Страница 3 из 109
Между тем под самым носом дожа кипели иные бури. Микеле Стено неотступно преследовал Лодовику. Чтобы избежать его мести, которая могла бы подвергнуть опасности ее жизнь, супруга дожа вынуждена была принимать у себя молодого патриция не просто вежливо, но даже и благосклонно. Впрочем, это не только не помогло Микеле достичь своей цели. Скорее наоборот. Лодовика неизменно успешно ускользала из его сетей.
Несмотря на то, что богатый патриций Стено щедро оплачивал услуги соглядатаев, ему так и не удалось установить, кто был тот мужчина, которого он видел выходящим из дворца Фальеро ноябрьской ночью. Жизнь доны Лодовики была прозрачна и чиста, как драгоценный хрусталь. Отвергнутый воздыхатель исходил бессильной злобой, уверяя себя самого, что добродетель Лодовики надежно защищают лишь стены Дворца дожей.
А бедная женщина жила теперь в вечном страхе. Она не осмеливалась признаться мужу в том, что принимала ночью одного из своих кузенов, осужденного и изгнанного из города Советом Десяти. В память о детских годах, проведенных вместе в поместьях семьи Гардениго, он умолял о помощи. Его поддерживала надежда. Конечно, Лодовика сможет добиться, чтобы Совет сменил гнев на милость. Марко, так звали кузена Лодовики, поддерживал дружеские отношения с членами семьи Пьетро Дориа, командующего генуэзским флотом. Именно за это он и был изгнан. Просить за него сейчас значило погубить его окончательно. И вероятно, и себя вместе с ним. Лодовика была умна и предпочла подождать. Но как доверить подобную тайну, от которой зависит жизнь человека и участь всей семьи, такому болтуну, как Микеле Стено?
Шли дни, дона Лодовика чувствовала себя несчастной. Даже радость, которую она до сих пор всегда ощущала в присутствии супруга, теперь, казалось, покинула ее. Корона на голове, всяческие почести – все это было тяжелым грузом. Правда, муж ее постоянно находился рядом. Но это отнюдь не приносило удовольствия, на которое она рассчитывала. Прежде они чаще всего подолгу жили в разлуке. А теперь она все время ощущала чудовищную дистанцию, которой разделяла их разница в возрасте. Сорок лет – не шутка!.. Погруженный в государственные дела, Фальеро был с женой молчалив, проявлял безразличие, излишнюю рассеянность и даже иногда грубость. Лодовика обнаружила эти дотоле неизвестные ей качества и не знала, что и думать. Ее любовь к мужу, если она еще и продолжала жить в ней, приобрела совершенно иную окраску: теперь в ней доминировало уважение и глубокое восхищение. Но жизни ей это не облегчало.
Если бы Микеле Стено был хоть немного психологом, если бы он был менее эгоистичен, он бы понял, что, быть может, никогда ему не удавалось так близко подойти к желанной цели, как в эти ненастные дни, когда дона Лодовика принимала его в числе прочих с равнодушным видом и опущенными долу глазами. Прояви он чуть-чуть нежности, мягкости, истинного уважения к этой женщине, которая чувствовала себя на троне такой одинокой, он мог бы стать ее другом, исповедником, и, кто знает, может быть, простое доверие незаметно сменилось бы в сердце Лодовики привязанностью, а то и любовью. Но Микеле не привык к таким тонкостям в обращении, да и не считал это нужным. Чересчур порывистый и пылкий, юноша стремился одержать победу, причем полную победу, во всем и немедленно. Действуя, по чести говоря, глупо, он рассчитывал угрозами добиться в конце концов исполнения своих желаний.
– Все женщины – лгуньи, кокетки и вертихвостки, – поверял он свои тайные мысли другу Джанни. – Разумеется, я нравлюсь Лодовике в сто раз больше, чем ее престарелый супруг. Она и вышла-то за него только для того, чтобы угодить своему отцу. Но она слишком лицемерна, чтобы признаться в этом. Но ничего, я заставлю ее покориться. Я ничем не хуже других ее любовников!
– Послушай, Микеле. В Венеции никогда не было супруги дожа, добродетели которой не подвергались бы сомнению болтунами, за исключением тех, что были слишком уродливы для интрижек. Но я ни разу не слышал, чтобы кто-то хоть словечко промолвил о том, что у доны Лодовики есть любовники. Влюбленных в нее и впрямь хватало, когда она была незамужней… да и ты сам из их числа.
– А, оставь – не слышал. Скажи лучше, не слушал, что болтают кумушки на торговой площади! А я точно знаю, что она ничем не лучше других, и подошла моя очередь получить все, что положено.
– Ну и получай! Нет ничего проще! – улыбнулся приятель. – Для этого достаточно взять штурмом Дворец дожей, изничтожить всю охрану и, чтобы наверняка добраться до постели твоей красавицы, насквозь проткнуть шпагой ее мужа. Вот тогда-то ты, может быть, и станешь любовником догарессы. После чего, разумеется, сложишь голову на плахе между красными колоннами у входа на Пьяцетту. Послушай, Микеле, хватит бредить… Оставь жену дожа в покое, пусть живет как хочет. В Венеции полным-полно красивых девушек!
– Ни одна и мизинца ее не стоит, – заявил Микеле, забыв, что только что обвинил Лодовику в грехах, присущих всем женщинам. – Я хочу именно ее. Впрочем, успокойся, я вовсе и не думаю идти на приступ Дворца. Просто не премину воспользоваться обстоятельствами… Скоро начинается Карнавал. Время масок, безумств и приключений без забот о завтрашнем дне… Вот я и решил: тогда пробьет мой час, мне должно повезти…
Однако в ту самую минуту, когда Микеле Стено так дерзко бросал свой вызов женской добродетели, происходили весьма серьезные события.
Венеция только что потерпела сокрушительное поражение на море. Генуэзец Дориа захватил в Портолунго венецианский флот. Пять тысяч моряков были взяты в плен и увезены в Геную, а число жертв не поддавалось исчислению. Светлейшая Республика, оглушенная произошедшим, подсчитывала своих мертвецов, своих узников и свои финансовые потери, не совсем еще отдавая себе отчет в постигшем ее несчастье. Но о размерах катастрофы лучше всего говорило замкнутое лицо дожа. Марино Фальеро не произносил теперь в сутки и трех слов. Никогда прежде Венеция не выглядела столь мрачной и скорбной, как в эти дни. Сама жизнь, казалось, потекла медленнее. Близилось священное и дьявольское время Карнавала…
Лодовика Фальеро выходила из Дворца только для того, чтобы посетить церковь. Храм остался единственным местом, где она чувствовала себя теперь более или менее хорошо. Необыкновенная угрюмость дожа делала атмосферу вокруг него непереносимо тяжелой. А когда молодая женщина собиралась навестить подругу или же просто пойти в лавку, она была почти уверена, что на ее пути встанет Микеле Стено. Он, как всегда, не скажет ей ни слова, только поклонится, но взгляд его так нестерпимо настойчив, что несчастной Лодовике виделась в этом постоянная угроза. Этот слишком много возомнивший о себе упрямец не отступит. Он пойдет на все, чтобы желание его исполнилось. Гнетущая безысходность охватывала Лодовику. Микеле Стено стал ее ночным кошмаром.
Но в этот день по дороге в базилику Святого Марка навязчивый призрак не нарушил ее покоя. Лодовика почувствовала себя свободнее. Ее внимание привлекла небольшая процессия. Два солдата национальной гвардии вели в тюрьму закованного в цепи человека, а за ними тянулась кучка зевак. Узник казался совершенно отчаявшимся. Стражники сохраняли молчание, но он все пытался толковать им о своих несчастьях.
Дона Лодовика жестом подозвала одну из служанок.
– Мария, пойди спроси у этих солдат, в чем провинился этот человек.
– Чего там интересного, синьора! Наверное, какой-нибудь вор…
– Может быть, но я хочу знать наверняка. Он кажется таким печальным и несчастным…
Солдаты, увидев свиту супруги дожа, почтительно остановились, так что Марии не составило никакого труда выполнить поручение хозяйки.
– Это гондольер, некий Антонио, синьора. Его арестовали по жалобе еврея-ростовщика. Вон он, идет сзади. Антонио взял в долг у него и не смог вовремя расплатиться. Кредитор забрал у него гондолу и велел арестовать должника. Обычная история, я же вам говорила!
Но, не дослушав, Лодовика вытащила кошелек и отдала его служанке.