Инка

Что взбадривало Инку в долгой прогулке по достопримечательностям торговой сети, так это наблюдение за мистером латино. К тому времени, когда ноги ее уже гудели, а щеки пылали, его прическа из сорока с лишним косиц стала привычной, даже странно было, почему все мужчины в городе такие тусклые и коротко стриженные. Пахло от мистера латино цветами лимонов и мандариновых деревьев. А еще пахло от него морской пеной, и когда Инка шла рядом с Уаскаро, казалось, где-то в этом городе должно быть море. И удивляла Инку не миндальная кожа спутника, а лица прохожих, такие бледные и бескровные. Впитавшее столько Солнца, лицо Уаскаро притягивало взгляд и грело, а его отличное бежевое пальто, грубый свитер, костяное кольцо, что мелькало-мерцало на руке, казались давно знакомыми, родными и близкими, даже странно становилось, как можно было раньше жить, не зная Уаскаро.

Инка шла, а сама думала, вот ведь, что преподносит город. Живешь-живешь, оберегаешься от вторжения, охраняешь свою территорию, скудный клочок суши, а потом к тебе в жизнь, как проезжий горе-корабль, вторгается какой-то человек. Нагло ли, почтительно ли, а его история вплывает в твой мир, в твои дни, как если бы незнакомый корабль сел на мель возле твоего берега, потом понадобилась питьевая вода, сухие ветки для костра, и вот, слово за слово, чья-то история захлестывает, заполняет тебя. Вот ты уже чуточку другой, и это почему-то нравится тебе. Почему, да потому, что мистер латино совсем не похож ни на пирата, ни на авантюриста. Не имеет он ничего общего с шустрыми воротилами, у которых печатка на пальце, разительно отличается от волооких бандитов, от пузатых слащавых дельцов. Да и вообще ни на кого он не похож.

Подарок так и не удалось найти, они окончательно сбились с пути и уже не представляли, что, собственно, ищут.

 – А тебе не подойдет мой амулет? – наконец не удержалась и робко предложила Инка. – У меня куча таких, я делаю их на работе, чтобы как-то поддержать себя.

Она с готовностью сняла амулет – памятник истории Инки в нескольких поколениях. Шнурок амулета – косичкой заплетенный кожаный ремешок, сделан нетерпеливыми движениями маникюрных ножничек из перчатки, в которой хаживала на спектакли Инкина бабушка. Для каждого театра у бабушки был какой-нибудь особый, обязательный фетиш: для Большого – брошка-пчела с янтарем, для Малого – бусики из полосатых камешков, похожие на конфеты «Раковая шейка», для Драматического – серьги с подвесками в виде капелек-слезок, для Оперетты – надушенная пестрая косынка, для МХАТа – лаковый ридикюльчик с застежкой-мотыльком, для Маяковского – браслетик из золотых колосьев и серпов, для новых театров – серьги со схематическим изображением потоков солнечного ветра. Можно было без труда догадаться, куда бабушка собирается и где нужно будет маячить около полуночи, чтобы ее встретить и сопроводить домой.

Следующая часть Инкиного амулета, его основа, – клочок меха от старой шкурки волка, которая так и не стала воротником и не пригодилась. Инкин отец – в прошлом профессор в области орошения земель, с ранней молодости мечтал справить представительное пальто, достойные ножны для будущего академика. Когда же шкурка была уже куплена, а пальто – сшито, отец так ни разу и не решился выйти в нем на улицу. Лишь иногда он надевал тяжелое, толстое пальто, с годами все больше морщась, с трудом заставлял пуговицы встретиться с петлями, прикладывал шкуру и приводил домашних в восторг. На этом история пальто и закончилась. Шкурой Инку пугали в детстве, мол, не балуй, а то придет серый волк и укусит сама знаешь куда. А потом, когда стала Инка чуть постарше, она тайком играла в волка сама, вынимала шкуру из тумбочки, надевала ее и пугала братца. А потом предки шкуру попросту отдали ей, не выбрасывать же. Но, увы, для бывшего волка не нашлось лучшего применения, как засалить-затереть его мех в домашнем хозяйстве – неплохо смотрелся, прикрывая старое шаткое кресло, а кусочек лапки Инка отрезала на амулет.

Элементы бесхитростного узора на этом самом амулете составили несколько керамических бусин, из того дешевенького колье, которое было на Инкиной матери в день ее знакомства с отцом, конечно же, в библиотеке, где же еще знакомились приличные молодые люди в их время.

Узор амулета дополняли несколько пуговиц, из старой, как мир, коробки. В этой коробке хранились пуговицы-беженцы из разных стран, пуговицы с дедовой военной формы, пуговицы с бабушкиных халатов, маминых платьев, ночных рубашек, потерявшие родственников пуговицы от пальто и пиджаков, пуговицы-горемыки, спасшиеся во времена великих потрясений благодаря тому, что отлежались по углам и между половицами. Хранились там и крючки, и непонятные металлические обломки, пуговицы-аристократы, керамические и фарфоровые, и пуговицы-инвалиды, поколотые, опробованные таксой и канарейкой на вкус. Инка отобрала наиболее дикие и бесформенные из них – черные пуговицы-жуки на их спинах белые полоски, крапинки, звездочки. Они неплохо вписались в узор амулета. Правда, пришивать их к шкуре волка, с трудом пропихивая иглу и рискуя проткнуть дрогнувшую руку, да еще в самый разгар рабочего дня туристической компании «Атлантис», под столом, было довольно трудно. Зато амулет получился родовой, исторический, согретый дыханием предков и их славными делами.

 – Возьми, может, племяннице понравится. Бери, бери, таких у меня много.

По тому, как обрадовался Уаскаро, Инка заключила, что, кажется, намотав по городу пару десятков километров в поисках подарка, они его, наконец, отыскали.

 – А давай ты сама отправишь этот подарок Азалии. Напиши, что ее дядя в порядке. И еще скажи, что Огнеопасный человек иногда кормит ястреба и присматривает за ним. Еще обязательно намекни как-нибудь не впрямую, а так, между делом, что до моего сведения дошло про ее увлечение таксистом Ди. Прибавь, что оно продлится недолго, для этого не надо быть предсказателем, и так ясно как день. Спроси, жива ли кошка, которую я дарил ей. У этой кошки так и осталось два имени – Мисс и Мускус – или победило какое-то одно?

Инка все так и написала, как он просил, на корявом английском, прибавила и от себя пару слов, мол, Азалия, привет, мы не знакомы, но пишу тебе из Москвы. И вместо подписи по привычке вышколенных офисных крыс чиркнула свой домашний телефон, хоть Уаскаро ее об этом и не просил. На небольшую посылку Уаскаро налепил наклейку с напечатанным на ней адресом. Инка только пожала плечами, наверное, у него руки болят или пальцы немы.

Когда Уаскаро был рядом, Инка становилась розой ветров, розой ураганов ее шатало в разные стороны от догадок, от волнения, от неизвестности. Кто такой этот Уаскаро, что ему нужно?

Но Уаскаро непрозрачен, ни словом, ни жестом не выдает себя. Держится он обходительно, отеческим тоном дает чудаческие советы и по-дружески кивает на прощание, никогда не приглашает в гости и не стремится подняться к ней в квартирку. Кто такой этот Уаскаро, что ему нужно – непонятно. Никогда он ни словом, ни взглядом не подбросит Инке разгадки. Никогда он не шепнет ей на ушко любезность, не уберет прядку с ее лица и ни намеком не пригласит позагорать на крыше-другой, никогда, ни под каким предлогом.

Он звонит вечером, и его мягкий голос звучит устало, он только хотел узнать, все ли в порядке, как там Звездная Река, не вышла ли из берегов, не нарвалась ли на плотину, не сливает ли в нее грубый фермер отходы, не отправил ли кто по ней баржу с нефтью. Инка бормочет о Звездной Реке. Язык ее заплетается после рабочего дня, она – измученная, бескровная ящерица перед спячкой, но старается щебетать и насытить свой рассказ хоть немного теплом. Уаскаро, похоже, не слушает, он ловит ее голос и читает по нему то, что ему нужно. Как пение птицы кецаль, этот голос рассказывает Уаскаро то, о чем птица кецаль умалчивает. И, дав усталой певунье закончить, он невзначай спрашивает, а что, если завтра прогуляться по улочкам ранним утром, часов около шести пройтись, выпуская изо рта дымок в холодный воздух спящих переулков.

Конец ознакомительного фрагмента.