Страница 32 из 40
Антон опомнился, да поздно. Я, как первый угольный паровоз, уже набрала ход, котел у меня разрывается, пар заполнил кухню. И я перехожу на визг:
– Ты все жизни мне изгадил! Ты всегда меня бросал! Я столько раз из-за тебя умирала! А ты делал что хотел. Так всегда было! Всегда! – так стандартная женская истерика в моем исполнении приобрела некоторые новые горизонты. У нее уже то преимущество, что она дает большое поле для фантазии. Мне разумеется, не ему.
– Да прекрати ты эту чушь гнать, – он старается переорать меня. – Сколько можно в эту х-ню играть, – и он как мельница машет руками куда-то назад, показывая, что эта фигня должна остаться где-то сзади, в прошлом. – Достала! Достала своими фантазиями!
Быстрый топот к двери. Шуршание, сопение, что-то падает. Насколько я знаю Антона, он сейчас слишком активно засовывает ноги в ботинки и шипит от злости – не выходит быстро надеть. Опять что-то падает, Антон чертыхается. Далее ожидаемый звук удара дверью о косяк. И все равно я дергаюсь от звука. Затем долгая тишина. Я, подвывая себе под нос, иду за очередной порцией валерьянки.
А действительно, чем мне еще заниматься? Терзать себя мыслями о том, где он и с кем? Или просматривать прошлое – нынешнее и давнее?
Хозяйке на заметку: никогда не начинайте ссоры с мужем перед тем, как он собирается уходить. Это даст ему легальную возможность уехать надолго и без объяснения причины, не звонить, не сообщать. Ведь он чувствует себя обиженным, а потому правым.
Тот, кто называет отчаяние черным, мало в нем находился. Потому что, когда ты залипаешь в него надолго, то начинаешь различать его особые цвета, тона, запахи, шорохи. Вот багровый оттенок темноты – это ревность, моя ревность, которая все последние месяцы не отпускает меня даже на то время, когда он рядом: вдруг он думает о той, другой? Наверное, ему со мной плохо, а вот с ней хорошо и он вспоминает…
Когда черное перед глазами становится сплошь багровым, я уже не знаю, что я говорю и что делаю, рот выплевывает какие-то слова без помощи интеллекта. Когда меня отпускает и багровое от глаз уходит, я начинаю вспоминать, что же я кричала и чем угрожала Антону. К сожалению, память у меня хорошая, и я всегда в состоянии восстановить картину своего падения.
А вот сполохи голубой надежды. Жаль, длится она не долго. Пока они еще горят «а вдруг он сегодня придет рано», «а вот бы нам вдвоем куда-то уехать, тогда бы мы могли…», «а если я сегодня буду вести себя идеально, то он поймет, что я лучше…» Что хуже: напрасные надежды или окончательный диагноз? Но надежда – подвижная птица, махнув надо мной крылом, она улетает к другим страждущим.И снова накатывает туман. Чернота отчаяния не убивает. И не отпускает. Она принимает в свои липкие лапы, укачивает, пугает, зажимает диафрагму, так что не можешь вздохнуть. А потом ослабляет хватку. У отчаяния есть свои приливы и отливы, свой четкий предсказуемый цикл. И когда ты находишься в нем достаточно долго, оказывается, что этот круг «отчаяние – надежда – отчаяние – отдых» ты уже хорошо знаешь, знаешь свою болезнь. Когда тебе станет хуже – на рассвете или на закате, после каких слов начнется приступ. И ты уже заранее ждешь очередной волны в четко установленное время.
44.
Удивительно, но на внешнем уровне все шло довольно пристойно. Мы изредка встречались с общими друзьями, с родителями. Все интересовались, как там ребенок. Ребенок вел себя прекрасно, брыкался и танцевал, рос прямо по расписанию, не доводил меня ни тошнотой, ни болями. И честно предъявил свои достоинства на УЗИ – мальчик!
Конечно, все были очень рады.
Антона повысили, он стал начальником какого-то очень важного отдела (ему еще не было 25), то есть он стал очень крут.
А внутри всего этого…
Вероятно, давление, которое он ощущал со всех сторон (с моим особым участием!), оказалось слишком сильным, и он искал отдушину, то есть в прямом смысле «отдышаться». Даже связался со стритрейсерами. Вероятно, бешенство скорости подходило под его внутренний сбивающийся ритм.
С моей точки зрения, его понесло во все тяжкие. Он гонял по МКАДу ночами – под 220 км, иногда пьяным, иногда обкурившимся. Ему звонили разные женщины на домашний телефон, да и он периодически рассказывал то про одну, то про другую, то про третью. Правда, тон его был настолько горделивым, что определить – правда все это или он привирает, не представлялось возможным.
Сейчас психологи говорят, что во время беременности женщина совмещает в себе черты характера женщины и ребенка. Так работает как бы объединенная психика. Это и чрезмерная восприимчивость, и очень странные выводы, и несовместимые желания.
Я бы сказала, что беременная находится и на небе, и на земле одновременно. Отсюда ее странные выводы кажутся нелогичными здесь, но «сверху» они как раз очевидны. В середине беременности я отчетливо видела, как нерожденный еще ребенок тратит очень много сил на то, чтобы остановить своего будущего отца, чтобы тот не сорвался с обрыва. Это было неправильно. Точнее, это было недопустимо, именно сейчас формировалась жизнь малыша, именно сейчас малышу нужна была энергия родителей. В идеале – обоих родителей, ведь сейчас закладывались зачатки его судьбы, как в десне сначала формируется зачаток зуба, а потом он уже начинает «прорезаться».
В какой-то момент мне с предельной, окончательной отчетливостью, как при взгляде в бинокль на далекий лес, стало понятно, что всем троим нам не выжить. Ни в одной жизни эта комбинация из нас троих не оставалась на земле надолго. Похоже, это воплощение не станет исключением. И мне надо выбрать, кого я поддерживаю, на кого я трачу свои силы – на Антона, который рвался и подпрыгивал на краю своей жизни и обещал свалиться вниз. Или ребенка, который еще только собирался с мужеством вступить сюда.
Я совершенно не помню, как далось мне это решение – на кого уходят мои силы. Вероятно, это была слишком страшная определенность, чтобы моя память сохранила детали. Так срабатывает защитная функция мозга. Я помнила не все свои действия и не все его слова. Иногда я проваливалась в глубокое безразличие. А иногда пребывала в философском отрешении. Тогда даже простые вещи уводили меня в мир абстрактных размышлений.
Когда-то, уже кажется сотни лет назад, в прошлой (но этой) жизни, в пору своего величайшего счастья, я старалась помочь всем, поделиться своей энергией с целым миром, которого, если честно, для меня почти не существовало, были только мы с Антоном как некая отдельная, единственно возможная реальность. А все вокруг – это так, какие-то тени на стене, как говорил Платон, с ними приятно было разделить свою радость от самого процесса бытия. Звучит высокопарно, но это то же самое, что фраза «над влюбленными всегда голубое небо». Мой мир был прекрасен – и мы целовались на лестнице эскалатора, а если я ловила чей-то осуждающий взгляд, то просто улыбалась случайному свидетелю. И видела, что он получает часть нашего голубого неба. Даже самые суровые блюстители нравственности – бабульки – от такой улыбки забывали о приличиях и сами улыбались. Честное слово, такое было не раз и не два. Хотя для нас это было так мимолетно, так незначительно. Реально существовали только мы да еще совсем немного людей.
Сейчас мой внутренний мир валялся осколками на полу. И я вышла из внутреннего мира – за поддержкой в большой и широкий, наполненный людьми, страшно занятыми сами собой, образующими конгломераты таких же маленьких миров. Больше всего это похоже на пузырьки пены на поверхности воды в ванне. Много пузырьков – много мнений, проблем, устремлений, эмоций.
Что мне надо сделать, чтобы привлечь их внимание? Как-то доказывать свою к ним причастность? Постараться стать им интересной? Напомнить о себе – я есть, я живая? Я бью рукой по пене в ванной, в которой валяюсь уже битый час. Сочетание пузырьков меняет конфигурацию, но не меняет сути. Каждый сам, в своем пузырьке. Соприкоснулся с соседним – что он сделает? Лопнет? Прилипнет? Оторвется в свободное плавание? А все вместе мы образуем пену. Суета, амбиции, шум, броуновское движение от одной комнаты к другой, правила, которые мы должны соблюдать, попытки занять побольше места – пена все это… Тогда, на протяжении своего счастья, я выпала из этого. Надо ли мне в нее возвращаться? И у кого я буду спрашивать совета? У таких же мыльных пузырьков?