Страница 22 из 50
— Как там было? В том, которое ты пел?
— Какая часть?
— Все целиком.
— «Дорогая… вновь пишу тебе… ночь приносит тишину, которая помогает мне говорить с тобой, и я думаю, помнишь ли ты грустные наши мечты… об этой странной любви… Моя дорогая… хотя, может быть, мы никогда не увидимся вновь, и нам — такова судьба — суждено жить далеко друг от друга… Клянусь, мое сердце всегда будет принадлежать тебе, мои мысли, вся моя жизнь — навеки твои… так же, как и эта боль… принадлежит… тебе». «Боль» или «страдания» — я точно не помню. Либо одно, либо другое.
— Не так уж и плохо.
— По-моему, божественно. {5}
— Как оно называется?
— «Мое письмо» Марио Клавеля. [11]Он из Аргентины.
— Правда? А я подумал, что он мексиканец или кубинец.
— Я знаю еще много стихов Агустина Лары, [12]почти все.
— Мне уже не так плохо, только опять начинаются колики.
— Отдохни.
— Я сам виноват, не надо было есть.
— Если сможешь, не думай о боли, постарайся расслабиться. Когда напрягаешься, становится только хуже… Поговори со мной немного. О чем хочешь…
— Вчера вечером я тебе сказал, что та девушка, она из буржуазной семьи. Вообще-то она не моя девушка, не она мне написала.
— А от кого же письмо?
— Она присоединилась к движению вместе со мной. Но потом решила все бросить и уговаривала меня сделать то же самое.
— Почему?
— Она слишком любила жизнь, была очень счастлива со мной. Ей хватало наших отношений. Тогда и начались неприятности. Понимаешь, она очень расстраивалась, когда я уезжал на пару дней, а когда приезжал, она все время плакала. Но это еще не все. Она перестала говорить мне, когда звонили мои товарищи, потом даже перестала передавать их письма. И это было последней каплей.
— Ты давно ее не видел?
— Почти два года. Но я все еще думаю о ней. Если она только не стала такой… кастрирующей мамашей… В общем, не знаю… похоже, нам было суждено расстаться.
— Потому что вы слишком друг друга любили?
— Похоже еще на одно болеро, Молина.
— Слушай, умник, ты разве не знаешь, что в них — правда жизни? За это я их и люблю.
— Но что мне в ней нравилось — так это то, что она была очень самостоятельной. У нас были отличные отношения. Она никогда… как бы объяснить? Она не позволяла собой манипулировать…
— В смысле?
— Черт, Молина, друг… мне опять плохо.
— Где болит?
— В животе…
— Не напрягайся, Валентин, а то будет еще хуже, успокойся.
— Да.
— Ложись.
— Мне просто так грустно, даже не передать.
— В чем дело?
— Бедняга, ты бы только знал. Он был классным парнем, бедный…
— Кто?
— Тот, которого они убили.
— Но он попал на небеса, это точно…
— Если бы я мог в это поверить, это было бы таким утешением — знать, что хорошие люди всегда получают свою награду. Но я не верю в такие вещи. А-а, Молина, сейчас я опять тут тебе устрою — быстрее, позови охранника.
— Секунду… я сейчас…
— А-а… а-а, все, уже можешь не звать…
— Не волнуйся, я найду тебе что-нибудь вытереться.
— А-а… а-а-а, так больно, будто взорвусь сейчас…
— Расслабься, не сдерживай себя, я потом замою простыню.
— Сверни ее в несколько слоев, похоже, там у меня совсем жидко.
— Да… конечно, вот так, вот, не волнуйся. Не сдерживайся. Я потом просто отнесу ее в душ. Сегодня же вторник, забыл?
— Но это твоя простыня…
— Не важно, твою я тоже буду стирать, к счастью, у нас полно мыла.
— Спасибо, Молина… Похоже, мне уже лучше…
— Не волнуйся. Ты и так уже все здесь загадил. Скажешь, когда закончишь, я помогу тебе вытереться.
— Все?
— Вроде да… Что-то я замерзаю.
— Возьми мое полотенце. С ним хоть как-то согреешься.
— Спасибо.
— Но сперва перевернись, чтобы я мог тебя вытереть. Если ты и вправду закончил.
— Лучше подожди немного… Молина, прости, что смеялся над тобой, когда мы говорили про болеро.
— Нашел время обсуждать…
— Слушай, похоже, все, но давай я сам вытрусь… если только не начну терять сознание, когда подниму голову.
— Давай медленно…
— Нет, я слишком слаб, придется тебе…
— Я все сделаю, не волнуйся. Полежи.
— Спасибо…
— Ладно… вот здесь, и немного еще вот здесь… повернись аккуратно… вот. На матрас ничего не попало, так что все не так уж и страшно. К счастью, у нас много воды. Я могу намочить простыню и вытереть тебя, это просто.
— Даже не знаю, что сказать.
— Ладно тебе. Так… приподнимись немного. Вот так… замечательно.
— Даже не представляешь, как ты мне помог, потому что у меня совсем нет сил дойти до душа.
— Ну и что, можешь просто обтереться водой здесь.
— А-а… а-а, мокрая простыня такая холодная.
— Раздвинь-ка немного ноги… Вот так.
— Тебе не противно?
— Лежи тихо. Сейчас намочу простыню… Вот так…
— Ну вот, совсем чистый… Теперь сухим концом… Жаль, что у-меня не осталось талька.
— Ничего. Оказывается, так здорово быть сухим.
— Хорошо, остался еще один сухой кончик простыни, которым можно обтереться… Вот так. Теперь ты сухой и довольный.
— Мне правда лучше. Спасибо, дружище.
— Погоди… вот… дай заверну тебя в полотенца, как грудничка. Вот так… Приподнимись немного.
— Нормально?
— Нормально… Подожди… а теперь другую сторону, чтобы ты не простудился. Тебе удобно?
— Угу, здорово… Спасибо тебе.
— И не шевелись, пока головокружение не пройдет.
— Посмотрим. Я думаю, скоро должно стать лучше.
— Если чего надо будет, говори. А сам не рыпайся.
— Обещаю больше не смеяться над твоими болеро. Мне понравились слова той песни, что ты пел… Они ничего.
— Мне особенно нравятся «И я думаю… помнишь ли ты грустные мечты… об этой странной любви…». Чудесно, правда?
— Знаешь что?.. Я как-то менял пеленки маленькому сыну нашего товарища. Того, которого убили. Мы все прятались в одной квартире: он, его жена и их сын… Кто знает, что с ним сталось? Ему сейчас года три, не больше. Такой симпатичный малыш… А самое плохое, что я никому не могу об этом написать, потому что любое мое высказывание может их скомпрометировать… или, что еще хуже, выдать.
— А ты не можешь написать своей девушке?
— Это еще опасней. Она сейчас возглавляет группу. Нет, ей писать нельзя, никому нельзя. Как пелось в твоем болеро: «потому что жизнь уже не вернет тебя», потому что я уже никогда не смогу написать тому приятелю или поговорить с ним.
— Вообще-то там поется: «хотя, может быть, мы никогда больше не увидимся…»
— «Никогда»! Какое ужасное слово. До сих пор я и не предполагал… каким ужасным… оно… может быть-прости…
— Ничего, Валентин, сбрось груз с сердца, поплачь, это полезно.
— Так погано на душе… А я ничего не могу поделать, заперт здесь, не могу даже… позаботиться о его жене, ма… маленьком… ребенке… Дружище, это так… ужасно…
— Что же мы можем поделать?
— Молина, помоги мне… высунуть руку… из-под полотенца…
— Зачем?
— Дай мне… дай мне свою руку.
— Давай, держись.
— Просто меня всего трясет.
— Ну и что, пусть трясет, если тебе от этого легче…
— Но есть еще кое-что, что меня беспокоит. Нечто ужасное, отвратительное…
— Расскажи, сбрось груз с плеч.
— Это та… от которой я бы очень хотел получить письмо… с которой я бы хотел быть вместе, обнять ее… она не моя девушка… не моя. Это та, другая… про которую я тебе рассказывал, говорил, что хочу ее видеть.
— Это ведь просто твои чувства…
— Да… потому что я много говорю… но где-то глубоко внутри я… мне по-настоящему нравится… совсем другая женщина. Внутри я точно такой же, как те ублюдки-реакционеры, что убили нашего друга… Я ничем от них не отличаюсь.
— Это неправда.
11
Марио Клавель (р. 1926) — аргентинский композитор.
12
Агустин Лара (1900–1969) — мексиканский певец и композитор.