Игра на вылет

— По крайней мере, надеюсь, что так, — кисло говорит Джеф.

На каждой прогулке они хватают Еву за руку и уже не отпускают. Джефа отталкивают и нарочно путаются у него под ногами. Когда он хочет Еве что-то сказать, перебивают его. Когда он хочет на пляже намазать Еву кремом, вырывают крем у него из рук и делают это сами. Когда наконец он хочет заняться с Евой любовью, то обнаруживает, что в кровати на его месте спит Себастьян. Хотя Джеф формально и муж Евы, но в данную минуту это ничего не значит — сейчас Ева во власти одного Себастьяна. Потом это будет Риша. Или Павлик. Или какой-нибудь другой заморыш. Они с деланой, коварной детской невинностью будут прижиматься к его жене. Садиться ей на колени, класть голову ей на грудь и даже целоватьее. Родителям, бабушкам, дядюшкам и другим родственникам это кажется прелестным, Джефу — бесстыдным.Внешне он улыбается вместе с остальными, но в глубине души всех этих маленьких ублюдков ненавидит — так же, как и они его. Они отказываются идти по грибы, если с ними не пойдет тетя Ева.Отказываются кататься на лыжах, если тетя Еване будет ездить с ними на подъемнике. Отказываются спать, пока тетя Еване прочтет им сказку. Они впадают в истерику, когда не могут сидеть рядом с ней, и Джеф поневоле уступает им место.

— Настоящие вымогатели эмоций! — говорит он Еве, когда они, вернувшись с лыжной трассы, переодеваются в комнате. — Разве никто не видит этого? Не понимаю, почему вы все это терпите?

В дверь опять кто-то стучит: в коридоре стоит очередной обожатель не выше метра. Джеф решительно становится в проеме.

— Тетя Ева пойдет играть в лото?

Мальчик пытается заглянуть внутрь; Джефу приходится оттолкнуть его рукой.

— Наверняка не пойдет, — говорит он без улыбки. — Тетя Евалото на дух не переносит. Тетю Еву от лото тошнит.

— Ты врешь!

Это дрянцо проскальзывает у него между ног, вбегает в комнату и прыгает в объятия полураздетой Евы.

Ева смеется.

Ева

В конце восьмидесятых она узнала от Скиппи и двух других врачей, что существуют разные виды альтернативных родов. Естественно, она хотела бы родить в воде, но когда в январе 1990 года она сказала об этом своему гинекологу, он посмотрел на нее так сочувственно, словно она поделилась с ним своим желанием родить в куче грязного снега под окнами его приемной.

— Я должен напомнить вам, что человек — млекопитающее, — говорит он ей с неприятной улыбкой. — У вашего ребенка жабры определенно будут отсутствовать…

Она знает, что у доктора явно предвзятое мнение, однако у нее не хватает смелости начать с ним спорить.

Вопреки всем уверениям, что первородящие перенашивают, предродовые боли начались у нее уже 29 июня к вечеру — за три недели до установленного срока. Она не совсем убеждена, что это действительно схватки, но зачем рисковать? Собрав вещи, заказывает такси. Джеф в двухдневной служебной командировке в Лондоне; она не упрекает его, он не ожидал этого. Она звонит родителям, но ей отвечает автомат. В конце концов звонит в Берлогу.

— Привет, — удивленно говорит ей Том. — Джефа здесь нет.

— Я знаю.

Она начинает ему несколько пространно объяснять ситуацию.

— Еду с тобой, — прерывает ее Том. — Через десять минут я у тебя.

Он поспевает как раз вовремя: следующие схватки начинаются, когда она выходит из дому. Том бросается к ней и бережно поддерживает ее. Таксист стоит у машины и курит.

— Господи! — восклицает, увидев ее. — Обалдеть!

— В Подоли, — сообщает ему Том. — Роддом в Подоли.

— Главное, спокойствие, — советует таксист, поначалу принявший Тома за случайного прохожего.

Он гасит сигарету, садится за руль и запускает мотор. Том открывает заднюю дверцу и помогает Еве сесть в машину. Таксист смотрит на них в зеркало заднего вида, под которым качается маленький кубик Рубика. Ева сосредотачивается на его цветах: красный, зеленый, желтый, синий.

— Все в порядке, мадам?

— В полном.

Том быстро обегает машину и садится возле нее. Боли прекращаются.

— Папочка еще не грохнулся в обморок? — острит таксист.

— Это не совсем папочка, — говорит Ева.

— Ну тогда пардон.

Они едут вверх по Таборской. Ева улыбается Тому и берет его за руку. Он чувствует, как к горлу что-то неудержимо подступает — наворачиваются слезы.

— Главное, спокойствие! — повторяет таксист в зеркало.

Том раз-другой откашливается, пытается овладеть собой.

— Прости, — шепчет он ей. — Прости.

С Панкраца они съезжают вниз на набережную: она видит реку и мачты пришвартованных судов — вид воды, как всегда, ее успокаивает. Заметив на тротуаре перед въездом в род дом машущего Скиппи, она начинает смеяться.

— О господи! — вздыхает Том.

Скиппи бежит рядом с машиной и стучит по капоту.

— Это тоже не папочка, — сообщает таксисту Ева, — но обязательно остановитесь.

Таксист тормозит. Скиппи открывает переднюю дверцу и садится; мгновенно поворачивается к Еве и берет ее за правую руку (левой она все время держит Тома).

— Милочка моя! Девочка! — стонет он. — Ты в порядке?

Таксист с удивлением смотрит на них.

Несмотря на отсутствие каких-либо осложнений, роды длятся почти одиннадцать часов. Когда Еву ранним утром следующего дня везут на каталке, бог весть почему она считает лампочки на потолке: три, четыре, пять… Она узнает свою палату, приходит в себя, и первый ее вопрос: где ребенок? Но прежде чем больничный служитель успевает ей ответить, является врач с Алицей на руках. Ребенок спит, волосики слеплены засохшей кровью.

— Девочка абсолютно здоровая, — говорит врач с улыбкой.

Ева, подвинувшись, освобождает для Алицы на постели место и прикрывает ее. Не сводит с нее глаз. Доктор кивает на металлический столик, где стоит пластиковое ведро с розами.

— Цветы, видимо, принес ваш отец.

Ева вскрывает приложенный конверт и поднимает брови.

— Это не мой отец, — говорит она. — Это мой бывший учитель чешского.

Скиппи

Сегодня одна пациентка была на приеме в пятый раз за этот месяц. Только я ей вылечил упорные выделения, как появились бородавочки. Кроме того, у нее украли авто и уже две недели, как пропалакузина, а между тем астролог Баудыш, бывший министр обороны, составил ей гороскоп, по которому март будет месяцем радости. Вместо того чтобы мы этих астрологов жахали палкой по башке, делаем их министрами обороны. Мир — реальный дурдом. Венерические болезни меня не колышут, по крайней мере вижу, от чего до самой смерти я застрахован, ха-ха. А вот что особенно люблю делать, так это ультразвук. Когда все оʼкей — это классно! Иногда заходит посмотреть и папочка. Сидим мы там втроем, милая парочка держится за руки, я что-то болтаю и думаю: жизнь неплохая штука. Она вроде рулетки — никому не дано знать, на какой цифре наш шарик остановится. Даже этому полугодовалому эмбриону, который сейчас сосет палец. Когда на факультете я видел такое впервые, пускал слезу, ровно молодая мамочка. Нынче, в натуре, это стало для меня рутиной, от нее никуда не деться, но ребеночка я бы хотел, просто ревел бы от радости. Три с половиной кило чистого счастья, сказал мне Джеф, когда родилась Алица. Я верю. Мои биологические часы уже многие годы бьют, точно башенные. Только где взять ребеночка — разве что похитить его? «Что делать?» — как говорила наша училка по русскому. А ничего, принимать все как есть. Кто выигрывает в охотничью лотерею целую косулю, а кто — стакан рябинового компоту. Жизнь есть жизнь, и было бы смешно тут дергаться.

Джеф

Все годы, пока был с Евой, Джеф принимает душ два, а то и три раза на дню.

— Воняешь, спортсмен, — твердит она ему.

Как только Джеф возвращается с велосипедной прогулки, сразу бросает пропотевший костюм в стиральную машину, и, казалось бы, у Евы нет повода его подкалывать. Он раздевается, добавляет в барабан остальное грязное белье, устанавливает надлежащую программу и тщательно моется под душем. Однако, выйдя из ванной, обычно обнаруживает, что Ева в это время проветривала квартиру.