Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 74



Она подошла к стеллажам. В считанные дни выяснилось, что к ее лилипутской литературной тайне причастен Эрнест Хемингуэй. Она была кошмарным библиотечным исследователем и перспективной ученицей. Ах, как удивится Тони Сьенна.

Алло. Саймон?

Кто это?

Это я. Анастасия.

А. Ты.

Да. Я.

Нашла выход?

Саймон, нам надо увидеться.

Мне тоже эта ночь понравилась.

Дело не в этом.

Тогда в чем?

Мы можем поговорить?

Мы же сейчас разговариваем?

Да. Нет.

Нет?

Да.

Ты мне нравишься.

Правда?

Ты необычная.

Родинки у меня на ушах?

Где?

Ты меня совсем не знаешь.

А ты знаешь?..

Твоя семья…

Может, по телефону не…

Согласна.

Возможно, у меня дома…

Ты и я?

Но не так.

Ты и я.

Вернувшись в библиотеку, Анастасия взяла еще одну биографию Хемингуэя. Еще раз обдумала все факты. Вывод остался прежним. В указателе никакого Шмальца, никаких упоминаний О'Нила. Впрочем, в книге приводились не только страницы ранних дневников Хемингуэя, но и первые черновики «Фиесты».

Его почерк.Она рассматривала характерные черты — например, особенный изгиб к,и повторяющиеся детали, такие, как почти слитное двойное ф.Наиболее самонадеянную его букву — X, и Е, самую весомую. Не оставалось сомнений. «Как пали сильные» — каждое выведенное карандашом слово — написаны рукой Эрнеста Хемингуэя.

Как это объяснить? Стэси обнаружила, что даты в манускрипте совпадают с годом, когда у Хедли Хемингуэй на Лионском вокзале украли чемодан вместе с черновиком первой книги Эрнеста, к которому Хедли и направлялась, — он катался тогда на лыжах в Швейцарии. Он вполне мог написать этот потерянный роман за год. И язык юношески застенчивый, но уже становится собой: каждое слово в истории лейтенанта О'Нила строго отмерено, точно для телеграммы. Хемингуэй называл пропавший роман лирическими больше ничего не говорил — возможно, дабы на фоне дальнейших книг, ровнее, эта могла пребывать утраченной. В «Как пали сильные» Анастасии слышалась музыка несмазанной машины современности, скрежет шестеренок, входящих в сцепление с совершенством.

И все же она понимала, что ее языкового слуха, ее взгляда и ума недостаточно. Чтобы дать открытию свое имя и построить на этом репутацию, ей не хватало многих лет, посвященных литературе, авторитета такого человека, как Тони Сьенна. Истолковать то, что лежит перед носом, в силах кто угодно, и, откровенно говоря, есть много литературных критиков гораздо тоньше двадцатилетней Анастасии. Инстинкт уже подсказывал ей: чтобы преуспеть, за страницами любой книги нужно найти историю.

Саймон.Саймон Шмальц.Его прошлое, ее будущее. С Саймоном она пойдет далеко, как никому и не снилось.



vi

Саймон жил в Wunderkammer [7]— я имею в виду, каждая вещь в его квартире была удивительна, и у каждой была своя история, которую он присвоил. Раньше Wunderkammer были причудой джентльменов — кабинетные выставки диковинных трофеев из миров, где хозяину довелось побывать: усохший череп, священный свиток, кусочек магнетита, африканская бабочка в рамке, пучок мандрагоры, щепка от Креста Господня, клык йела. Люди тогда обладали знаниями буквально. Собирая в стеклянной горке разрозненные осколки, они пересказывали весь Восток, анонсировали новый мир, приручали фантастическое. В их кабинетах все различия выглаживались до гомогенности, ассоциируясь с владельцем коллекции. Происходила некая трансформация, двойная метаморфоза: делая коллекцию заурядной, как свое жилье, джентльмен сам становился незауряден, как она.

В квартире Саймона не было ни африканских бабочек, ни усохших черепов. Какие тайны они могли хранить на исходе тысячелетия, когда границами мира стали терминалы аэропортов? У него были иные личные границы, не менее чуждые его происхождению: Саймону требовалось обладать чем угодно, если оно добавляло ему значительности. Каким именно образом он достигал значительности, думаю, не играло для него никакой роли. Я вообще не уверен, что Саймона волновало, заслужена ли его репутация. Более того, я серьезно сомневаюсь, что его интересовало искусство. Возможно, для Саймона загадка искусства — в иллюзии. Этому-то оно Саймона и научило. Wunderkammer были первыми инсталляциями. Квартира Саймона была Wunderkammer — как и вся его жизнь.

Все осмотрев, Стэси спросила его о Хемингуэе.

— А где письма, которые он писал твоему деду?

— Мой дед не говорил по-английски.

— И при этом они дружили?

— Забавные вы люди, писатели. Верите, что весь мир — слова.

Итак, они вернулись к «Как пали сильные». Это никуда не годилось. Но Анастасия — она знала только один способ отвлечь мужчину. Она подошла к Саймону. Прикусила его губу в поцелуе.

Секс с Саймоном Стикли облачен был в саван тишины. Этот человек не рычал, не задыхался. Не потел. Ни на йоту не поддавался животному инстинкту. Я имею в виду, в постели с Анастасией Саймон был столь же утончен, сколь в «Пигмалионе» с клиентами. Изысканное представление. С ней никогда не бывало так — без травм, дискомфорта, без намека на смущение. Под Саймоном она тоже притихла. Могла забыть о его теле — и о своем. Могла выбросить из головы жизненную кутерьму и просто позволить, чтоб ее трахали. Быть всего лишь его миссионером, в той самой позе, под его толчками в ритме на четыре четверти. Секс с Саймоном был безмолвным, но казался Анастасии знакомым, как музыка, что она когда-то слышала.

Сначала он раскатал презерватив, стерильный, как белые перчатки, в которых он брал редкие книги из своей коллекции. Потом занял место сверху. Он уложился ровно в десять минут, затем довел до оргазма ее. Никаких липких следов. Никаких видимых последствий: Саймон утверждал, что тоже кончил, хотя спермы она не заметила. Через несколько минут он предложил повторить цикл. Понаблюдал, как она мечется под его бедрами. Улыбнулся и пригвоздил ее к постели, а она билась в беспомощных конвульсиях, не в силах дотянуться до него обезумевшими ладошками. Семь минут, восемь минут, девять минут. Она остановила его, будто сняла иглу проигрывателя с хорошо знакомой пластинки.

Она уложила его на спину. Заползла сверху. Направила его член себе между ног. Приподняла свое тело и уронила. Вытянулась и соскользнула. Он смотрел на нее, как невыключенная люстра. Анастасия развернулась. Вагиной ткнулась ему в лицо. Сняла резинку. Придвинулась. Она лизала, сосала, прикусывала. Он резко дернулся и вынул.

— Я проглочу, — сказала она, — тебе не нужно…

— Я знаю, — ответил он.

Она повернулась к нему:

— То есть уже все?

Он кивнул:

— Я все чувствую, как любой мужчина.

— И никогда ничего не выходит? То есть…

— Анастасия, дело не в тебе.

— Я сначала не поняла.

— По-моему, оно и к лучшему.

— Тогда мы просто сделаем вид. — Она перекатилась на спину, как ребенок, который играет во взрослую игру и желает доказать, что наконец понял правила. Но Саймон закончил. Он накрыл ее руку своей и удержал.

Вздрогнув, Анастасия проснулась. Лицо — клякса, волосы — колтун, складки от подушки. Все тело — неприкрытое смущение. Лихорадочный пот приклеил простыни к телу.

— Что такое? — еле слышно спросила она.

— Утро, — ответил Саймон.

— А… — Она кулаками потерла глаза. Саймон сидел рядом на постели. В пижаме. — Хочешь снова заняться со мной сексом? Мы можем.

— Наверное, нам стоит съесть что-нибудь.

— Что?

— Я решил, мы будем яйца «бенедикт».

— Ты по правде знаешь, как их готовить? Поцелуй меня.

7

Комната чудес, кунсткамера (нем.).