Страница 37 из 40
Фильм документальный, настоящее методическое пособие, и, разумеется, очень драматичный. Плакала, считай, вся группа – и женщины, и мужчины. Кажется, кроме меня. Я даже подумала, что просто уже все слезы выплакала, они банально кончились.
Впечатление от фильма было настолько сильным, что группа даже не смогла ничего обсуждать – так в молчании, не прощаясь, мы и покинули классную комнату.
Антон пошел со мной к метро, остановился покурить, попросил меня побыть с ним.
Волнуется. Долго раскуривает. Поднимает на меня свои теплые глаза. И задумчиво, ласково говорит:
– Я тут понял, что ребенка хочу. А вот жить с тобой – нет.
Продолжает курить и ласково так, жалостливо на меня смотреть.
Может быть, он ждал, что я сейчас начну его умолять вернуться? Может быть, это была его форма мести за то, что я его пыталась выгнать? Может быть, это просто такие у него были эмоции после фильма? Это я сейчас могу об это подумать.
Тогда же я стояла у метро и рыдала. Просто рыдала: без мыслей, без боли, как рыдает младенец, у которого еще нет представления о морали и четности. Все слезы, которые остались во мне со времени фильма – фильма о том, какую боль нам с малышом придется терпеть, какие проблемы возможны во время родов – под напором выталкивались из меня, как ржавая вода из крана после того, как ЖЭК ее все-таки дал.
Да, действительно, более эффектного момента, чтобы отказаться от меня, Антон найти бы не смог. В драматурги бы ему пойти, сериалы сочинять!
Минут через десять он заскучал гладить меня по головке и спросил – не отвезти ли меня куда-нибудь. Я сказала, чтобы он ехал по своим делам. Он потоптался-потоптался и уехал-таки.
Я рыдала еще 30 минут – по часам у метро было очень хорошо отмечать время. И поплелась к своим студентам.
51.
Антон ушел днем. Почти без вещей. Никто не устраивал прощальных спектаклей.
Антон – потому что со всей искренностью клялся быть здесь регулярно и мне помогать всем-всем-всем, о чем я попрошу. Я – потому что не знаю, что сказать тому, кто бросает тяжелобольного человека (за полтора месяца до родов я уже плохо ходила), как раненого на поле боя.
В квартире стало тихо, можно стало просто лежать, просто смотреть в потолок, не вздрагивая от звонков, шагов и голосов на улице. Просто дышать. Мы с квартирой, верной наперсницей моих бед, вздохнули спокойно.
Часа через три позвонил муж и бархатным голосом позвал:
– Маняша! – со своей особенной «летящей» интонацией, от которой я таяла.
Но не в этот раз. Никакая я не Маняша!
А ведь действительно, уже нет!
Я давно уже просто Маша.
Но Антон не в курсе моих прозрений.
Он просто продолжает в том же духе, по накатанной:
– Как тебе там? Без меня? Может, мне приехать?
Я отвечаю кристально честно, что без него намного лучше, чем с ним. После чего разговор логически увядает, потому что ему надо было бы найти способ вернуться, а мне хотелось просто дышать – молча, без напрягов.
Еще несколько раз Антон приезжал в квартиру и наводил порядок, привозил еду. Затем просто пропал. Ни в аське его нет, ни в «Твиттере». Загулял, видимо. Ушел в штопор.
Прошло еще несколько вечеров, потом даже целых две недели. На самом деле я так уставала от своей работы-учебы, что вечерами просто тихо лежала на кровати и мурлыкала что-то ребенку. И спала.
Однажды в полной тишине раздался резкий звук телефона:
– Скорее, с Антоном что-то страшное! – значит, свекровь. – Я пришла с работы, он лежит на полу и корчится. Я думала, он обкурился, пьяный. Поднимает глаза. Болит что? – говорю. Он не жалуется, «скорую» звать не дает. Я его подняла, а он – глаза черные…
Ты должна что-то делать! Ему больно так, без тебя!
Только ему больно? Больно мне, больно ребенку. Нам больно уже очень давно, наверное, целые тысячелетия. Его черная тоска, или сушь, как ее называют бабки-ворожеи, к которым бегает половина населения страны – это родная сестра моей тоски…Но как я помогу человеку, который не хочет помочь себе. И мне.
На следующее утро звонит Антон, голосом тщательно демонстрирует, что все отлично. Говорит, что он заедет вечером.
Появляется значительно раньше – надушенный, наглаженный, с намертво приклеенной улыбкой и вкрадчивыми манерами (это у него называется «разведать обстановку»). Начинает помогать по дому, выносит старые пакеты и между делом вставляет фразы о том, как он востребован женским населением. Его привозят на работу и увозят с работы, слушают каждое его слово, зовут к себе. Да он просто нарасхват.
Опять это дивное свойство мужиков – стараться понравится одной даме, расхваливая качество или количество отношений с другими.
– Может быть, мне вернуться? Тебе же тяжело одной? – заботливо так.
Мне тяжело, и не факт, что я смогу этот месяц до родов прожить одна. Но теперь в моей голове тумана намного меньше. Стратегическая ошибка мужа – мне нельзя было давать дышать воздухом, свободным от него. Вместо розовых соплей я обдумываю, чего ж он хочет. Вернуться ко мне и начать все сначала со мной?
Или вернуться и продолжать свою свободную жизнь?
Конечно, свободную жизнь! А я, значит, снова буду пугаться, бредить, срываться в истерики и ждать его ночами. Зато он будет уверен, что он меня контролирует, и я никуда не денусь. Его не будет скручивать «сушь» и у него все будет нормально, и мама его не будет волноваться.
– Да, я такой. Бери меня таким, какой я есть. Это ведь и есть любовь – принимать человека таким, какой он есть, со всеми его недостатками. Ты мне сама это говорила, что любовь – это полное принятие. Ты же говорила, что меня любишь.
А действительно, что такое любовь? Если он меня устраивает только на моих условиях, то это любовь?
И хоть я молчу, Антон прекрасно читает мои эмоции. А потому принимает тон жалостливый и покровительственный:
– Ну вот и хорошо, ну вот и молодец. Ложись, отдохни, тебе нельзя волноваться. Я потом вещи перевезу и на роды с тобой пойду. А ты, маленькая, решила, что сама все можешь…
Вот тут молчать уже бессмысленно, но и орать у меня не выходит:
– Как я могу тебя пустить обратно, если ты предатель?! Как я могу взять тебя на роды, если к тебе спиной нельзя поворачиваться?! Зачем ты мне, когда у меня все хорошо, если тебя нет, когда мне плохо?!Я наверняка говорю слишком тихо и неубедительно, но Антон и такой отповеди совершенно не ожидал. Видимо, слишком полагается на плохие советы типа «сама завоет, у вас же ребенок». Не понимают люди, что у меня будет ребенок и этого мне достаточно. Все остальное вторично.
На следующий день приехали мои золотые родители и забрали меня к себе, я к тому моменту уже совсем плохо ходила. Страшно болели ноги, как у всякого человека, которому надо двигаться по жизни, а он не знает, какое направление выбрать.
И правильно, увозите меня от соблазна подальше. А то Антон повадится песни петь, и в какой-то момент я могу не выдержать натиска. Пустить его обратно и все начнется по-новой. А мне ребенка надо доносить.Муж – человек не злой, не хочет ничего плохого ни мне, ни мальчику. Просто ему надо, чтобы мы его не касались. Он хочет быть свободным, и при этом «сохранить лицо», а в этой ситуации он кругом оказался негодяем, и его это очень злит. Черт его знает, на что он теперь пойдет, чтобы оправдаться в собственных и чужих глазах. Антон с его фантастической интуицией чувствовал, что у него был только один шанс меня подчинить и «умять под себя» – беременность, когда я и зависима, и безвольна. А свои шансы он всегда умел использовать по максимуму.
52.
Кажется, я могу написать пособие на тему «как его разлюбить». Я стала большим специалистом в этом вопросе. Оставить все как есть и терпеть его закосы – это преждевременные роды, мне так нервничать нельзя. Я это знаю точно.
Заставлять себя его ненавидеть, разлюбить или как там принято в художественной литературе – это рисковать ребенком, а до родов еще почти месяц. Нельзя убивать любовь в себе. Не будет человек, чья мать перед родами растила в себе ненависть, ни здоровым, ни счастливым. Скорее уж калекой будет физическим или нравственным.