Крайний

Я сказал Субботину:

— До свиданья.

Хотел погладить Цветка, но не осмелился.

С лестницы сходил — спотыкался, как побитая собака. Сел на скамейку и ничего не думаю. Думаю, что все против меня сделалось само собой. Янкель мне не сообщил, что Субботин свою частно-кустарную деятельность прекращает. Отпустил меня на произвол. Но главное — Наталка. То, что она не моя, — я помирился с этой мыслью. Но что она опять может быть Янкеля — с этим я сравняться не мог. Конечно, Янкель перед Субботиным держался. Наталка ни при чем. И про то, что Наталка с Субботиным была — Янкелю неизвестно.

Ну хоть что-то же ж осталось при мне. Хоть какое-то сведение, за которое можно уцепиться и вытащить себя за чуб из пропасти. Но я не упустил, что чуба у меня как раз и не осталось. Хоть и на временной нервной почве, но не осталось. Ни волосинки. Я понимал, что тянуть надо за другое. За кишки. Беспощадно.

Сидеть на месте не соответствует моему характеру. Надо было срочно ставить точки в своей судьбе на данном этапе.

По плану — Остёр. Янкель.

От мокроты, холода и голода я впал в невесомость. Не помню, как добрался, кто меня нес-подвозил, как по воздуху.

Очнулся ранним утречком у Янкелевой хаты. Вошел на правах хозяина. Дверь не закрытая, я и вошел. Стучаться и не попробовал. Как чувствовал.

Янкель пил узвар. Видно, соседка принесла.

Пригласил к столу:

— Тут и груши, и сливы сушеные, и яблочки. Пей, Нишка. А то ты бледный и чахлый. Девки любить не будут.

Я присел. Налил из глечика. Выпил стакан. Налил второй. Выпил. Янкель мой аппетит встретил одобрительно.

— Еще картошка есть. Будешь?

Я согласился, что не против.

Ем картошку и молча посматриваю на Янкеля.

Потом говорю:

— У тебя для меня никакой новости нет?

— А какую новость тебе надо?

— Мне про Субботина надо.

— Про Субботина, — Янкель оскалился. — А что про него нового? Я тебе от себя скажу: успокойся. Не бегай. Живи себе, как жил.

— Янкель, не крутись. Я только от Субботина. Он мне про тебя рассказал. Про лимонку и так и дальше. Про то, что ты на Наталке мечтаешь жениться и она вроде тоже. Так знай: я уже Наталку за себя взял. Она в октябре родит. Двойню. И дети у нее — мои по всем статьям. Ты нас с ней не найдешь. Мы пристроились в сильно надежном месте. Я бы мог тебе и не сообщать. Но у меня есть совесть. А у тебя совести нету. Ты меня подбил хату переписать на чужих людей. Может, ты с этого что и получил. Ты меня заграбастал своими лапами, чтоб я в подполье убрался под твоим распоряжением. А теперь мы оба свободные. Оба ни при чем. Ты при своем остался. А я без хаты. Нравится тебе такое?

Янкель поднялся надо мной и сказал:

— Повтори, Нишка, что ты придумал.

Я повторил про хату и про свободу.

Янкель говорит:

— Не про то. Про Наталку повтори.

Я повторил.

Янкель задумался. Пошел к окошку. Уставился на улицу. Я тоже встал, и вместе с Янкелем направил взгляд в окошко. Смотрим вдвоем и ничего не видим. Дождь идет. Заливает видимость.

Янкель первый говорит:

— Про хату ты прав. Поспешил я. Но мне есть оправдание. Я от чистого сердца. Хоть роли не имеет. Забирай мою. Что та хибара, что эта. Ничем не хуже. Забирай. Зараз пойдем и на тебя перепишем. Согласный?

Я молчал. Помолчал, помолчал и кивнул головой. В знак согласия.

Янкель вел дальше:

— А Наталка… Что ж, если у вас любовь и дети, то я в стороне.

Я улыбнулся, хоть по опыту знал, что показывать свое счастье никому нельзя.

Янкель придвинулся ко мне, схватил за пиджак и брызнул в лицо слюной:

— Только я тебе не верю. Пускай она сама скажет. Своим голосом. И про детей, и про любовь. И про то, как она с тобой спит. Тогда я поверю. Тогда для тебя, Нишка, полная свобода наступит. Пока не услышу, лимонка при мне.

Я легонько его кулачищи отвел, он не сильно меня и держал, слюну вытер с лица, и с достоинством отвечаю:

— Нет, Янкель. Наталку я не выдам. Рви свою лимонку. Рви на весь Остёр. Вместе на воздух полетим.

Янкель развернулся на сто восемьдесят градусов, кинулся под кровать, нашарил там что-то, поднял руку и закричал:

— Сейчас рвану.

В кулаке лимонка. Сколько я их побросал за войну — не посчитать. Я такие лица, как у Янкеля, наблюдал во время атаки или когда у людей оставались последние секунды до смерти. Не испугался.

Но говорю:

— Давай, Янкель. Рви. Только насмерть чтоб. А то калеками останемся, на пару будем на обрубках ползать, безрукие, просить, чтоб добрые люди штаны нам расстегивали-застегивали. Давай.

Привычка — большое дело. Отвык Янкель в людей снаряды направлять. Отвык.

Субботин у него лимонку отнял. И я отнял. В целости себе в карман положил.

И говорю:

— Давай встретимся где-то на ничейной полосе. Я Наталку приведу. Пускай она сама выберет, с кем остаться. Если с тобой, — я без звука ухожу, вы меня никогда не увидите и не услышите. Если она меня с собой оставит, — ты уходишь. И хата твоя за нами остается. Нам в Рыкове делать нечего. В Рыкове хату продадим.

Янкель хмыкнул. Но я понял, что он согласен.

Назначили встречу недалеко от Козельца, на хуторе Болотном. И я, и Янкель место знали еще с войны, и теперь нам было известно, что там все брошенное. Немцы спалили и потом никто не позарился на пепелище.

— Сегодня, — говорю — 29 сентября. Встретимся 31-го.

Конечно, я мог и не ходить к Янкелю. Но я хотел по-честному. Я себя тянул изо всех сил. Как и положено человеку.

Лимонку закинул далеко в поле. Рванула громко.

Наталка встретила меня по-доброму. Волновалась, куда пропал. Я заверил ее, что все в порядке. Что я видел Янкеля и предоставляю ей выбор. Она как будто ждала подобного поворота.

Спросила одно слово:

— Когда?

Я сказал.

Израиль с Саррой нас обхаживали, обглаживали. Сарра сварила куриный бульон с клецками, начинила шейку мукой и потрошками. Обедали празднично.

Израиль держал речь:

— Мы сомневались про тебя, Нисл. Мы твоего отца знали в Чернобыле. И всю семью его несчастную. И раввина Нисла Зайденбанда знали. Мы с тобой не делились воспоминаниями, потому что ты не в курсе и не надо тебе.

Я вставил слово:

— И не надо мне. Точно, Израиль, — я решил, что не буду расстраивать людей своим лишним знанием, а то далеко можно зайти.

Израиль продолжал:

— И видим теперь, что ты не в отца. Что ты старость уважаешь. Спасибо тебе, дорогой Нисл. Хорошо считается, что сын за отца не отвечает. И я тебя прошу, не отвечай. Потому что ты ни в чем не виноват за него. Ты это своим примерным поведением доказал. Сарра мне намекала, что ты нас бросил с посторонней женщиной. Но я не считаю, что Наталка нам посторонняя. Она нам дочка, а ты нам сын.

Сарра кивала и в бульон слезы лила от радости, что я вернулся и Наталка в хорошем настроении и в животе у нее полный порядок.

Утром 31-го мы с Наталкой пошли по назначению. Погода наладилась. Попалась подвода, нас подвезли.

На месте мы оказались первые.

Пустоты не было. На развалинах строился домик. Из бруса. Крепкий домик. Видно, недавно. Только фундамент готов и первый лес завезли. Хозяин с топором расхаживал, баба, дети что-то делали. Костер горел, готовили еду.

Я понял: надо менять дислокацию.

Когда вдалеке показался Янкель, я быстро пошел ему навстречу, замахал руками, мол, стой на месте.

Наталка шла медленно. Еще издали я заметил, что Янкель смотрит исключительно на нее. Меня для него нету.

Сошлись с Янкелем как раз возле леса. Наталка на подходе.

Я говорю:

— Что тут людей смущать. Может, до крика дойдет. Лучше глубже зайти. От чужих глаз.

Пошли.

Янкель идет трудно. Хромает. Палку взял с собой для твердости. Но как следует опираться на нее не умеет. И оглядывается, оглядывается на Наталку. Я не смотрю назад. Но через меня пропускается электрический ток. Я однажды такое испытал. Неосторожно дотронулся к проводам. И струя идет через верх головы.