Химеры Хемингуэя

Анастасия помахала, но в комнату не вернулась, пока не расправилась с последним пятном. Совершенно лишенный возможностей овладеть ситуацией, которые не закончились бы для невесты плачевно, Саймон ждал. Он ждал, стоял и смотрел почти десять минут.

— Ты что творишь? — спросил он, когда она снова оказалась внутри. Она подошла к нему для поцелуя. Он не откликнулся, и она сама коснулась губами его подбородка. — Анастасия, у меня есть уборщица, ты же знаешь.

— Она не справляется. — Анастасия показала ему грязную газету. Он газету не взял, и Анастасия бросила ее на пол.

— Мне наплевать на окна. Это опасно. Тебя могли увидеть соседи.

— Только посмотри, какие они теперь безупречные, Саймон.

— Если ты считаешь, что моя уборщица не справляется, почему не сказала? Мы можем нанять другую. Иногда ты совсем дуришь.

— Мне просто нужно было чем-то заняться.

Саймон посмотрел на разбросанные повсюду страницы рукописи.

— Я слышал о том, что случилось утром.

— Я не буду этого делать, Саймон. Прости, что я уволила Жанель, но я серьезно, честно — не буду.

— Шшш…

— Я ничего не буду менять, Саймон. Ни единого слова. Я скорее верну Фредди его миллион.

Саймон уважал это, и хотя миллион уже нельзя было вернуть — 910 602 доллара уже были обещаны подрядчику в счет выплаты долга и за дополнительное усовершенствование «Пигмалиона», — он, очевидно, понял, что ее прямота тоже имеет цену и эти два интереса просто нужно как-то уравновесить.

— Будь по-твоему, — пообещал он невесте. — Жанель сегодня сообщит Фредди, что твое мастерство превыше всего.

— И книгу не напечатают? — Анастасия поцеловала Саймона. — Ты заставишь Жанель это сделать?

— Фредди напечатает «Как пали сильные». От этого зависит его карьера. А когда телевизионщики услышат, что ты пригрозила вернуть свой миллион из-за пары запятых, ты станешь живой легендой.

— Это не просто пара запятых. И я не хочу становиться живой легендой. Я хочу домыть окна. — Она опустилась на колени, чтобы собрать с пола газеты.

Саймон остановил ее. Отбросил все подобранные газеты. Положил себе на плечи ее руки, еще мокрые после уборки. Прислонил ее к грязному окну и поцеловал. Запустил руки ей под футболку.

— Лучше бы ты… — прошептал он ей на ухо. Она кивнула, закрыв глаза и прижавшись губами к его шее. — Лучше бы ты… — повторил он, — писала новый роман.

Она вздрогнула. Замерла.

— Ты не хочешь?.. — спросила она.

— Слишком много хлопот.

— Что?

— Я могу нанять кого-нибудь получше.

— Что?

— Мыть окна — слишком опасно, Анастасия. Слишком опасно, тебе еще книгу писать.

— Только не сейчас.

— Ты хочешь помочь организовывать свадьбу, — кивнул Саймон. — Я понимаю, в таких условиях тебе, наверное, сложновато сосредоточиться на искусстве. Я ценю твою честность.

— Я не могу сосредоточиться, — согласилась она.

— Вам с Жанель нужно помириться, — сказал он. — Это очень просто. Вы подружитесь. Я в этом уверен. Ей уже очень понравилась твоя мать. Попробуй, пожалуйста, а? Я так мало прошу, Анастасия. Очень важно, чтобы вы поладили, с точки зрения бизнеса и… и… и почему в квартире столько дыма? Ты сказала мне, что бросила.

— Который час?

— Три или около того…

Но Анастасия уже выбежала из комнаты, не слыша ответа, — да и противопожарная сигнализация не дала бы ей услышать. Саймон обнаружил ее в кухне. Она открыла духовку, дохнувшую клубами черного дыма, сквозь который не разглядишь вентиль, перекрывающий газ. Саймон вывел ее оттуда — ослепшую, кашляющую. Распахнул двери и окна. Взял ситуацию под контроль. Через пять минут в квартире осталась лишь легкая дымка. Анастасия ждала его приговора в гостиной. Абсолютно беспомощная.

Наконец пришел Саймон. Щипцами он держал обуглившийся ком.

— Это что? — спросил он.

— Я хотела сделать сюрприз, только забыла, когда ты пришел. — Она попыталась улыбнуться. — Ты всегда говоришь, как тебе нравится на званых обедах у Кики.

— Это был обед?

— Я сама приготовила.

— У Кики шеф-повар, профессионал. Ты не умеешь готовить.

— У меня был рецепт, Саймон.

В его библиотеке не было ни одной поваренной книги, и Саймон безошибочно предположил, что рецепты скрывались под той же обложкой, что и наставления по мойке окон. Он забрал у нее книгу.

— Оденься для обеда к восьми, — бросил он в дверях. — Я забронировал столик в «Дурной славе». Будут мои клиенты.

Она пробежала за ним босиком весь холл. Догнала у лифта. Встав на цыпочки, поцеловала на прощание.

iv

Позже на той неделе со мной снова консультировались по поводу «Как пали сильные». Фредди позвонил мне из Нью-Йорка с невероятным вопросом: опубликовал бы я роман Анастасии Лоуренс безо всяких изменений? Я ответил, что я не редактор, и хотел было сказать, что к тому же не видел ничего, кроме начала рукописи, но он перебил меня и повторил вопрос, добавив, что никак иначе юная мисс Лоуренс опубликовать роман не даст.

Разумеется, все писатели сначала надеются поставить такое условие, но в конечном счете им не хватает наглости и убедительности. Я со своим первым романом не был исключением. Будучи уверен в собственной работе меньше, чем в желании ее опубликовать, я согласился с изменениями, от которых содрогаюсь по сей день. Мое эго все воспринимало неверно: не имели значения ни толпы, приходившие на мои чтения, ни пол-ящика газетных вырезок в шкафу — к тому же я потерял от него ключ. Нет, на самом деле важно было — точнее, должно было быть важно, — соответствие каждого предложения моему голосу, истинность каждой фразы. Я от этого отказался. Променял свой голос на шанс быть услышанным. Как и все, кого я читал.

И тут неожиданно является Анастасия Лоуренс, знавшая то, чего никто из нас не знал, или обладавшая тем, чего ни у кого из нас не было, и делает такое, чего никто из нас не смог, — отстаивает роман. Тогда я не был в курсе, что Хемингуэй почти за век до нее поступал со своими книгами так же — требовал от редактора не вмешиваться, — но даже знай я лучше историю литературы, сомневаюсь, что меня меньше впечатлила бы незаурядность ее позиции. Насколько цельно ее повествование — не суть, это казалось вторичным по отношению к бесстрашию, с которым она его преподносила. Мне не требовалось читать всю книгу, чтобы знать, как ответить Фредди, и вряд ли ему требовался мой совет, чтобы понять, как поступить с ее безрассудным требованием.

— Анастасия в этой работе рискнула всем, — сказал я. — Больше ставить нечего. Только осторожность, а ей нет места в мире, который она создала. Вступай в игру, Фредди. У тебя может не оказаться другого шанса.

Слушая себя теперь, я понимаю, как высокопарно звучали эти слова. Но ни я, ни он не знали тогда, что произойдет. Я сказал Фредди, что надо публиковать роман. Фредди опубликовал. Маленькая ставка жизни Анастасии на Саймона обрела национальный масштаб и за считанные дни — немалый интерес за границей.

Дела со свадьбой обстояли совсем иначе. Никто не слушал Стэси, а Саймон обсуждал все только с Жанель. Скатерти. Церемонию. Торт. Можно подумать, Анастасия совершила преступление, спросив будущего мужа, выбрал ли он подходящий бокал для битья.

— Никакого бокала, Анастасия, я тебе же сказал. Это не еврейская свадьба. Ты не еврейка.

— А если я поменяю веру?

— Что? Ты общалась с этими чертовыми хасидами?

— Хасидим.

— Хм?

— Это слово из иврита, — ответила она, помня свои последние тайные исследования, замену часам, посвящаемым прежде чтению. — Значит, множественное число будет «хасидим».

— Иди ты к черту, я знаю правила моей религии, Анастасия.

— Ты их не соблюдаешь.

— Я атеист. Я уже говорил. С какой стати мне зажигать свечи для бога, которого даже не существует? Все равно что оставить дверь нараспашку для Дружелюбного Привидения Каспера.

— В Песах тебе положено оставить дверь нараспашку для пророка Илии.