Прощай, Берлин

— Может, ты и права. — Фриц воспринял ее слова всерьез. Его черные глаза увлажнились — видно, расчувствовался. — Может быть, я все еще ищу свой идеал.

— Когда-нибудь ты найдешь его, я совершенно уверена. — Подсмеиваясь над Фрицем, Салли взглянула на меня, как бы вовлекая в игру.

— Ты так считаешь? — Фриц плотоядно осклабился и метнул в ее сторону неотразимый взгляд.

— А как ты думаешь? — обратилась она ко мне.

— Честно говоря, не знаю, — сказал я. — Я никогда не мог понять, какой у Фрица идеал.

Неизвестно почему, но мой ответ порадовал Фрица. Он принял его как авторитетное свидетельство:

— Крис знает меня совсем неплохо, — ввернул он. — Если уж Крис не знает, кто мне нужен, то остальные и подавно.

Салли пора было уходить.

— У меня на пять назначено свидание с одним человеком в «Адлоне», — объяснила она, — а сейчас уже шесть! Впрочем, старому хрычу только на пользу пойдет, если он подождет меня. Он хочет сделать меня своей любовницей, но я сказала, что пока он не заплатит все мои долги, этому не бывать. Черта с два! И почему мужчины такие скоты? — открыв сумочку, она быстро подвела губы и брови. — Кстати, Фриц, дорогой, будь ангелом, одолжи мне десять марок, а то мне даже за такси нечем заплатить.

— С удовольствием! — Фриц сунул руку в карман и мужественно, без малейших колебаний отсчитал ей всю сумму. Салли обернулась ко мне. — Послушай, может, как-нибудь зайдешь на чашку чая? Дай телефон, я тебе как-нибудь звякну. «Небось вообразила, будто у меня водятся деньги, — подумал я. — Что ж, это будет ей хорошим уроком раз и навсегда». Я оставил свой телефонный номер в крошечной записной книжке, и Фриц проводил Салли вниз.

Он бегом примчался обратно и с ликующим видом закрыл дверь.

— Ну, Крис, как она тебе? Красотка, правда?

— Хороша, ничего не скажешь.

— Я в нее с каждым разом все больше втюриваюсь! — Со вздохом наслаждения он потянулся за сигаретой. — Еще кофе, Крис?

— Нет, большое спасибо.

— А знаешь, Крис, по-моему, ты ей тоже приглянулся.

— Да ну, оставь.

— Правда, так и есть! — Фриц как будто был доволен.

— Короче, мы теперь часто будем видеть ее.

К фрейлейн Шредер я вернулся с таким головокружением, что пришлось с полчаса проваляться в постели. Черный кофе Фрица, как обычно, сразил наповал.

Несколько дней спустя Фриц пригласил меня послушать, как поет Салли. «Леди Уиндермир» — полулегальный богемный кабачок (его, говорят, уже давно прикрыли), был расположен тогда совсем рядом с Таузенштрассе. Владелица явно старалась превратить свое заведение в уголок Монпарнаса: по стенам были развешаны рисунки, выполненные прямо на меню, карикатуры, фотографии театральных знаменитостей с автографами типа: «Единственной и неповторимой леди Уиндермир».

Над стойкой был укреплен огромный, раза в четыре больше обычного веер, а в центре, на возвышении, стоял огромный рояль.

Мне было любопытно увидеть, как Салли держится на сцене. Я почему-то думал, что она будет нервничать, но она была совершенно спокойна. Голос у нее оказался на удивление глубоким, с хрипотцой. Пела она плохо, без всякого чувства, руки висели, как плети. Представление по-своему впечатляло — благодаря ее броской, яркой внешности и выражению лица, на котором было будто написано: «А мне плевать, что вы там думаете». И она пела:

После первой песенки Салли довольно долго хлопали. Пианист, светловолосый кудрявый красавец, встал и торжественно поцеловал ей руку. Потом она исполнила еще две песни: одну по-французски, другую по-немецки. Они были приняты более сдержанно.

После пения ей еще долго целовали руки, а потом все ринулись в бар. Салли, видимо, знала тут всех и каждого. Она обращалась ко всем на «ты», а то и «дорогой мой». Для царицы полусвета ей явно не хватало такта и практической сметки. Она лишь впустую потратила время, пытаясь обворожить пожилого джентльмена, который явно предпочитал ей беседу с барменом. К концу вечера мы все порядком напились. Салли заторопилась на свидание, а к нам за столик подсел управляющий. Он беседовал с Фрицем об английской аристократии. Мой спутник чувствовал себя как рыба в воде, а я опять, в который раз, дал себе слово больше никогда не посещать заведений подобного сорта.

Вскоре после этого вечера Салли, как мы и условились, позвонила и пригласила меня на чашку чая.

Она жила на Курфюрстендамм, в самом последнем квартале, примыкающем к Халензее. Толстая неряшливая дама с тяжелым, отвисшим, как у жабы, подбородком, провела меня в большую мрачную, довольно убого обставленную комнату. В углу притулился сломанный диван и висела выцветшая картина, изображавшая сражение восемнадцатого столетия: раненые, полулежа в изящных позах, любовались гарцующим на коне Фридрихом Великим.

— Привет, Крис, дорогой! — воскликнула Салли еще в дверях. — Как здорово, что ты пришел! Я чувствовала себя ужасно одинокой. Я рыдала на груди у фрау Карпф.

— Nicht wahr, Frau Karpf? [5]— воззвала она к хозяйке с жабьим подбородком.

Та рассмеялась сдавленным жабьим смехом, и груди ее затряслись.

— Может, выпьешь кофе, Крис, или чай? — продолжала Салли. — Хотя, пожалуй, не стоит. Не знаю, как его заваривает фрау Карпф, думаю, сливает все опивки в одну посудину и кипятит вместе с заваркой.

— Ну, тогда кофе.

— Фрау Карпф, дорогая, не будете ли вы ангелом и не принесете ли нам две чашки кофе?

Салли говорила по-немецки не просто неправильно, а на каком-то своем, ни на что не похожем языке. Каждое слово она произносила жеманно, с деланно «иностранным» акцентом. По одному выражению лица можно было догадаться, что она говорит на чужом языке. — Крис, дорогой, будь ангелом, опусти занавески, — сказала она. Я так и сделал, хотя на улице еще не совсем стемнело. Салли тем временем включила настольную лампу. Когда я, покончив с занавесками, оглянулся, Салли, свернувшись калачиком на диване, рылась в сумочке в поисках сигареты. Но тут же вновь вскочила.

— Хочешь яичный коктейль?

Не дожидаясь ответа, она достала стаканы, яйца и бутылку вустерского соуса из шкафчика для обуви, стоявшего под разобранным умывальником. «Практически я питаюсь только ими». Ловким движением она разбила яйца в стаканы, добавила туда соус и взбила это месиво концом перьевой ручки.

— Это все, что я могу тебе предложить.

Она вновь свернулась калачиком, грациозно подобрав ноги. На ней было все то же черное платье, но на сей раз его украшала не пелерина, а маленький белый воротничок и белые манжеты. Ни дать ни взять монашка из какой-нибудь пышной постановки.

— Что тебя так рассмешило, Крис? — спросила она.

— Не знаю, — сказал я. Меня и в самом деле разбирал смех, я никак не мог остановиться. Было в ней что-то ужасно комичное: красавица с маленькой темной головкой, большими глазами, тонко очерченным носом, она ни на минуту не забывала о своих прелестях. Самодовольно женственная, она улеглась на диване. И как дикая горлица склонила головку и изящно сложила руки.

— Крис, свинья, отвечай сейчас же, почему ты смеешься?

— Сам не знаю…

Тут она тоже начала смеяться.

— Ты просто чокнутый!

— И давно ты здесь обитаешь? — спросил я, окинув взглядом большую мрачную комнату.

— С тех пор, как приехала в Берлин. Постой, сейчас точно скажу, да, уже два месяца.

Я поинтересовался, что привело ее в Германию и с кем она сюда приехала. Оказалось, что с подругой, старше Салли, к тому же актрисой. Девушка уже бывала в Берлине и уверяла Салли, что они наверняка найдут работу на киностудии. Тогда Салли заняла десять фунтов у одного милого пожилого джентльмена и присоединилась к ней.

Родители ничего не знали, пока они с подругой не добрались до Германии.

5

Не правда ли, фрау Карпф? (нем.).