Хроники Фрая

– Смысл? – Дуглас перекатывал это слово во рту так, точно впервые его слышал.

Я же цитировал короля Лира: «Нельзя судить, чтонужно». [168]

Для одних людей компьютеры, цифровые устройства и прочие механизмы подобного рода суть функциональные объекты, назначение коих состоит в том, чтобы выполнять конкретные задачи. Если такие объекты требуют какого-то апгрейда, позволяющего выполнять эти задачи лучше, пусть так – можно заняться и апгрейдом. Для других же, подобных Дугласу и мне, апгрейди есть основная задача. Пользоваться компьютером для написания книги, заполнения налоговой декларации или распечатки счета вы можете, но куда интереснее ковыряться в нем. Люди вроде Дугласа и меня относятся к цифровым устройствам, как владельцы собак к своим питомцам. Если вы не слепой, не пастух, не полицейский и не охранник, собака не является для вас существом функциональным, она нужна лишь для того, чтобы любить ее, тискать и гладить, – чтобы получать от нее радость. Думаю, более распространенный недуг этого рода – привязанность человека к своему автомобилю. Возьмите, к примеру, Роуэна Аткинсона, Стива Кугана, Робби Колтрейна. Они ездят на своих машинах по магазинам, из дому, домой и так далее – да, разумеется, – однако не это преобладает в их отношениях с принадлежащими им автомобилями. Если вы не были благословлены или прокляты глубоко эмоциональным отношением к машинам, вы сочтете меня козлом и выродком, а их – помешанными лихачами. Что же, нам, энтузиастам, к насмешкам, наветам и непониманию не привыкать. Ну и ладно, мы не возражаем. Сказать по правде, более чем вероятно, что мы, Дуглас и я, упивались нашим положением обладателей эзотерического хобби, говорящих на собственном птичьем языке и тратящих часы на бесплодные затеи. Со стыдом признаюсь, что, когда «Майкрософт» наконец сообразил, куда ветер дует, и стал предлагать покупателям собственный графический интерфейс, в душу мою закрались легкие сожаления. Этот интерфейс назывался Windows, и его версия 1992 года – 3.1 – достигла состояния, в котором он почти годился для использования. Еще через три года, в 1995-м, появился Windows-95, который почти можно было назвать операционной системой, а не привеском к MS-DOS. То есть со времени рождения «Мака» миновало одиннадцать лет – целая жизнь, по компьютерным меркам, – и мы с Дугласом радовались, с одной стороны, что наше правое дело восторжествовало, а с другой – ощущали опустошенность и грусть, как если бы чернь отыскала дорогу, ведущую к нашему заветному саду. Одна из самых непривлекательных черт человека, которой к тому же так легко обзавестись, – это негодование по поводу внезапно возникающей популярности того, что прежде доставляло удовольствие только ему и еще кой-кому из избранных. Кто из нас не впадал в раздражение, когда музыкальная группа, писатель, артист или телевизионная передача, представлявшие интерес только для нас, для меньшинства, начинали вдруг нравиться всем? Пока они были предметами нашего культа, мы стенали по поводу филистерства не принимающего их мира, теперь их приняли все, и мы испытываем негодование, достойное собаки на сене. Я достаточно стар, чтобы помнить клевых длинноволосых школьников, которых всерьез обозлил успех «Обратной стороны Луны». Они бормотали что-то вроде «продались», между тем за месяц до того они же изводили каждого, кого им удавалось поймать, рассуждениями о никем не понимаемом величии группы «Пинк Флойд» и о глупости мира, не способного увидеть ее гениальность.

Впрочем, меня и Дугласа ждали впереди годы одиноких наслаждений, и те два-три года, в которые я что ни день посещал его и мы обменивались дискетами и болтали на технические темы, я числю среди счастливейших в моей жизни.

Писал Дуглас до крайности мучительно. Сью Фристоун, его редактор из «Хайнеманна», приезжала к нему и умоляла, нередко чуть ли не со слезами на глазах, показать ей хотя бы несколько отпечатанных на принтере Дугласа страничек. Дуглас слетал вниз, к кофеварке, снова взлетал наверх, подходил, громко топая, к письменному столу и усаживался перед компьютером. После часа или двух возни со скринсейвером, фоновым рисунком, названием файла, размещением на рабочем столе папки, в которой он хранится, форматированием, выбором шрифта, его размера и цвета, определением полей страницы и набора стилей он мог ввести одно предложение. Дуглас вглядывался в него, заменял прямой шрифт на курсивный, переставлял слова, снова вглядывался. Потом, похмыкав, выругавшись, порычав и постонав, стирал его. Вводил другое. Оглядывал и оное и, возможно, слегка попыхивал от удовольствия. После чего вставал, пересекал комнату и снова низвергался вниз, на кухню, где мы со Сью сидели за столом, покуривая и обмениваясь слухами, и варил себе еще одну чашку крепчайшего кофе.

– Можно спросить? – порой осмеливалась Сью.

– Дело пошло. У меня уже есть первое предложение!

– О.

Мог стоять, ну, скажем, июль, а сдача нового романа была назначена на прошлый сентябрь. Написано одно предложение.

Сью натужно улыбалась:

– Что же, начало положено…

Дуглас с энтузиазмом бросался к лестнице, расплескивая на ходу кофе. Мы слышали, как он топает наверху, потом до нас доносился страдальческий вопль: «Нет! Безнадежно!» – говоривший, что первое предложение все-таки не дотянуло до положенного уровня, а затем звуки ударов по клавиатуре, знаменовавшие гневное его истребление. Дни любого сочинителя тяжки, однако писательская жизнь Дугласа Адамса была мучительной на свой особый манер, никогда больше мною не виданный.

«Карлтон-клуб» и его заматерелость [169]

Между тем от Бена Элтона, творческое начало коего ни малейшего удержу не знало, нельзя было, разумеется, ожидать, что он удовлетворится тысячью скетчей «На природе», двумя сезонами «Молодняка», созданием совершенно нового комедийного сериала и перспективой работы с Полом Джексоном на «Канале-4». По возращении из Стаффордшира, со съемок «Счастливых семеек», он сразу же приступил к работе (в соавторстве) над новой комедией положений, снимавшейся на Би-би-си. На самом деле «новой» ее назвать было нельзя, то был уже второй сезон, но оригинал подвергался полной переработке.

Сценарий сериала «Черная Гадюка», где Роуэн Аткинсон играл главную роль, написали сам Роуэн и его давний соавтор и друг, оксфордец Ричард Кёртис. Сериал этот показали года два или три назад, и, несмотря на попросту великолепную игру актеров и обилие блестящих комических сцен, он стал для публики своего рода разочарованием. Би-би-си решила, что, при всех достоинствах сериала, продолжение его съемок обойдется слишком дорого; продюсер картины Джон Ллойд описал ее позже как «шоу, которое на первый взгляд требовало миллиона долларов, а обошлось в миллион фунтов».

Роуэн уже на той стадии решил, что, даже если второй сезон сниматься будет, писать сценарий он не станет, и в результате Ричарду Кёртису пришлось задуматься, будет ли он работать над сценарием в одиночку или призовет кого-то на помощь. Он предпочел последнее и выбрал в соавторы Бена Элтона. Ричард Армитаж, бывший агентом Роуэна Аткинсона, считал, что «Черная Гадюка» обладает достаточным потенциалом, чтобы давить ради нее на Би-би-си, добиваясь продолжения съемок, однако пригодность Бена Элтона для этого проекта вызывала у него серьезнейшие сомнения. И он пригласил меня в свой офис.

– Ричард Кёртис хочет, – сказал он, – похоже, поработать с Элтоном над текстом «Черной Гадюки».

– Блестящая мысль!

– Да! А эти его шуточки с пердежом? – Ричард так и не простил Бену полковника Содома и его взрывавшуюся задницу из «Беспокоиться не о чем».

– Да нет, Бен – идеальная кандидатура, честное слово.

– Хмм… – Ричард пососал сигару и задумался.

Бен – человек милый, добрый, порядочный и надежный. Он – один из самых одаренных людей, каких я когда-либо встречал. Но, помимо удивительной его одаренности, он в не меньшей мере проклят прискорбным даром внушать людям неприязнь, заставлять их морщить в пренебрежительном презрении носы. Они не доверяют его поддельному простонародному выговору (а он никакой и не поддельный, Бен всегда разговаривал именно так, и его брат с сестрой тоже), его искренней уверенности в правоте своих политических взглядов и елейной (только с виду) манере их изложения. Бена можно считать кем угодно, но дураком он никогда не был и прекрасно это знает, при этом одного из талантов – умения прикидываться дурачком – он, похоже, лишен напрочь. Ричард Армитаж определенно переваривал его с большим трудом, однако был человеком слишком проницательным, чтобы не понимать: если у десятилетия и имеется комедийный пульс, никто не держит на нем палец увереннее, чем Бенджамин Чарльз Элтон с его раскатистым голосом, неприятным выговором и пристрастием, как представлялось Ричарду, к заднице, пенису и шуточкам по поводу пуканья.

168

Акт II, сцена 4 ( пер. М. Кузьмина).

169

Carlton Club Crustiness.