Счастье, несчастье...

Словом, тот разговор продолжал жить своей жизнью, что отношений между Сергеем и его женой не улучшило,

Напрасно Маша втолковывала Рите, что они с мужем помирились.

— Вот оно, бабье! — кричала Рита.— Стоит толь­ко мужику пальцем поманить...

Жили они, сами по себе жили сказанные тогда слова, Сергей узнал о них с негодованием и гневом, а Рита кричала, что теряет к Маше последнее ува­жение; все потому, что правду, которую рассказала Маша, жизнь через час превратила в неправду — она была временной, нестойкой, неотстоявшейся, эта правда…

Между тем у Маши с Сергеем еще не было детей, а представим себе, что за их отношениями, разладом и страданиями следят внимательные глаза ребенка. Какие порой трагедии разыгрываются на глазах у де­тей, как мало берегут их взрослые от этих трагедий!

Mне так-то легко бывает поставить выше всего интересы детей, хотя бы потому, что прежде всего надо понять, в чем их интересы. Последнее время создалось убеждение, будто семья, внутренне распавшаяся, уже тем самым вредна для ребенка, и ,лучше прямой развод, который проясняет отноше­ния,. чем атмосфера вечного раздражения или, хуже того, ненависти, которая разрушает детскую нервную систему. Предполагается, что детей обмануть невозможно, что, как бы от них ни таились, они все равно непременно почувствуют правду. Мне кажется, что в данном вопросе вряд ли возможны какие бы то ни было обобщения. Слишком индивидуальны бывают характеры и обстоятельства.

Дети доверчивы и совсем не все способны понять. Не раз мне приходилось видеть, как люди, по существу, уже расставшиеся внутренне, но ради детей оставшиеся жить вместе, умели создать атмосферу спокойного дружелюбия и внести сердечность, если не в отношения друг с другом, то в семейные дела, в великие семейные заботы. Но для этого действи­тельно нужно было очень сильно любить своих де­тей. Больше, чем себя.

Сколько людей счастливо выросли в подобных, внутренне распавшихся семьях и только взрослыми узнали; что между родителями существовали какие- то нелады. Слава таким родителям! Сохранение семьи требовало от них жертв огромных, подчас «кровавых» — сопряженных с острыми страданиями. Куда легче бывает в таких случаях рубить все гордиевы узлы, расчищать место для новой любви, новой семьи. А дети? — они, мол, ко всему привы­кают.

Да, они привыкают, разумеется, и к тому, что у папы вторая семья, а у мамы другой муж, что в обоих семьях растут их полукровные братья и сестры; бывает и так, что отношения в этих новорожденных семьях складываются приличные — и все же, что ни говори, ребенок теряет то чувство жизненной проч­ности, которое живет, например, в сознании у Кольки или у Леночки.

Путь сохранения семьи — самый трудный путь. Если люди, решившие сохранить семью ради детей, еще и нашли в себе силы создать в ней доброжела­тельную и спокойную атмосферу, они могут гордиться тем, что выполнили одну из важнейших и труд­нейших жизненных задач (ведь каждый их день, каждая минута требовали самоконтроля и сознания цели).

Ну, а уж если родители решились на трагедию развода, то их первая обязанность, конечно, сделать так, чтобы дети от этого возможно меньше пострада­ли. Это сделать можно. Один молодой человек сказал мне с гордостью: «У меня два папы и две мамы — и все родные». Смогли, значит, эти четверо сохранить разум, совесть и чувство собственного достоинства.

Что может быть болезненнее: мужчина ушел из семьи, оставив троих детей. Но перестав быть мужем своей жены, он не перестал быть отцом своих детей, к нему они приходили со своими делами, со своими заботами, он был рядом и во время их болезней, и во время их экзаменов, каждое воскресенье они прово­дили вместе (что не всегда бывает и в самых благо­получных семьях). Он действительно остался отцом, любимым и авторитетным, но для этого нужно было, чтобы обе женщины, и первая жена и вторая, оказа­лись на высоте своих жизненных задач. Тут особо следует подчеркнуть заслуги покинутой жены, имен­но ей пришлось настудить на горло собственному самолюбию, давить в себе гнев (и это тоже ведь не единожды, а каждый день), действительно забыть о себе и думать о детях. Многие ли женщины на это способны?

К сожалению, практика обнаруживает здесь картину удручающую, когда мать делает ребенка орудием мести, нарочно обрывает его связь с отцом, чтобы сделать больно бывшему мужу, настраивает ребенка против отца — он-де тебя бросил (хотя на самом деле он и не думал бросать ребенка, а только не мог жить вместе с его матерью).

А как грубо нарушается тут закон! Ведь он провозглашает равенство родительских прав, а на деле (в частности, и потому, что в органах опеки и других, решающих эти проблемы, как правило, работают женщины, в чьих головах убеждение, что при всех обстоятельствах всегда виноват мужчина) приходится видеть множество несчастных отцов (тех самых, «кормящих», любящих ребенка нисколь­ко не меньше, чем его любит мать), которые стучатся в двери всевозможных инстанций, добиваясь осущест­вления своего законного права видеть ребенка, участ­вовать (как опять же велит закон) в его воспитании — а через неделю мать пишет в те же инстанции, что после свидания с отцом ребенок «кричит по ночам» (это «кричит по ночам» стало уже привычным клише и, как правило, достаточным поводом, чтобы свидания прекратить). Закон требует, чтобы при решении судь­бы ребенка принимали во внимание только одно — интересы самого ребенка, но как часто эти интересы бывают принесены в жертву самым низким стра­стям!

Однажды в редакцию газеты обратился за по­мощью интеллигентный человек, инженер, его исто­рия не могла не вызвать сочувствия. Он был как раз из «кормящих» отцов, без памяти любил жену и сына, готов был и в магазин бегать, и на рынок, и в прачечную. Жена ушла от него сама, взяла сына и вот теперь не дает ему возможности повидаться с мальчи­ком, который дороже ему всего на свете. Чего только он не делал, и в роно обращался, и в гороно, и в другие инстанции, жена ни с чем не считается, ре­бенок у нее в руках, а когда приходит час официаль­но установленного свидания, ребенок оказывается то спящим (нельзя будить!), то в гостях.

Сотрудники газеты сделали все, чтобы уладить эти семейные дела, уговаривали маму, успокаивали папу. В конце концов было решено, что мама и папа вместе, так, ровно между ними не было никаких распрей, приходят в детский сад, чтобы взять ребенка и опять же вместе идти домой.

Так и было сделано. Мальчик, обрадованный встречей, очень веселый бежал впереди, а мама и папа шли за ним поодаль. Они не виделись больше года и шли теперь молча. От первого слова зависело многое. Первое слово сказал папа.

— Ну что? — сказал он.— Допрыгалась? Теперь на моей улице праздник — за мной стоит га­зета.

Что последовало дальше, нетрудно себе предста­вить. «Как вы могли?» — спрашивали его потом в редакции. «Не смог себя сдержать»,— отвечал он. Мужчина! Не смог себя сдержать! Он искренне любил ребенка, страдал от разлуки с ним, но всего сильнее была ревность, она взревела в нем, когда он увидел жену. И справиться с собой не смог. Не умел.

Я не понимаю языка, на котором поет эта жен­щина,— поёт, качает ребенка молодая, черноглазая, с сережками-звездочками в ушах. Мне переводят: «Ах, журавель, журавель, ты улетел от нас. Мы ждали тебя по весне, но ты и весной не вернулся». Остав­ленная жена — первая жена Сарибека, а занимаюсь я делом его второй жены, Карине,— ее, молодую красавицу, выдали замуж не спросив, и вот, когда у них уже были сын и дочь, она не выдержала семей­ной жизни и ушла, взяв их с собой. Связи с родными мужа она не теряла, привозила ребят к бабушке, своей свекрови, а та в один прекрасный день отвезла их к Сарибеку, который их спрятал и отдать отказал­ся. Дело происходит на Кавказе, и стало быть, страсти помножены тут на южный темперамент (но, с другой стороны, ведь именно на Кавказе семейные связи всегда были свято почитаемы).