Химеры Хемингуэя

Поглаживая плоский живот, она сказала:

— Ты ее называешь нашей дочерью.

— Рене.

— Пожалуй, я бы предпочла мальчика.

— Почему?

— Он не станет таким, как я. Он будет как Саймон.

— Или Тони.

— Тони был не так уж плох. Может, вел себя по-свински, но я не верю, что со зла.

— Что ты имеешь в виду?

— Я обманываю людей, Джонатон. Его, теперь тебя. Люди получают право быть жестокими. После аборта ты вряд ли станешь со мной разговаривать.

— Но ты хочешь сына.

— Больше, чем дочь. Но кто бы ни родился, я потеряю мужа.

— И получишь другого.

— Как мне объяснить? Это вопрос веры. Если просто что-то принимаешь, потом можешь передумать по какой-нибудь мелкой причине. Но если жертвуешь любой альтернативой, если вместо пари Паскаля испытываешь свою веру русской рулеткой, ничего не остается, только верить, даже если все, во что веришь, утрачивает достоверность. Я научилась смотреть вслепую. У каждого из нас есть только одна возможность пожертвовать всем — потом ее уже не будет. Я этого не сделала, как когда-то воображала, ради того, чтобы стать хорошей католичкой, и не смогла быть правоверной иудейкой.

— И ты успокоилась на Саймоне.

— Ты воображаешь, будто очень умный, но ты идиот. Это же очевидно. Почему ты так усердно пытаешься обвинить бедного ничтожного Саймона? Я решила поверить в Американскую Мечту. Я должна жить со своим мужем и своей ложью. Когда я определилась с верой, я плохо выбрала судьбу. Но дело сделано. Поэтому люби меня. Спасай моей ложью. Сочини из моей истории все, что можешь. Возьми от моего тела все, что хочешь. Постарайся меня понять, только не бросай меня, пожалуйста.

— Думаешь, что можешь пожертвовать всей своей жизнью ради того, во что я не верю, и при этом удержать меня. Нет, Анастасия. Ты должна выбрать. — Я встал на колени. — Выходи за меня.

— Нет.

— Тогда я должен уйти.

— Прошу тебя.

Я отправился домой, делать предложение Мишель.

xiv

Саймона Стикли, пожалуйста.

Это Жанель Дектор.

Мисс Дектор, это Уэсли Штраус, репортер «Таймс».

Саймон Стикли сейчас занят. Могу я чем-то помочь?

Боюсь, это не касается галереи.

Это не важно.

Я ценю ваше усердие, мисс Дектор, но дело строго конфиденциально, и мистер Стикли, вероятно, предпочел бы, чтоб его лично известили, до того как прочтет в газетах, что…

Я прошу прощения, мистер… Жанель, оставь меня!..Мистер…

Штраус. Уэсли Штраус из «Таймс».

Мистер… Жанель, если ты не уберешься из моего…Простите, мистер Штраус. Это Саймон Стикли. Вы хотите узнать о «Судьбе»?

Очевидно, можно сказать и так. Вы уже знаете от журналистов из других газет?

«Голос Сан-Франциско» проявил определенный интерес, как и следовало ожидать. Они прислали корреспондента.

«Голос»?

Пару дней назад. Опубликовали неплохой репортаж. Вполне исчерпывающий.

Что вы сказали…

Я объяснил, что нужно отдаться «Судьбе», быть готовым ловить шанс и изо дня в день жить, не зная о последствиях. Конечно, вы уверены, что никогда не проиграете, но при этом вы также знаете, что никогда не сможете выиграть. Эта неопределенность сводит вас с ума.

Хотите сказать, это свело с ума вашу жену?

Она, сами понимаете, весьма чувствительна. Но в конечном счете это равно касается всех нас. Не важно, во что люди хотят верить, на них влияет великое произведение искусства: если можно так выразиться, это судьба, которую мы все разделяем.

И все-таки есть более конкретные проблемы честности, авторского права…

Но разве вы не видите красоты? Все мы авторы, каждый в ответе за то, чтобы сделать «Судьбу» нашей собственной. Произведение только обогащается, если все больше людей предъявляет на него права. А иначе оно осталось бы лишь артефактом, осколком прошлого. У большинства художников слишком развито эго, что, по моему скромному мнению, и обрекает их на провал.

То есть вы считаете, что любому должно быть позволено взять и скопировать что угодно, не ссылаясь на автора?

Это не вопрос авторства или копирования. Сюжет развивается, даже если кто-нибудь, отличный от создателя, пишет от их имени. Смысл меняется. Становится сердцевиной иного стечения обстоятельств. Вот почему важно, чтобы «Судьба» никогда не была решена.

И вы искренне полагаете, что этот аргумент снимает с вашей жены обвинение в крупномасштабном плагиате?

Я не понимаю.

Вы верите, что это оправдывает ее предполагаемую кражу неопубликованного произведения Эрнеста Хемингуэя ради создания «Как пали сильные»?

Вы определенно что-то путаете, мистер…

Штраус.

«Как пали сильные» написала Анастасия. Она посвятила их мне.

Таким образом, вы не знаете о странице рукописи, которую только что обнаружили.

Я видел рукопись. Она вручила мне ее в подарок.

Вы видели полную рукопись Хемингуэя?

Да почему Хемингуэя? Она подарила мне свою рукопись, напечатанную на компьютере. Я показал ее Джонатону… но, я уверен, вы это все и так знаете.

Выходит, вы знали, каковы источники ее произведения?

Ее творческого процесса?

Если вам угодно его так называть.

Это вряд ли имеет значение. Суть в том, что «Как пали сильные» — несомненно, творение гения.

Но чьего гения?

Автора.

Тогда, если Хемингуэй написал весь роман…

Я арт-дилер, занимаюсь современным искусством. Я сильно сомневаюсь, что мое мнение о гении Эрнеста Хемингуэя представляет интерес для ваших читателей.

Для наших читателей и для всех читателей «Как пали сильные» представляет интерес, действительно ли, и если да, то как именно, роман был списан у Хемингуэя, — не говоря уже об обстоятельствах, которые привели к предполагаемому преступлению мисс Лоуренс. Я уже пытался сказать: в нашем распоряжении находится то, что, судя по всему, является последней страницей, под номером 241, рукописи целой книги, по мнению экспертов принадлежащей перу Хемингуэя, — страницей, которая дословно совпадает с последней страницей «Как пали сильные», якобы романом Анастасии Лоуренс…

Вы уже говорили с моей женой?

Мы не смогли пока связаться с ней и получить ее комментарий. Я оставил ей сообщение.

И она не ответила? Вообще не трогайте ее, обещайте мне. Моя жена еще не очень здорова. Я не хочу ее больше травмировать.

То есть вы отказываетесь от обвинения в плагиате?

Чьего обвинения?

Я пока не могу сказать.

Я ни от чего не отказываюсь.

Значит, вы признаете…

И ничего не признаю. Я не знаю. Возможно, Стэси незаконно приписала себе эту вещь. Я не понимаю, что это меняет. Люди читают «Как пали сильные», это интересует их намного больше, чем наука, классика и прочая культура. И они любят Анастасию, слишком любят. Кто бы вынес такое давление общества? Этот роман чуть не убил мою жену. У меня нет объяснений ее поведению. Я почти надеюсь, что эта книга — плагиат. Публика заслуживает этого — и, возможно, этого заслуживаю я сам. Она никогда не утверждала, что она писатель, не говорила этого, когда мы познакомились. Она честна. Это и так причинило ей достаточно боли.

И вы настаиваете, что она подлинный законный автор, независимо от того, кто в действительности написал эту книгу?

Я настаиваю?.. Блядь, да мне наплевать, мистер… Природа авторства тут уже ни при чем. Это важнее, чем какая-то там философия или произведение искусства. Это касается человеческой жизни. Это касается моей жены, которой никогда не нужен был никто во всем мире, кроме меня, и которую — можете меня процитировать, если хотите, — я намерен любить больше всего на свете, независимо от того, что она сделала или может сделать.

Она говорила с вами раньше об источнике своих материалов, в особенности для романа, который исторически…