Сорок роз

— Только что ко мне заезжала Адель. Объявила, что у меня роман.

— Можно спросить, кого она подозревает?

— Оскара.

— Оскара?

— Да. Дескать, весь городок твердит, что он много лет в меня влюблен…

Мария и не заметила, как и почему Перси сменил тему, а он уже завел речь о своей матери. Его мать, сказал Перси, и видит Бог, Мария слышала эту арию не впервые, его мать умерла странным образом. Сперва она плакала, неделями плакала, только плакала да плакала. И его, единственного сына, перестала узнавать. Не понимала, где находится и почему женщины вокруг одеты в белое. Это что, сплошь невесты? — спрашивала она. И плакала, все время плакала и рыдала. Но по сравнению со следующей, последней фазой плач был еще вполне терпимым. Потому что в последние дни и ночи она смеялась. Да-да, смеялась. Ха-ха-ха. Добрый день, мама, говорил он, а в ответ слышал смех, и, когда спрашивал, как она себя чувствует, она опять смеялась. Тебе больно? Ха-ха-ха. Ты что-нибудь хочешь? Ха-ха-ха. Где твои зубы, мама? Ха-ха-ха, только ха-ха-ха, дни напролет, ночи напролет, ха-ха-ха, ха-ха-ха, и он, и сиделки были на грани умопомешательства, ха-ха-ха, ха-ха-ха. Он сидел у постели матери, а она смеялась, он плакал, а она смеялась, он хотел дать ей глоточек сахарной воды, а она смеялась, ха-ха-ха, ха-ха-ха, мать встречала смехом и сахарную воду, и боль, и жизнь, и смерть, и все на свете, ха-ха-ха, ха-ха-ха, и, когда гроб опускали в могилу, ему, Перси, чудилось, будто из-под земли доносится смех матери, ха-ха-ха, ха-ха-ха, бессмертное ха-ха-ха.

Они посмотрели друг на друга — и невольно рассмеялись.

— Где празднуете?

— В «Гранде».

— Понятно, — с улыбкой заметил Перси, — круглая дата требует соответствующего обрамления. Когда маме исполнилось восемьдесят, мы с ней совершили прогулку на пароходе. Она была в восторге. Мальчик мой, сказала она, ты только посмотри, как прекрасен мир!

Перси почти всегда умел взять правильный тон и никогда не говорил лишних слов. После того как первого его пуделя отравили, он завел другого, тоже белого, и дал ему такое же имя — Феликс. Ни скандала, ни жалоб — новый Феликс. Интересно, нынешний-то который по счету? Не важно. Пудель у Перси всегда был белый, звался Феликсом и терпеливо ждал вечера, когда они вместе ходили на прогулку, Феликс впереди, Перси за ним, неизменным маршрутом, сперва по берегу озера, потом к кладбищу, где похоронена мать.

Разговор иссяк, полуденное движение схлынуло, стало тише и жарче, и Мария мало-помалу взяла себя в руки, успокоилась. Веки отяжелели, она даже слегка задремала, и, будто дуновение ветерка, ее обвеяла благостная умиротворенность. Конечно, политические амбиции Майера еще не сбылись, однако на дистанции он держался вполне достойно, и ее помощь, ее содействие тоже нареканий не вызывали. Она, его супруга, всегда была рядом, всегда поддерживала его, как только могла. На приемах и обедах, которые они устраивали, она обхаживала аппаратчиков, с каждым годом все лучше и лучше. Благодаря известному макиавеллизму, выработанному в щекотливых ситуациях и со временем доведенному до совершенства, эта роль стала ее второй, а может быть, и первой натурой, по крайней мере в столице, и она не сомневалась, что и нынче вечером вновь сумеет это подтвердить. Поскольку Адели и Теннебаума не будет, ей придется обхаживать совсем немногочисленный аппарат. Гостей всего двое — ее брат и Фокс. Но вместе с Максом это три разных мира, и каждый, разумеется, полагает себя единственным, единственно важным, подлинным и законным. Прежде всего с Максом в этом плане есть сложности. Стоит ему заметить, что он перестал быть центром внимания, как уголки его губ сразу ползут книзу, увлекая за собой настроение, как песок из опрокинутого кузова самосвала. В таких случаях она хочешь не хочешь бралась за лопатку, и, сказать по правде, иной раз было трудновато на протяжении всего банкета следить, чтобы Майер более-менее сносно владел беседой. Впрочем, стильной даме это вполне по силам. Планеты благополучно движутся по своим орбитам, только когда в центре есть Солнце, и, как правило, ей удавалось выполнить это требование.

Перси щелкнул зажигалкой.

— Спасибо, — выдохнула она, — большое спасибо.

— Не за что, — скромно отозвался он.

Выпустив дым, оба смотрели, как струйки смешивались. Потом Перси вынул из ведерка со льдом бутылку, но Мария не позволила ему еще раз наполнить ее бокал.

— Мне пора, — сказала она. — Он не выносит, когда я опаздываю.

По дороге к машине она оглянулась, однако просторная, залитая полуденным светом площадь была пуста. Маэстро Перси и Феликс, его пудель, исчезли, словно по волшебству.

Отъезд

Почему она не пошла дальше? Что ей помешало? Косточка на стопе! Болит ведь. Она, видите ли, не из тех, кто носит античные сандалии или деревянные сабо, on a du style,больно ли, нет ли — она любила покрасоваться на шпильках и мирилась с тем, что фуршеты, где приходилось все время стоять, мало-помалу калечили ей пальцы на ногах. Une déformation professionelle. [6]Где мужчины, там принято стоять. Они стоят у алтарей, на командирских мостиках, за дирижерскими пультами, в парламентских кулуарах; стоят с удочками у озера, как ее сын, или в позах триумфатора на вершинах, как ее муж, и конечно же понятия не имеют, как нелепое стояние сказывается на женских ногах, обутых в остроносые туфли на высоких каблуках… «Автошкола»— провозглашала неоновая вывеска. «Теоретические классы».

Разумеется, это заведение было ей хорошо знакомо, пестрый сумбур дорожных знаков, деревянная модель двигателя, виниловые стулья, пластиковый стол с флажком союза — желтый руль на красном фоне, — и при всем желании она не могла объяснить, что мешало ей сесть в «БМВ» и рвануть отсюда. Вместо этого она медленно пошла к автошколе, будто витрина магнитом тянула ее к себе. Что там интересного? Что неожиданного? Может, все дело в эпохальной майеровской речи? Говорить он будет об autós. Autósпо-гречески значит сам.В автомобиле, провозгласит Макс перед тысячью тремястами инструкторами по вождению, движется наша самость, наше «я» приобретает мобильность. Эту идею они развивали вместе, и Фокс уже намекнул, что ему она по душе.

Фокс, как говаривал Макс, рожден для вторых ролей. Возможно, так оно и есть, ведь для первого плана Фокс совершенно не годился. Циник не без шарма. Беспощадный в своих аналитических разборах. Большой любитель выпить, раньше предпочитал водку, после операции на кишечнике — охлажденное пиво и коньяк. Череп голый, как электрическая лампочка, — свидетельство того, что его ум способен сиять только в темноте. У него действительно были прекрасные связи с пресс-бюллетенями, с банками и с фармацевтическим лобби. Они снабжали его таблетками, которые никогда не попадали в продажу, а предположительно и препаратами для инъекций. Передний план он уступил Максу. Фокс охотно оставался в тени и оттуда дергал за ниточки, в первую очередь за такие, о которые можно было споткнуться. Иные, по слухам, уже не вставали. В семье его называли дядюшкой, и Мария отнюдь не отрицала, что они многим ему обязаны, в частности контактами с автомобильным лобби и Союзом инструкторов по автовождению.

В помещении рябило глаза от предупреждающих и запрещающих знаков, а на задней стене располагалось подобие рельефа: легковая машина в продольном разрезе, с настоящими фарами, подфарниками, поворотниками и наполовину нарисованной, наполовину вылепленной из гипса автомобилисткой. Гипсовая рука сжимала руль, дугой выступающий из стены, настоящая дамская туфелька в судорожном отчаянии давила на педаль. Господи, почему она не уехала? Что притянуло ее к этой комнате? Может быть, утреннее замечание? Неужели она так и будет мусолить свою оплошность? Она — и футбол, Господи, молчала бы лучше! Но молчать было нельзя, правда нельзя. Когда дело касалось автоинструкторов, наш важный оратор никаких шуток не понимал и, умолчи она о приглашении на международный матч, наверняка бы здорово разозлился. Если речь на конгрессе окажется успешной, у него есть все шансы подняться выше, на самый верх, в правительство.

6

Профессиональная деформация (фр.).