Страница 141 из 144
Старые железные койки стояли в ряд, на каждой ворох рваных одеял — и никаких простынь. Реймонд пришел в негодование; оставалось надеяться, что Лу не станет принимать все это близко к сердцу. Реймонд прекрасно знал, что различные общественные организации дают Элизабет достаточно средств на жизнь, что она просто-напросто распустеха, из тех, кто сам себе помочь не желает.
— Элизабет, а вы никогда не думали устроиться на работу? — спросил он и тут же пожалел о собственной глупости.
Элизабет не преминула воспользоваться случаем.
— Чего-чего? Ни в какие там ясли-садики я моих детей не отдам и ни в какой приют определять их не стану. По нынешним временам детишкам свой родной дом нужен, и у моих он есть. — И добавила: — Бог, он все видит, — таким тоном, что Реймонду стало ясно: до него бог еще доберется за то, что ему, Реймонду, повезло в жизни.
Реймонд выдал малышам по монете в полкроны, а для ребят постарше — они играли на улице — оставил монеты на столе.
— Как, уже уходите? — спросила Элизабет укоризненным тоном. Сама, однако, не переставала с жадным любопытством разглядывать Генри, так что укоризна в ее голосе была скорее данью привычке.
— Ты из Штатов? — поинтересовалась она.
Генри, сидевший на самом краешке липкого стула, ответил: нет, с Ямайки, и Реймонд подмигнул ему, чтобы подбодрить.
— В войну много тут вашего брата понаехало, из Штатов, — сказала Элизабет, посмотрев на него краешком глаза.
Генри поманил семилетнюю девочку, предпоследнего ребенка Элизабет:
— Иди сюда, скажи что-нибудь.
Вместо ответа девчушка запустила руку в коробку со сладостями, которую принесла Лу.
— Ну, скажи нам что-нибудь, — повторил Генри.
Элизабет рассмеялась:
— Она тебе такое скажет, что сам рад не будешь. У кого, у кого, а у ней язык здорово подвешен. Послушал бы, как она учительниц отбривает.
От смеха у Элизабет заходили кости под мешковатым платьем. В углу стояла колченогая двуспальная кровать, рядом столик, а на нем кружки, консервные банки, гребень, щетка, бигуди, фотографии Иисусова Сердца в рамке. Еще Реймонд обратил внимание на пакетик, который ошибочно принял за пачку презервативов. Он решил ничего не говорить Лу: она наверняка заметила еще что-нибудь, и, может, гораздо хуже.
На обратном пути Лу болтала, едва не срываясь в истерику.
— Реймонд, дружок, — чирикала она своим самым великосветским голоском, — я просто не моглане оставить бедняжке всех наших хозяйственных денег на будущую неделю. А придется нам, голубчик, дома чуть-чуть поголодать. Другоговыхода у нас нет.
— Хорошо, — согласился Реймонд.
— Но скажи мне, — взвизгнула Лу, — могла ли я поступить иначе? Могла ли?
— Не могла, — ответил Реймонд. — Ты правильно сделала.
— Моя родная сестра,дружок, — продолжала Лу. — Ты заметил, во что у нее волосы превратились от перекиси? Светлые и темные пряди вперемешку, а ведь какая хорошенькая была головка!
— Хотелось бы мне знать, сама-то она хоть что-нибудь пыталась сделать? — заметил Реймонд. — С такой семьей ничего не стоило добиться новой квартиры, если б только она…
— Такие никогда не переезжают, — вставил Генри, наклонившись с заднего сиденья. — Это называется трущобной психологией. Взять хотя бы народ у нас на Ямайке…
— Какое может быть сравнение! — вдруг взвилась Лу. — Тут совсем другой случай!
Реймонд удивленно на нее поглядел, а Генри откинулся на сиденье, оскорбленный. Откуда у этого-товзялась наглость, с ненавистью подумала Лу, строить из себя сноба. Элизабет как-никак белая женщина.
Их молитвы о ниспослании благодати Генри Пирсу не остались без ответа. Сперва Генри обрел туберкулез, а следом и утраченную веру. Его направили в один валлийский санаторий, и Лу с Реймондом пообещали навестить его под рождество. Тем временем они молили Пресвятую Деву об исцелении Генри от недуга.
Оксфорд Сент-Джон, чей роман с рыжей счетоводшей кончился ничем, стал теперь у Паркеров частым гостем. Но до конца заменить собой Генри он так и не смог. Оксфорд был старше и не такой утонченный. Приходя к ним, он любил разглядывать себя в зеркале на кухне, приговаривая. «Ах ты, здоровенный черномазый ублюдок!» Он все время называл себя черномазым, что, по мнению Лу, вполне соответствовало истине, но к чему вечно тростить об этом? Он останавливался на пороге, раскрывал объятия и ухмылялся во весь рот. «Да, черен я, но и красив, о дщери иерусалимские». А как-то раз, когда Реймонда не было дома, он подвел разговор к тому, что у него все телочерное. Лу пришла в замешательство, стала поглядывать на часы и спустила в вязанье несколько петель.
Когда она трижды в неделю читала розарий перед Черной Мадонной и молилась о здравии Генри, она заодно просила и о том, чтобы Оксфорда Сент-Джона перевели на работу в другой город. Ей не хотелось делиться с Реймондом своими затруднениями; и на что, собственно говоря, ей было жаловаться? На то, что Оксфорд такой простой и заурядный? Это не годилось: Реймонд презирал снобизм, да и она тоже, так что ситуация была весьма деликатной. Каково же было ее удивление, когда через три недели Оксфорд объявил о своем намерении подыскать работу в Манчестере.
— Знаешь, а в этих слухах про деревянную статую что-то есть, — сказала она Реймонду.
— Возможно, — сказал Реймонд. — А то бы и слухов не было.
Лу не могла рассказать ему, как молилась об устранении Оксфорда. Но когда Генри Пирс написал ей, что пошел на поправку, она заметила Реймонду: «Вот видишь, мы просили возвратить Генри веру, и теперь он верующий. А сейчас просим, чтобы он исцелился, и ему уже лучше».
— Врачи там хорошие, — сказал Реймонд, но все же добавил: — А молиться мы, конечно, будем и дальше.
Сам он, хотя розария и не читал, каждую субботу после вечерней мессы преклонял колени перед Черной Мадонной помолиться за Генри Пирса.
Оксфорд при каждой встрече только и говорил, что об отъезде из Уитни-Клея. Реймонд заметил:
— Переезд в Манчестер — большая ошибка с его стороны. В огромном городе бывает так одиноко. Но, может, он еще передумает.
— Нет, — сказала Лу, настолько уверовала она в силу Черной Мадонны. Она по горло была сыта Оксфордом Сент-Джоном, который задирал ноги на ее диванные подушечки и звал себя ниггером.
— Скучно без него будет, — вздохнул Реймонд, — все-таки он веселый парень.
— Скучно, — сказала Лу. Она как раз читала приходский журнал, что с ней редко случалось, хотя она вместе с другими активистками сама вызвалась рассылать его подписчикам и каждый месяц надписывала на бандеролях не одну сотню адресов. В предыдущих номерах, помнилось ей, было что-то такое насчет Черной Мадонны, как та исполняла разные просьбы. Лу слышала, что паства из соседних приходов часто ходит молиться в церковь Иисусова Сердца только из-за статуи. Говорили, что к ней приезжают со всей Англии, но молиться или полюбоваться на произведение искусства — этого Лу не знала. Со всем вниманием взялась она за статью в приходском журнале.
«Отнюдь не претендуя на излишнее… молитвы были услышаны, и многим верующим в ответ на просьбы чудеснейшим образом даровано… два удивительных случая исцеления, хотя, разумеется, следует подождать медицинского заключения, поскольку факт окончательного выздоровления может быть подтвержден лишь по истечении известного срока. В первом случае речь идет о двенадцатилетнем ребенке, страдавшем лейкемией… Во втором… Отнюдь не желая создавать cultus [81]там, где не место культам, мы тем не менее обязаны помнить о том. что вечный наш долг — почитать Богоматерь, источник благодати, коей обязаны мы…
Отец настоятель получил и другие сведения, касающиеся нашей Черной Мадонны — речь идет о бездетных супружеских парах. Стали известны три подобных случая. Во всех трех муж и жена утверждают, что постоянно возносили молитвы Черной Мадонне, а в двух случаях из трех обращались к ней с конкретной просьбой: даровать им ребенка. Во всехтрех случаях молитвы возымели действие. Гордые родители… Каждый прихожанин да почтет желаннейшим своим долгом вознести особое благодарение… Отец настоятель будет признателен за дальнейшие сообщения…»
81
Культ ( лат.).