Страница 68 из 113
Кончилось это тем, что мне приснилась Ника. Притом в этом бесконечном и сладостном сне активной стороной была я. Мне снилось, что именно Ника была предметом моей тоски, что какой-то негодяй увел ее от меня, насильно на ней женился и спрятал где-то в дальнем своем имении. Мне снилось, что я повсюду ее ищу, всех расспрашиваю про нее…
Потом мне снилось, что я где-то на великосветском балу пушкинских времен. Гремит мазурка, звякают гусарские шпоры, звучит смех, и только я печальна и гордо отвергаю ухаживания бесчисленных кавалеров с закрученными усами и с зачесанными вперед височками.
Вдруг за какой-то колонной я вижу Нику. Мраморная грудь ее, обнаженная почти до самых сосков, трепетно вздымается, глаза умоляюще смотрят на меня. «Я люблю тебя! — шепчет она. — Никому не верь…» И тут за моей спиной раздается сочный хохот, и здоровенный усач в генеральском мундире (с чего я взяла, что он генеральский?) подходит к нам, неся в руках, затянутых в белые лайковые перчатки, две серебряные вазочки с мороженым.
Меня пронзает мысль, что это же Арбенин в исполнении Мордвинова из лермонтовского «Маскарада», что в мороженом яд, что нужно что-то делать… А он протягивает нам по вазочке и говорит перекрывая музыку: «Угош-щ-шайтесь, mes cheries, угощщайтесь…» И хохочет.
Ника протягивает свою изящную руку к вазочке, и тут я выбиваю мороженое из его рук. Вазочки катятся по полу, оставляя за собой жирные белые следы…
Потом мы с Никой ночью пробираемся каким-то садом.
Гроза, молнии, чьи-то грубые крики, лай собак, мы бежим, взявшись за руки. И меня пронзает мучительное наслаждение от ощущения ее руки…
Потом морской берег с высокими пальмами и белым, как в песочных часах, чистым песком. Почему-то я знаю, что это остров. Мы совершенно обнаженные выходим из воды. Ни ка вдруг срывается с места и бежит по твердой прибрежной кромке, высоко поднимая свои точеные колени. Я бегу за ней, и налитая моя грудь тяжело бьется на бегу, но я знаю, что это хорошо, что эта грудь для Ники… Я догоняю ее. Уворачиваясь от меня, она выбегает на сухой песок и, потеряв равновесие, падает. Я падаю вслед за ней.
Заливаясь счастливым смехом, мы барахтаемся в песке, который покрывает нас с головы до ног… Наконец я за плечи прижимаю Нику к земле. Она смеется и дразнится, показывая мне острый язычок… Вдруг я испытываю такое непреодолимое желание, что у меня все внутри переворачивается… Медленно сползаю вниз по ее крепко сжатым ногам, пытаюсь раздвинуть колени. Сильно давить я не могу, чтобы не причинить ей боль, потому что на моих руках и на ее нежной коже песок. Но вот ноги ее поддаются моим робким усилиям и медленно раздвигаются. Между ногами она также сплошь покрыта белым крупным песком. Я начинаю бережно, дрожащими от желания пальцами счищать песок с ее промежности. Складочку за складочкой, до песчинки. Я вижу, как от моих прикосновений набухают от страсти ее слипшиеся, озябшие в прохладной морской воде губы. В какой-то момент они сами по себе, словно живые, открываются передо мной. Я вижу очень близко их алую, влажную изнанку и спелую черешенку сверху под их сводом. Прямо на моих глазах черешенка эта растет, вытягивается, становится величиной с большой палец и на конце ее сверкает прозрачная тяжелая капля… Я медленно тянусь к этой медовой капле, уже представляя ее вкус на языке, представляя, как буду мучительно медленно продвигаться губами по этой удлинившейся черешенке, чтобы погрузить ее в рот до основания, и в этот момент оглушительно звенит мерзкий будильник…
Я еле удержалась, чтобы не швырнуть его об стену. Все тело ныло и гудело, наполненное нерастраченным желанием. Во рту ощущение потери… Пребывая еще в полусознательном со стоянии, я подняла руку и дотронулась до горящих губ. Мой рот, переполненный слюной, приоткрылся и медленно втянул в себя палец… Бедра мои конвульсивно сжались, и я забилась в сладких судорогах…
За завтраком, заметив на указательном пальце левой руки отметины от зубов, я решила, что необходимо срочно за вести мужика, чтобы не свихнуться окончательно. Мало ли, что никто не нравится, что с души воротит, — надо терпеть! Для здоровья. Лекарство пьют не для удовольствия. И я бесстрашно бросилась на поиски лекарства. Вышла на тропу войны с мужиками.
Той беспросветной апатии, в которой я пребывала, тоскуя о поруганной разбитой любви, теперь и в помине не было. Я обернула всю свою нерастраченную любовь и энергию на себя.
Для того чтобы быть в отличной боевой форме, я начала ежедневно заниматься гимнастикой, ограничила себя в сладком и мучном, набрала много заказов, и, стало быть, у меня опять появились деньги. Сшила бархатные чехлы на сиденья для своей «Волги», стала больше следить за своей внешностью, не выходила на улицу ненакрашенной и с не уложенной головой, что частенько позволяла во время любовного томления…
Одним словом, без любви мне жилось гораздо лучше, чем в самый разгар страстей роковых. Оставалось только найти подходящего мужика. Но вот тут-то словно заклинило… Мне по-прежнему никто не нравился.
От полного отчаяния я сделалась страшной модницей. Если раньше я себе каких-то фасонов просто не позволяла, немножко стесняясь своих форм, то теперь я все это с неслыханной дерзостью выставляла напоказ.
Самой моей любимой одеждой в ту пору был тонкий черный облегающий свитерок, узкая, сильно обтягивающая юбка до половины колена с небольшим разрезом сзади для ходьбы и шпильки высотой 12 сантиметров. Очень любила капрон со швом и черной пяткой.
Можете представить себе картину, открывающуюся алчущим взорам мужиков, если учесть, что объем бедер у меня в то время был сто восемнадцать сантиметров, талия восемьдесят, а грудь сто семнадцать…
Раньше женатые мужчины для меня просто не существовали, а теперь мне доставляло удовольствие морочить им голову. Я тем самым словно говорила их женам: «Ну и где ваше безмятежное счастье, к которому вы стремились всю жизнь… Вот сейчас дуну, и разлетится ваша жизнь, как одуванчик…» Нарочно до скандала я не доводила, но если скандал все же образовывался, не сильно тому огорчалась…
В общем, я стала самой настоящей стервой, если не сказать хуже.
На слово «король» я случайно натолкнулась в своей род ной «Вечерке». Какой-то восторженный журналист назвал его «королем современных шахмат». Он недавно стал самым молодым за всю историю шахмат чемпионом мира.
Я всмотрелась в него повнимательнее. Он как раз участвовал в какой-то телепередаче. А его величество ничего, решила я. А раз так, то я стану королевой раньше, чем мой Принц королем!
А чемпион между тем что-то увлеченно рассказывал, поглядывая на красивую дикторшу с нескрываемым мужским интересом. «Бедняга, — подумала я, — он и не подозревает, что в самом ближайшем будущем ему придется разделить свой трон… Пусть даже на время».
Дело оставалось за малым — найти его, познакомиться, а остальное дело техники, как уже тогда говорил по телевизору спортивный комментатор Озеров, тоже, между прочим, Николай Николаевич.
Прежде всего я пошла в «Некрасовку» и просмотрела все спортивные и прочие газеты времен его матча за звание чем пиона мира с Ботвинником. Из газет выяснилось, что он на год моложе меня, родом из Риги. В 1958 году окончил Латвийский университет, факультет журналистики, с 1959 года международный гроссмейстер, победитель всесоюзных, межзональных и международных турниров.
Потом я позвонила Леке, который подвизался в отделах культуры нескольких московских и центральных газет, давая туда статейки в основном по балету… Я без обиняков спросила у него, сможет ли он мне достать в любой из газет удостоверение внештатного сотрудника. Его удивила моя просьба и он по интересовался, для чего мне понадобилось удостоверение.
Чтобы не вдаваться в излишние подробности, я сказала ему, что влюбилась в чемпиона и хочу познакомиться с ним под видом корреспондента все равно какой газеты. Леку мой план позабавил, и он с удовольствием взялся мне помочь.