел на ближайшую скамью. Молодой человек оказался сыном владельцев дома гейш «Китайский мискант», имя его было Такидзиро, и от него Ямаи в подробностях услышал все, что изложено ниже.

До той осени, когда Такидзиро исполнилось четырнадцать лет, он жил вместе со своим отцом, сказителем Годзаном, и с матерью, гейшей Дзюкити. Из дома гейш в Симбаси Такидзиро ходил в близлежащую начальную школу. В тот год ему предстояло, как положено, перейти в среднюю школу, и его отец Годзан решил, что ни к чему слишком долго держать мальчишку в таком месте, как дом гейш. Мать была вынуждена с этим смириться. Стали советоваться с давними клиентами, людьми почтенными, и в конце концов доверились некоему адвокату и профессору права, который много лет распевал баллады иттёбусив компании гейш «Китайского мисканта». Решено было отдать Такидзиро в дом профессора и поселить его вместе с другими учениками.

Профессор владел великолепной усадьбой в районе Суругадай, вот оттуда Такидзиро и пошел в среднюю школу. Именно это стало изначальным толчком к крушению всей его жизни. Годзан как отец рассуждал резонно: мол, в пору, когда молодому человеку только и учиться, не следует его долго держать в родном доме, если это дом гейш. Но для дальнейшей судьбы Такидзиро опека по-старинному твердого и строгого отца была бы, вероятно, благотворнее жизни у чужих людей. Впоследствии сам Годзан первый раскаивался в принятом решении, а вместе с ним и Дзюкити. Однако, как говорит пословица, «какая колесница замешкалась, та уж к празднику не поспела».

После того как Такидзиро поселился вместе с учениками профессора, он два года был прилежным и подающим надежды школяром, пока ему не исполнилось шестнадцать. В конце того года у супруги профессора нашли болезнь сердца, и для поправки здоровья она вместе с единственной дочерью переехала на дачу в Омори. Понятно, что профессор тоже часто стал туда ездить, оставаясь и на ночь. Городской дом превратился в подобие выездной конторы, куда профессор только в первой половине дня заходил по делам. Радуясь отсутствию хозяина, жившие в доме студенты и прислуга дали себе волю. Ведь и так уже вошло в поговорку, что недостойным поведением отличаются именно студенты-юристы. Через некоторое время Такидзиро попал под их влияние, и всего за один год, к тому времени, как ему исполнилось восемнадцать, стал неисправимым повесой.

Как только приближался вечер, он не мог усидеть дома. Его непременно тянуло к женщинам из соседней табачной лавки, ресторанчика мясных блюд или ларька, торгующего сладким льдом, он неустанно за ними волочился. По ночам он тягался с другими студентами в попытках совратить домашнюю прислугу. Дошло до того, что он и среди белого дня ухитрялся соблазнять школьниц, едущих на уроки в одном с ним трамвае. Однажды ночью, пытаясь заманить дочь соседа-табачника на задворки храма Канда Мёдзин, он имел несчастье угодить в сети, расставленные полицейскими. Те проводили ночной рейд против неблагополучных подростков, поймали его и, хочешь не хочешь, отвели в участок. Само собой разумеется, что об этом сообщили в школу и не замедлил последовать приказ об отчислении Такидзиро. Тогда же и профессор права под благовидным предлогом отказал ему от дома.

Отец пылал от гнева, мать плакала от такой беды, но поделать ничего уже было нельзя. Такидзиро взяли обратно в дом гейш в Симбаси, и при этом отец наложил на него строгий домашний арест, объявив бесстыдником, измаравшим грязью родительское имя. Только теперь ведь это уже не был прежний Такидзиро, который без рассуждений слушался отца.