Страница 106 из 113
Я подошла к раковине, куда сгрузила всю грязную посуду от нашего ужина, и начала ее мыть.
Он неслышно приблизился и обнял меня сзади, прижимаясь всем телом.
— Чувствуешь, как я хочу тебя? — жарко прошептал он, касаясь моей шеи губами. Я дернулась, словно ко мне прикоснулись горящей сигаретой. Он еще крепче прижался, припирая меня к раковине с грязной посудой. Одна его рука скользнула в вырез моей кофточки и стала нежно сжимать и обшаривать грудь, нащупывая сосок… Горячая волна пробежала у меня от груди вниз…
— Пожалуйста, отпусти меня… — почему-то хриплым шепотом попросила я.
Очевидно, он неправильно истолковал мой шепот и впился в мою шею горячими губами.
На какое-то мгновение я словно потеряла сознание, провалившись в какую-то блаженную нирвану. Очевидно, нечто подобное испытывают курильщики опиума, сделав первую хорошую затяжку после очень долгого перерыва. Ведь у меня почти десять лет никого не было…
Очнулась я, когда он, развернув меня к себе лицом, целовал в губы… Я легко оттолкнула его.
— Не заставляй меня жалеть о том, что я тебя пригласила, — сказала я, злясь на себя больше, чем на него.
— Но почему? Я тебе не нравлюсь?
— Да, не нравишься.
— Почему?
— Потому что пытаешься быть скотиной. Родион твой товарищ…
— Был, был мой товарищ! — горячо перебил меня Марк. — Был у меня замечательный друг Родя Зарубин. Мы с ним славно выпивали, пели песни под гитару, философствовали, говорили о литературе, о музыке, играли в преферанс по три копейки за вист, ходили по девочкам задолго до тебя, но его больше нет. Я страшно переживал и переживаю этот горестный факт, но изменить я его не могу. Его нет! А то существо, которое на него уже и внешне, наверное, мало похоже, меня даже не помнит. Я его просто не интересую, если его хоть что-то интересует… И не надо меня презирать за эти слова. Это правда, с которой ты не хочешь считаться. Не ужели ты думаешь, что если отвернуться от правды, то она исчезнет?
— Только не надо под самый примитивный кобеляж подводить философскую базу, — сказала я.
— Но ты не нужна ему ни как женщина, ни как жена! По думай сама, кто ты при нем.
— Но он мне нужен как муж. И он останется моим мужем до самого конца… Если я с тобой или еще с кем пересплю, то превращусь в простую сиделку при нем, и моя жизнь станет адом…
— Слушай… — в глубокой растерянности сказал Марк. — Ты хочешь сказать, что с тех самых пор ты ни-ни?..
Я смущенно кивнула.
— Выходит, что ты уже десять лет живешь без мужика? Как же ты смогла?
— Да вот смогла… — Я чуть ли не виновато пожала плечами.
— Но это же черт знает что! — воскликнул Марик. — Господь так оснастил тебя для жизни и любви, а ты себя закопала. Это же грех! Читала притчу о закопанном таланте?
— А что делать? — вздохнула я. — Из двух грехов этот мне показался меньшим…
— Я не знал, что ты сумасшедшая, а то и близко бы не по дошел… — попытался пошутить Марик. — И все-таки я не понимаю, как ты это выдержала?
Что я могла ему ответить? Я и сама не знала — как… Поначалу, когда жизнь Роди висела на волоске, и потом, когда я каждый день надеялась, что завтра, ну в крайнем случае послезавтра Родя, назло всем пророкам в белых халатах, поднимется, мне, естественно, было ни до чего, но когда надежды умерли…
Сколько раз по ночам лукавый мне нашептывал: «Ну, что ты мучаешься? Разве от этого ему станет хуже? Ты не сделаешь ему больно, потому что он ничего не почувствует. У него давно уже нет этих чувств. Для него слова „честь“, „гордость“, „достоинство“ — такой же пустой звук, как слово „экзистенциализм“ для грудного младенца. Ты любишь его — ну и люби нормальной материнской любовью. Он сыт, сух, поспал хорошо — ты и довольна. Вот твои материнские радости. Но ведь матери не перестают быть женщинами… Сколько любви, ласки, нежности ты сжигаешь внутри себя совершенно впустую… Еще несколько лет, и тебе самой уже будет ничего не нужно… Не проклянешь ли ты его за это?»
«Но он дал мне счастье, сделал меня полноценной женщиной, поймал меня буквально на лету в моем падении на самое дно», — отвечала я лукавому.
«А разве твое самоотверженное служение ему не есть уже достаточная расплата за это? Почему ты должна отказываться от того, что ему недоступно и совершено не нужно?»
И я уже почти склонялась согласиться с ним, но как представляла себе кучу вранья и грязи, которая непременно будет сопутствовать даже самой легкой интрижке, то с омерзением содрогалась и успокаивалась на какое-то время.
Но над снами я была не властна… Порой мне снилось такое, что я потом целый день краснела и поеживалась… Наутро после такого сна я обычно чувствовала значительное облегчение и легкую боль в мышцах… Предохранительный клапан срабатывал, не спросясь у меня…
От этого последнего удара в 1980 году Родион так и не оправился. Он уже практически не разговаривал, не мыл посуду и не подметал, так как правая рука у него работала теперь значительно хуже, а левая по-прежнему не двигалась совсем. Он теперь с большим трудом доходил до туалета…
Но больше всего я огорчалась тому, что насовсем погасла его тихая улыбка, с которой он меня встречал всякий раз, когда я входила к нему по утрам. Это была последняя ниточка, связывающая меня с прежним Родей…
Он тихо умер 21 июня 1985 года. Я зашла к нему, проводив последнюю заказчицу, в шесть часов вечера. Он лежал на спине с открытыми светлыми глазами, глядящими куда-то вверх, сквозь потолок… По выражению его глаз я и поняла, что что-то не так. Оно было осмысленным, освобожденным, удовлетворенным. Я положила руку ему на лоб. Он был уже почти холодный. Я закрыла ему глаза. Плакать мне не хотелось…
Левушка, учившийся в Ленинграде в военно-морском училище, приехал на похороны в морской форме.
После смерти Роди у меня были мужчины, но никого из них сладким ежиком я не называла.
Расчет окончен, как любил говорить Родион, завершив какое-нибудь дело…
Часть седьмая
Итак, до последнего претендента на авторство известного письма я дошла с нулевым, можно сказать, результатом. По прежнему было неясно, кто прислал мне письмо, кольцо и розы.
Если б не стоимость кольца, я вполне могла бы подумать, что содержимое письма — дружеский розыгрыш, но сумма, в которую оценил кольцо мой знакомый ювелир, исключала шутку… И потому можете себе представить, как мне хотелось найти человека, который мне его подарил…
Мне были не нужны его деньги, дома, машины, яхты. Меня интересовал он сам.
Честно говоря, когда я получила это письмо, сердце мое забилось… Кого не взволнуют такие слова: «Вся моя жизнь была для тебя, во имя твое!» Кому не хочется счастья? И с возрастом желание это меньше не становится. Только лопаются одна за другой надежды…
И потом, все было так таинственно, хоть он явно на это не рассчитывал. Но так получилось…
Вспоминая всех по порядку, я, чтобы не путаться, составила список всех «подозреваемых» и, безуспешно дойдя до его конца, пошла по второму кругу. На этот раз я стала анализировать. Прежде всего я исключила тех, кто физически не мог написать этого письма, кого уже не было на этом свете…
Таких набралось двенадцать душ, включая последнего мужа. Цифра ужасная, даже если учитывать, что я далеко не девочка, а эти мужчины были почти все намного старше меня. Но все равно — пережить двенадцать любовников совсем не весело…
Вот эти двенадцать:
Федя Макаров, лихой разведчик, прошедший войну без единой царапины и не прижившийся на гражданке.
Нарком, которого его бывшие соратники сделали козлом отпущения, свалив на него все свои грехи.
Певец, ставший, сам того не подозревая, орудием в руках провидения и роковым образом повлиявший на мою судьбу.
Сценарист, добившийся своего. Ведь страна стала такой, какой он хотел ее видеть. Только вряд ли бы у него сейчас иссякли темы для песен…